Перейти к содержанию

Страница:Художественная культура запада (Яков Тугендхольд, 1928).pdf/89

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница была вычитана


причинами. Война, голод, нищета вызвали необычайный расцвет проституции, выбросив на улицу не только женские, но и детские массы. И германские художники, изображая проститутку, не „романтизируют“ ее, как это делали некоторые французские художники (Гаварни, Ропс, Манэ), но, наоборот, выявляют в ней объект эксплоатации, черты голода, отупения, болезни, гнили. Таково ужасающее по своему натурализму произведение О. Дикса, показывающее костлявую женщину перед зеркалом, прихорашивающую свое почти трупное лицо; такова другая картина, рисующая мать, которая выводит на улицу подростка — дочь; таковы рисунки Гросса, названные им с горькой иронией „весенними мотивами“ — буржуа-сластолюбцы, покупающие девочек, и т. д.

Но нельзя отрицать и того, что в этом необычайном сосредоточении внимания современной германской молодежи на мотивах пола, на изображении проституток, помимо стремления к „обличительству“, есть и другой элемент, несомненно упадочный. Давний умственно-чувственный эротизм германского искусства (вспомним, хотя бы женщин Кранаха) ненормально обострился в атмосфере послевоенной Германии, достигнув в произведениях Георга Гросса, Гофмана, Янсена и особенно в скульптуре Беллинга своей кульминационной точки. Эротика — родная сестра „мистики"; а обе вместе — дочери общественной реакции, „огарочной“ психики. Вот это, быть может, неосознанное германскими художниками явление несомненно сказывается на очень многих произведениях германской живописи и скульптуры, отнюдь не будучи оправдано „революционными“ целями. В этом отношении характерны самые названия произведений Е. Гофмана — „Сладкий ужас“, „Сердцебиение“ и т. д. Здесь перед нами пока что искусство, прежде всего щекочущее, эпатирующее и приводящее в лицемерный „стыд“ буржуазию. Ибо пролетариату такое обострение „эроса" едва ли нужно. Ему нужен „эрос“ другой, — здоровый и полнокровный, пробуждающий энергию и радость к жизни.

Такова, в общем, художественная и социальная природа „фанатического натурализма“ послевоенной Германии. В нем есть чисто современная протокольная точность, точность микроскопа, выявляющего малейшую подробность пораженного места; эту „вещность", этот метод детального педантизма мы видим, например, у Дикса, почти смакующего каждую мелочь того ужасного, болезненного быта, который он