могутъ; а въ связи съ этимъ разсужденіемъ раскрываетъ причины и источникъ лжи и обмана въ человѣческихъ рѣчахъ и мнѣніяхъ. Такимъ образомъ, опровергнувъ сужденія элейцевъ и мегарцевъ объ идеяхъ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ положилъ самыя твердыя основанія для собственнаго своего ученія о томъ же предметѣ.
Если что послѣ сего въ Софистѣ остается еще темнаго и требующаго объясненій, то развѣ нѣкоторыя частныя мысли и выраженія. Но такія мѣста мы надѣемся объяснить въ подстрочныхъ примѣчаніяхъ, а здѣсь считаемъ нужнымъ сказать только о связи этого діалога съ другими и о мѣстѣ, какое прилично ему занимать въ ряду другихъ. Выше было уже замѣчено, что Софисту Платонъ самъ назначилъ стоять непосредственно послѣ Теэтета; на это указываютъ подлинныя слова его въ предисловіяхъ той и другой книги. Но какой разговоръ долженъ слѣдовать непосредственно за Софистомъ? Въ Софистѣ, по видимому, есть основаніе для рѣшенія и этого вопроса. Здѣсь (p. 217 A) въ рядъ предметовъ, ожидающихъ разсмотрѣнія, поставлены послѣдовательно три: софистъ, политикъ, философъ; потомъ, въ другомъ мѣстѣ, элейскій иностранецъ говоритъ (p. 254 B): «Этого (т. е. философа) авось разсмотримъ мы яснѣе, если еще захочется намъ; а что касается софиста, то явно, что не надобно оставлять его, пока не высмотримъ достаточно». Изъ этихъ словъ можно заключить, что послѣ Софиста, въ ряду діалоговъ, долженъ стоять Политикъ, — тѣмъ болѣе, что самого Политика отнюдь нельзя принимать за Философа, такъ какъ въ Политикѣ снова обѣщается Философъ (Polit. p. 257 A). Но гдѣ же, для полноты этого трехчленнаго ряда, найдемъ мы разговоръ Платона, озаглавленный именемъ философа? Такого надписанія въ кодексѣ подлинныхъ Платоновыхъ сочиненій нѣтъ. Поэтому надобно полагать, что Философъ либо только обѣщанъ, но не написанъ; либо и написанъ, но для насъ потерянъ; либо и не потерянъ, но скрывается подъ какимъ нибудь другимъ заглавіемъ. И такъ,
могут; а в связи с этим рассуждением раскрывает причины и источник лжи и обмана в человеческих речах и мнениях. Таким образом, опровергнув суждения элейцев и мегарцев об идеях, он вместе с тем положил самые твердые основания для собственного своего учения о том же предмете.
Если что после сего в Софисте остается еще темного и требующего объяснений, то разве некоторые частные мысли и выражения. Но такие места мы надеемся объяснить в подстрочных примечаниях, а здесь считаем нужным сказать только о связи этого диалога с другими и о месте, какое прилично ему занимать в ряду других. Выше было уже замечено, что Софисту Платон сам назначил стоять непосредственно после Теэтета; на это указывают подлинные слова его в предисловиях той и другой книги. Но какой разговор должен следовать непосредственно за Софистом? В Софисте, по-видимому, есть основание для решения и этого вопроса. Здесь (p. 217 A) в ряд предметов, ожидающих рассмотрения, поставлены последовательно три: софист, политик, философ; потом, в другом месте, элейский иностранец говорит (p. 254 B): «Этого (т. е. философа) авось рассмотрим мы яснее, если еще захочется нам; а что касается софиста, то явно, что не надобно оставлять его, пока не высмотрим достаточно». Из этих слов можно заключить, что после Софиста, в ряду диалогов, должен стоять Политик, — тем более, что самого Политика отнюдь нельзя принимать за Философа, так как в Политике снова обещается Философ (Polit. p. 257 A). Но где же, для полноты этого трехчленного ряда, найдем мы разговор Платона, озаглавленный именем философа? Такого надписания в кодексе подлинных Платоновых сочинений нет. Поэтому надобно полагать, что Философ либо только обещан, но не написан; либо и написан, но для нас потерян; либо и не потерян, но скрывается под каким-нибудь другим заглавием. Итак,
