знаетъ онъ худымъ. Если же кто-нибудь и поставляется въ необходимость избрать изъ двухъ золъ одно; то вѣрно не изберетъ бо̀льшаго, когда возможно мѐньшее. — Это также всѣмъ намъ показалось. — Чтожъ? допускаете ли вы боязнь и страхъ? и такъ же ли, какъ я (это къ тебѣ относится, Продикъ), почитаете это какимъ-то ожиданіемъ зла? — называйте его боязнію или страхомъ, все равно. — Протагоръ и Иппіасъ согласились, что боязнь и страхъ это самое; но Продикъ сказалъ, что такимъ образомъ надлежало опредѣлить E. боязнь, а не страхъ. — Ничего, Продикъ, возразилъ я; дѣло въ томъ, справедливо ли сказанное прежде? то-есть, захочетъ ли человѣкъ идти къ тому, чего боится, когда отъ него зависитъ стремиться къ предмету, не внушающему страха? или, послѣ того, съ чѣмъ мы согласились, это невозможно? Прежде было допущено, что чего мы боимся, то почитаемъ зломъ; а что почитаемъ зломъ, того не ищемъ и 359. добровольно не получаемъ. — Это показалось всѣмъ.
Но когда такъ, Продикъ и Иппіасъ; то пусть теперь Протагоръ защищаетъ справедливость первыхъ своихъ отвѣтовъ, — не самыхъ первыхъ, которыми допускалось пять частей добродѣтели, не похожихъ одна на другую и имѣющихъ свои особенныя значенія; нѣтъ, я разумѣю не тѣ, а послѣдующія. Въ послѣдствіи онъ говорилъ, что четыре добродѣтели дѣйствительно близки одна къ другой; но пятая, B. то-есть мужество, весьма отлична отъ нихъ. Ты можешь, Сократъ, видѣть это изъ того, сказалъ онъ, что есть люди самые нечестивые, самые несправедливые, самые безразсудные и глупые, которые однакожь очень мужественны, и отсюда заключить, что мужество весьма отлично отъ прочихъ частей добродѣтели. Я тогда же былъ удивленъ этимъ отвѣтомъ (а еще болѣе удивился, изслѣдовавъ его вмѣстѣ съ вами) и по тому спросилъ Протагора: не смѣлыхъ ли называетъ онъ мужественными? даже отважныхъ, отвѣчалъ C. онъ. Помнишь ли ты это, Протагоръ? — Помню. — Скажи же намъ, спросилъ я, предъ чѣмъ отважны мужественные?
знает он худым. Если же кто-нибудь и поставляется в необходимость избрать из двух зол одно; то верно не изберет бо̀льшего, когда возможно мѐньшее. — Это также всем нам показалось. — Что ж? допускаете ли вы боязнь и страх? и так же ли, как я (это к тебе относится, Продик), почитаете это каким-то ожиданием зла? — называйте его боязнию или страхом, всё равно. — Протагор и Иппиас согласились, что боязнь и страх это самое; но Продик сказал, что таким образом надлежало определить E. боязнь, а не страх. — Ничего, Продик, возразил я; дело в том, справедливо ли сказанное прежде? то есть, захочет ли человек идти к тому, чего боится, когда от него зависит стремиться к предмету, не внушающему страха? или, после того, с чем мы согласились, это невозможно? Прежде было допущено, что чего мы боимся, то почитаем злом; а что почитаем злом, того не ищем и 359. добровольно не получаем. — Это показалось всем.
Но когда так, Продик и Иппиас; то пусть теперь Протагор защищает справедливость первых своих ответов, — не самых первых, которыми допускалось пять частей добродетели, не похожих одна на другую и имеющих свои особенные значения; нет, я разумею не те, а последующие. Впоследствии он говорил, что четыре добродетели действительно близки одна к другой; но пятая, B. то есть мужество, весьма отлична от них. Ты можешь, Сократ, видеть это из того, сказал он, что есть люди самые нечестивые, самые несправедливые, самые безрассудные и глупые, которые однако ж очень мужественны, и отсюда заключить, что мужество весьма отлично от прочих частей добродетели. Я тогда же был удивлен этим ответом (а еще более удивился, исследовав его вместе с вами) и потому спросил Протагора: не смелых ли называет он мужественными? даже отважных, отвечал C. он. Помнишь ли ты это, Протагор? — Помню. — Скажи же нам, спросил я, пред чем отважны мужественные?
