настолько отличался отъ философскихъ воззрѣній того времени, что современники либо не соглашались съ нимъ, либо вовсе не понимали его.
Надобно полагать, что Платонъ написалъ этотъ діалогъ съ намѣреніемъ прояснить свое ученіе объ истинномъ знаніи и защитить его противъ всѣхъ возраженій. И почти несомнѣнно, что осуществленіемъ такого намѣренія былъ не одинъ Теэтетъ, но вмѣстѣ съ нимъ также Софистъ и Парменидъ, потому что въ Теэтетѣ излагаются и опровергаются только тѣ возраженія, которыя дѣлаемы были со стороны философовъ, основавшихъ знаніе на чувствахъ; опроверженіе же положеній философіи элейской, или изложеніе доказательствъ, почему отвлеченное ея одно не имѣетъ никакой цѣны для знанія, мы читаемъ въ Софистѣ; а что касается Парменида, то, въ двухъ первыхъ діалогахъ опровергнувъ чужія мнѣнія, Платонъ здѣсь, очевидно, излагаетъ собственныя понятія о томъ же предметѣ. Это намѣреніе, расположившее его къ написанію означенныхъ діалоговъ, безъ сомнѣнія, возникло въ немъ еще тогда, когда, вслѣдъ за смертію Сократа, онъ, вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими его учениками, удалился въ Мегару къ Эвклиду. Проживаніе у Эвклида, конечно, доставляло ему много случаевъ входить въ разсужденія о началахъ знанія и слышать споры мегарцевъ объ этомъ предметѣ, и эти состязанія могли тѣмъ сильнѣе напечатлѣться въ его памяти, чѣмъ съ большею горячностію производились; а горячность въ спорахъ могла возбуждаться въ означенное время особенно тѣмъ, что мнѣнія послѣдователей Протагора и учениковъ элейской школы, кажется, защищаемы были и нѣкоторыми слушателями Сократа, когда они, сошедшись въ Мегарѣ, проводили время въ дружескихъ бесѣдахъ о важнѣйшихъ вопросахъ философіи. Во первыхъ, извѣстно, что глава мегарскихъ эристиковъ, Эвклидъ, далеко отступилъ отъ Сократова взгляда и ближе подошелъ къ ученію Парменида (Diog. L. II, 124). Сближеніе его съ началами мышленія элейскаго было такъ
настолько отличался от философских воззрений того времени, что современники либо не соглашались с ним, либо вовсе не понимали его.
Надобно полагать, что Платон написал этот диалог с намерением прояснить свое учение об истинном знании и защитить его против всех возражений. И почти несомненно, что осуществлением такого намерения был не один Теэтет, но вместе с ним также Софист и Парменид, потому что в Теэтете излагаются и опровергаются только те возражения, которые делаемы были со стороны философов, основавших знание на чувствах; опровержение же положений философии элейской, или изложение доказательств, почему отвлеченное её одно не имеет никакой цены для знания, мы читаем в Софисте; а что касается Парменида, то, в двух первых диалогах опровергнув чужие мнения, Платон здесь, очевидно, излагает собственные понятия о том же предмете. Это намерение, расположившее его к написанию означенных диалогов, без сомнения, возникло в нём еще тогда, когда, вслед за смертию Сократа, он, вместе с некоторыми другими его учениками, удалился в Мегару к Эвклиду. Проживание у Эвклида, конечно, доставляло ему много случаев входить в рассуждения о началах знания и слышать споры мегарцев об этом предмете, и эти состязания могли тем сильнее напечатлеться в его памяти, чем с большею горячностью производились; а горячность в спорах могла возбуждаться в означенное время особенно тем, что мнения последователей Протагора и учеников элейской школы, кажется, защищаемы были и некоторыми слушателями Сократа, когда они, сошедшись в Мегаре, проводили время в дружеских беседах о важнейших вопросах философии. Во-первых, известно, что глава мегарских эристиков, Эвклид, далеко отступил от Сократова взгляда и ближе подошел к учению Парменида (Diog. L. II, 124). Сближение его с началами мышления элейского было так
