В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
Том 9. Статьи и рецензии 1845—1846.
М., Издательство Академии Наук СССР, 1955
73. УПРОЩЕНИЕ РУССКОЙ ГРАММАТИКИ.
UPROSCENIE RUSCOI GRAMMATICHI.
[править]Заглавие этой книжки, напечатанное, как и вся книжка, двояким шрифтом — русским и латинским, ясно указывает на то, что разумеет ее автор под «упрощением русской грамматики». Надобно согласиться, что название придумано не совсем ловко. Дело, конечно, касается и упрощения русской грамматики, но главная цель его — улучшение русского алфавита. Г‑н Кодинский считает новый русский алфавит не только некрасивым и неизящным, но и безобразным, и притом отнюдь не рациональным. Он утверждает, что книга, напечатанная таким шрифтом, не может быть красива и изящна, — мало того, — не может не быть безобразною в типографическом отношении. Во всем этом мы совершенно, буквально согласны с г. Кодинским; его мнение — наше мнение, хотя он и высказал его первый, независимо от нас. Нет никакого сомнения, что не мы одни совершенно согласны с ним на этот счет. Но мало указать на зло: надо еще и найти средства поправить его. Г‑н Кодинский так и сделал. В решительном заменении существующей теперь русской азбуки латинскою он видит единственное средство к отстранению зла, о котором догадывались многие, но которого исправить не думал никто. Да и как думать об этом? Ведь это реформа, которая должна поколебать полуторавековую привычку целого грамотного общества! Для этого надобно, чтоб один или несколько человек убедили и согласили всех. Где же этот один или эти несколько? Разве решиться, ни на что не смотря, печатать свои книги новоизобретенным способом? Но кто рискнет на это? У кого столько материальных средств, чтоб не печалиться о том, что его книги не найдут себе покупателей, и столько нравственной силы, чтоб не бояться насмешек и — еще хуже насмешек — видеть, что его великолепное предприятие кончится ничем?
Как бы то ни было, но и сидеть сложа руки тоже не годится. Есть середина между равнодушием и смелою, но ненадежною попыткою: кто не может отважиться на самое дело, тот может говорить и судить о его необходимости. Выйдет ли что-нибудь из этих суждений, или ничего не выйдет — что нужды! Мы не можем сделать дела, — может быть, другие сделают его, благодаря тому, что мы же обратили на него их внимание; никто не сделает, — значит, и не нужно, чтоб оно сделалось. Вот почему мы хотим серьезно поговорить о существующем теперь русском алфавите, его некрасивости и производимой им путанице в русской орфографии. Книжка г. Кодинского представляет нам для этого весьма удобный случай.
Г‑н Кодинский находит наши буквы очень неудобными как для красивого и четкого письма, так и для красивой и четкой печати. Он говорит, что в письме и печати беспрестанно смешивают буквы: и, н, п, вместо ю ставят го; вместо г — ч, вместо ш, щ — си, сц; вместо ы — ьс; вместо ли — ме и т. д. «Трудно (говорит он) найти книгу или издание, в котором бы не было опечаток. О мелком шрифте и говорить нечего. В иностранной же книжке, французской или английской, как бы она толста ни была, трудно найти одну опечатку — я разумею литерные опечатки, где бы одна буква стояла вместо другой. Отчего же это? Оттого, что латинские буквы четки, круглы, выпуклы и ни одна буква не может смешаться с другою». Еще как важную причину для перемены существующего теперь русского алфавита на латинский видит г. Кодинский в невозможности выражать первым иностранные собственные имена: почему у нас каждый и пишет их на свой манер, как например, Гурон и Яренн, Ямайка и Джемке. «Странно! (говорит он) иностранцы немногим числом букв удачно выражают наши имена, и никогда в иностранной книге не встречаются русские имена русскими буквами, а мы, имея в полтора раза больше букв, принуждены бываем пестрить нашу речь то латинскими, то немецкими буквами. Не доказывает ли это, что наши слова легче выразить латинскими буквами, чем иностранные имена русскими?» Но главная и самая важная необходимость в перемене русского алфавита на латинский, по мнению г. Кодинского, заключается в орфографии, которая у нас произвольна, а потому и трудна для изучения. Это он приписывает в особенности тому, что, с одной стороны, русская азбука неполна, ибо не выражает всех звуков языка и одною и тою же буквою выражает разные звуки (ель, еж, день, лед); а с другой стороны, заключая в себе множество лишних букв, допускает двоякое начертание одинаковых звуков. «Правописание наше (говорит он) может только тогда облегчиться, когда каждый звук речи будет иметь только одно, собственно ему принадлежащее начертание». Яснее: г. Кодинский хочет, чтоб все слова писались точно так же, как они выговариваются; тогда, по его мнению, не нужно будет и учиться грамматике.
Преувеличенность этого мнения очевидна. Она завела г. Кодинского так далеко, что, вместо упрощения русской грамматики, он изобрел, как мы покажем это ниже, истинное затруднение русской грамматики, выдумав такое правописание, которое в тысячу раз сбивчивее и бестолковее существующего теперь. Его алфавит и правописание решительно неизучимы, потому что противоречат духу русского языка. Но основание его жалоб на существующий теперь русский алфавит во многих отношениях истинно. Сперва рассмотрим предмет с этой стороны.
Наш церковнославянский алфавит взят с греческого и составлен по его образцу, за исключением немногих только букв, взятых с латинского (b, s) и еврейского (ц, ч, ш, щ). Греческий алфавит, по переходному характеру своего начертания, никак не может идти за образец письменной красоты. Он составляет переход от восточного характера письмен к европейскому; он лучше, красивее, проще и удобнее всех восточных алфавитов, но сам он еще не вполне европейский алфавит, каким явился алфавит латинский — правильный, благородно простой, красивый и изящный без затейливости, четкий и удобный. Азбука, составленная по образцу греческой, не могла отличаться особенною красотою. Но церковнославянская азбука, как ни странна она, всё-таки имеет свой характер, подобно готическо-немецкой, и потому гораздо лучше той азбуки, которая сменила ее под именем «гражданской» и которая употребляется до сих пор. Эта последняя не имеет никакого характера, ибо она не что иное, как облатиненный церковнославянский алфавит. Она некрасива и неудобна. Закажите первому парижскому мастеру вырезать и отлить русские буквы, напечатайте ими же в Париже русскую книгу, на лучшей бумаге: эта книга всё-таки будет хуже французской, проще и с меньшим старанием изданной. Причина в том, что русский алфавит только почти латинский, а не вполне латинский, что латинские буквы в нем угловаты и завострены и между латинскими буквами в нем есть буквы другого происхождения, резко противоположные характером своего начертания латинским. Вот латинские буквы нашего алфавита: А а, б, В, Е е, I i, К к, M м, Н, О о, П п, Р р, С с, Т т, У у, X х, ь. Из них не искажены: А а, В, Е е, I i, К к, M м, H, О о, Р р, С с, Т т, У у, X, ь; но В употреблено за V (веди), H употреблено за N, Р р — R r, У у — за U u; b (бе) искажено для отличия от ь (ерь).
Теперь об обвострении округленных латинских букв в русском алфавите: оно ужасно безобразит русскую азбуку и много способствует опечаткам. Возьмем П п: в письме и в курсивной печати он давно уже пишется, как строчный латинский n (n); почему же бы и не печатать его не в одной курсивной, но и в обыкновенной печати так же, как печатается он в курсивной, т. е. почему бы верхней черте его не быть изогнутой? А между тем вглядитесь, какая огромная разница, в отношении красоты и четкости, существует между двумя способами начертания верхней черты — прямой, которая в букве П делает сверху два правильные прямые угла, и несколько изогнутой, которая уничтожает эту угловатость, не делая буквы ни кудрявою, ни затейливою! То же можно сказать и о некоторых русских буквах не латинского происхождения, каковы: Ц ц, Ш ш, Щ щ. Если б их нижняя черта была изогнутая вместо прямой, они на сто процентов выиграли бы в красивости и четкости. В письме и в курсивной печати они уже и употребляются с изогнутою внизу чертою и потому в курсиве гораздо красивее и четче. То же должно сказать и об И и (иже): средняя черта делает эту букву угловатою, безобразною, а в письме и в курсиве она красива, потому что чертится, как латинское U u, т. е. средняя черта относятся на самый низ буквы и изображается не прямою, а изогнутою. Заглавный H (наш), совершенное повторение латинского H (га), не принадлежа к красивейшим буквам и в латинском алфавите, по крайней мере не портит его потому имен но, что всегда употребляется как крупная, сравнительно с строчными, литера; но как строчная буква, он и не четок и безобразен, и потому в латинской азбуке строчное H (га) пишется не н, a h. Так точно наш прописной, или заглавный, глаголь, несмотря на его угловатость, еще не портит печати; но маленький, или строчный, он ее портит; в курсиве же вместо его употребляется тут буква совершенно другого начертания — г, не очень красивая, но и отнюдь не безобразная, потому именно, что не угловатая а изогнутая. Буква Б есть искаженное латинское В, которое мы взяли для выражения звука V, но как это Б только вполовину угловатая, а вполовину округленная, то она и не принадлежит к числу самых безобразных букв русской азбуки. То же самое должно сказать и об Ъ (ере), который есть не что иное, как перевороченная (в письме) на другую сторону буква Б (буки). Буква Ь (ерь), печатаемая, как строчное латинское b (бе), просто красива, потому что в большом виде не употребляется. Строчное в (веди), этот маленький уродливый кренделек, ужасно безобразен в печати. Буква Ж ж широка, занимает много места, затейлива, кудревата и в то же время угловата, по причине пересекающей ее поперек прямой черты. Прописная буква З по крайней мере сносна, но строчная з уродлива, как все двухэтажные строчные буквы, не выходящие за линию строки ни вверх, ни вниз, подобно буквам р, у, курсивному д. И вот почему французы прямую черту строчного к вытягивают вверх за линию строки — к, и вот почему очень жаль, что у нас не делают того же, ради красивости и изящества типографского. Русская буква Л л если не безобразна, то и совсем не красива, как разрубленное пополам латинское М. Русское заглавное M ничем не разнится от латинского; но в латинском строчное пишется, как печатается строчное курсивное m (твердо). Что же касается до Т т, — то теперь употребляется у нас большею частию латинское заглавное Т, — что для заглавной буквы нисколько не безобразно; но жаль, что и строчное т употребляется у нас такое же. Всё же хорошо, что выходит из употребления в печати прежнее ᲅ, которое, как широкая угловатая буква, с прямою чертою сверху, было так же точно безобразно, как безобразны теперь Ш ш и Щ щ; но в письме и в курсиве удержалось прежнее т, потому именно, что по причине изогнутой верхней черты оно не так безобразно. Буква Ф ф не принадлежит к числу красивых букв нашей азбуки и нисколько нейдет к характеру латинского алфавита. Если б буква Ц ц печаталась и в обыкновенной печати, а не в одном курсиве, с изогнутою чертою снизу, она не принадлежала бы к числу некрасивых букв. Буква Ю ю, по причине прямой поперечной черты, соединяющей продольную прямую черту с О, очень некрасива, а в письме и в курсиве способствует опискам и опечаткам. Притом же эта буква очень широка и много занимает места. Во всяком случае, не мешало бы ее переиначить, например, хоть О заменить обратным Э, так, чтобы вышло Ђ. Буква Я я сделана из строчного а, только нижняя половинная черта вместо того, чтоб быть загнутой к прямой черте, отогнута от нее; эта буква нисколько не безобразна, только не худо бы заднюю черту делать изогнутую, как в букве а. Буква Э э — и излишня в нашей азбуке и безобразна. Но что сказать о невыносимом безобразии, которое колет глаза, оскорбляет зрение, — о безобразии букв: Д д, Ы и Ѣ ѣ, особенно первой и последней? Скажите, ради всего святого, есть ли какая-нибудь возможность красиво напечатать книгу на языке, в алфавите которого есть такие чудища безобразия, как Д д, Ѣ ѣ и Ы?.. Что это буквы варварские, чудовищные, что они нейдут к нашему алфавиту, это доказывается еще и тем, что первые две из них из письма и курсива совершенно изгнаны: первая заменена заглавным латинским D и курсивным д, а вторая изменена более красивою ѣ.
Доселе мы говорили о русской азбуке только в отношении к красивости и удобству букв. Теперь поговорим о ней в отношении к затруднениям и запутанности русской орфографии.
Эта запутанность и затруднительность происходит от произвольности правил. Скажите ученику общее правило — он скоро поймет его и скоро привыкнет писать сообразно с ним; ему небольшого труда будет стоить упомнить и немногие исключения из правила. Но скажите ему, что вот-де на это нет правила, но уж так принято писать, — и тогда для него ваша грамматика и ваша орфография обратится в мученье. Головоломны сложные правила, но произвол еще хуже их. Объясним это примером. Скажите ученику, что буква ѣ пишется в дательном и предложном падежах имен существительных единственного числа первого склонения и личных местоимениях я, ты; в предложном падеже единственного числа имен второго склонения и в неопределенном наклонении всех глаголов, оканчивающихся на звук е, за исключением трех: тереть, переть, мереть; это правило не покажется ему бездною премудрости, и он скоро привыкнет, под диктовку, не ошибаться в букве ѣ, составляющей камень преткновения в русской орфографии. Но когда после этого правила вы говорите, что буква ѣ пишется еще, бог ведает почему и зачем, вот в таких-то и таких-то словах, и прилагаете список этих слов, рекомендуя ему заучить их наизусть, — тогда, воля ваша, ученик будет прав, если станет смотреть на такой урок, как на глупое занятие, не стоящее труда! Вы чувствуете это сами и начинаете натягивать произвол на правило. «Заметьте, — говорите вы ему, — что буква ѣ никогда не пишется в словах, вошедших в русский язык из иностранных языков». — Хорошо-с, — почтительно отвечает ученик и в списке слов, в которых бог ведает почему употребляется буква ѣ, видит иностранные слова апрѣль, а иногда еще и цѣх… Это исключения, говорите вы; да зачем же они? где их необходимость? и что худого будет, если мы будем писать апрель, цех?.. Собственные имена: Матвѣй, Алексѣй, Сергѣй, пишем мы через ѣ, а между тем это имена греческие… Но говорят, будто есть правило, что слова, в которых теперь слышится звук е, но которые в церковнославянском языке писались через i или в нынешнем малороссийском наречии выговариваются через i, должно нам писать через ѣ, и что будто поэтому и в словах: апрѣль (апрілиій), Матвѣй (Матѳій), Алексѣй (Алексій), Сергѣй (Сергій), всѣ (вси) и т. д. Странное правило, — тем более странное, что без него так легко и так хорошо можно обойтись! Апрель, Матвей, Алексей, Сергей, право, ничем не хуже апрѣля, Матвѣя, Алексѣя, Сергѣя. Что же касается до местоимения весь, мы будем писать его в именительном и винительном падеже множественного числа через ѣ не для того, что по-славянски оно писалось в этой форме через и и что малороссияне и теперь говорят еси (или что-то среднее между уси и вси, чего москаль никак не может выговорить), а для того, чтоб не смешивали в выговоре всѣ с все. Говорят, что потому надо писать: бѣгать, мѣсто, вѣсть, тѣсно, прѣсный, свѣт и проч., а не бегать, место, весть, тесно, пресный, свет, что малороссияне выговаривают эти слова: бигать, мисто, висть, тисно, присный, свит и пр. Да какое же нам дело до того, как выговаривают или как не выговаривают малороссияне одинаковые с нами слова? И если уж так, то почему же в правописании мы должны сообразоваться только с выговором одних малороссиян, а не сербов, не болгар, не поляков, не чехов и прочих соплеменных нам народов? Если же почему-то нам необходимо сообразоваться в нашем правописании с выговором малороссиян, — то ради логики должны мы сделать из этого общее правило и никогда не изменять ему; а между тем малороссияне говорят: утикать, писок, Андрій, а мы, несмотря на это, пишем: утекать, песок, Андрей; они говорят: милкий, а мы пишем то мѣлкий, то мелкий, и последний способ писать это слово берет у нас верх перед первым. Еще говорят: буква ѣ пишется везде там, где звук е не может переходить в звук ё: опять вздор! Употребление давно уже наругалось над этим правилом, — пишется: звѣзды, гнѣзды, гнѣсти, сѣдлы, бѣгать, намѣк, приобрѣтение, изобрѣтение, цвѣсти, цвѣток, рѣчь, нарѣ;чие, а говорим звёзды (хотя такое произношение этого слова несколько и простонародно), гнёзды, гнёт, сёдлы, бёг, намёк, приобрёл, изобрёл, цвёл, рёк, изрёк, нарёк, обрёк. В то же время в словах: пѣвец, дѣлец, молодец, отец и пр. буква е никогда не переходит в ё, зачем же мы не ставим вместо ее буквы ѣ? Скажут: тут буква е беглая, которая в прочих падежах или выпадает, или заменяется буквою ѣ: пѣвца, дѣльца, молодца, отца. Хорошо! Но, во-первых, она выпадает не во всех тех словах, в которых выговаривается как е (как, например, в словах: чтец, швец, льстец); а, во-вторых, сама буква ѣ выпадала же в глаголах рѣши, рѣчъ (рцы), а между тем в существительном рѣчь мы и теперь удерживаем букву е, тогда как многие слово речение пишут через е; для чего же всё это, если не для того, чтоб попусту мучить и учащихся и учащих?
А между тем очень легко распутать всю эту путаницу и сделать простою и полезною всю эту бесплодную школярную мудрость. Вероятно, буква ѣ в древности хоть сколько-нибудь отличалась произношением от буквы е, по теперь это отличие исчезло, и на какие голоса и тоны ни произносите слова меч, течь и мѣдь, тѣнь, — вы никакой разницы в произношении этих слов не подслушаете. Поэтому букву ѣ надо оставить только для орфографических (а отнюдь не просодических) причин: надо оставить ее для одних склонений, степеней сравнения и спряжений[1] да еще для нескольких слов, которые имеют различное значение при сходном произношении. Так, например, существительное вѣдение, происходящее от глагола вѣдать, можно писать через ѣ (а следовательно, и самый глагол), для отличия его от существительного ведение, которое происходит от глагола вести; то же должно разуметь и о глаголе мѣтить для отличия его от глагола метать, с которым он имеет одинаков настоящее время. Равным образом и глагол ѣсть должно писать через ѣ, чтоб не смешивать его с третьим лицом единственного числа настоящего времени существительного глагола быть, или уже писать ясть вместо ѣсть, так, как произносился и писался этот глагол в старину, чему доказательство и доселе уцелевшие слова яства, многоядение, плотоядный. Глагол же ѣхатъ нет никакой нужды писать через ѣ, равно как нет никакой надобности употреблять эту букву в словах: апрѣль, сѣсть, пѣть, дѣлать, дѣло, тѣло, тѣсто, мѣсто, тѣсный и пр. и пр. Сначала оно покажется странно и дико, но как привыкнут к этому, то будут удивляться нелепости и дикости прежней орфографии. До тех же пор грамматика и в особенности третья часть ее — правописание, останется бичом и пыткою для учащих, камнем беспрестанного преткновения для учащихся.
Но что же делать с безобразною фигурою буквы ѣ? — Бросить ее вовсе, не выдумывая на ее место никакой другой. Г‑н Кодинский несправедливо полагает, будто в словах: ель, еж, день, лен одною буквою выражено четыре звука и будто для этих четырех звуков надо выдумать четыре разные буквы. Во-первых, тут не четыре, а два звука и притом два родственные звука, часто сменяющие себя в одном и том же слове, например, летать — полёт, мёд — медовый, лёд — ледяной. Наша буква ё совсем не есть тонко произнесенное о (йо), и о совсем не относится к нему, как относится яка, юку, икы, как это справедливо заметил г. Надеждин в критической статье о книге г. Лавского.2 Поэтому начертание обоих этих звуков е (je) и ё должно быть одинаково. Это существует не в одной нашей азбуке: такую же роль играет буква е и во французском алфавите, где она выражает четыре родственные звука: ê (être), e (reconnu), è (succès), é (l’été) и, сверх того, еще под именем e muet[2] служит как бы придыхательною буквою вроде нашего ъ (ера), давая своим присутствием право произношения последней в слове согласной (malade) и отличая женские имена от мужских, и в таком случае в произношении слегка давая знать о своем присутствии, как придыхательный звук. Точно так же должно нам распорядиться и с нашим е, посредством разных знаков сверху отличая оттенки его произношения. Так, например, когда оно выговаривается как латинское е (эх, эй, эк, экой, эва, поэт, эхо, экватор), — то ничего не ставить над ним (тогда мы избавимся от вовсе ненужной нам и только для пяти русских слов существующей буквы э и в то же время будем иметь возможность писать правильно собственные имена всех европейских языков). Когда она выражает звук je, ье, йе, — то ставить над ней знак è (accent grave), медь, меч, течь, ель, мель, медовый и т. п. Когда она произносится как ё — ставить над ней знак é (accent aigu): лед, мед, шлет, дает, несет. Букву же ѣ, нужную не для просодических, а только для грамматических отмет, особенно же для падежей, писать через букву же е, только с знаком облеченным — ê: мнê, тебê, всê, тê, водê, дядê и т. д. Через это мы избавимся от чудовищно безобразной буквы ѣ, не лишившись пользы, которую она приносит; в таком случае даже и ошибка не так будет оскорблять глаза, потому что поставить е вместо ê совсем не то, что поставить е вместо ѣ. А что надстрочные знаки `, ´, ^ не безобразят печати, — этому доказательство французские книги.
Если мысль — отделаться от букв ѣ и э, особенно первой, может вызвать споры и возражения, — то мысль изгнать вовсе ненужную букву и, заменив ее русскою же, ничем не отличающеюся от нее буквою i, может вызвать против себя одну привычку, больше ничего. Буква и некрасива и, главное — нисколько не нужна, вовсе бесполезна и совершенно излишня, так же как и v (ижица). Отличить мир от мiра легко можно будет так, первый писать: мiр, a второй — мїр. Иметь букву для одного слова нелепо, и потому ѵ (ижица) если еще держится и употребляется, то не по необходимости, а по педантизму; слово: миро, мирр, мирро и без ижицы прекрасно отличается и от мира и от мiра. В слове же евангелие ижица решительно нейдет к великорусскому выговору, потому что в нем, как у малороссиян, нет среднего между в и у звука… Но обратимся к и и i. Зачем в одной азбуке две совершенно одинакие буквы, выражающие один и тот же звук, без малейшей разницы, без малейшего оттенка? Зачем, если не для затруднения русской грамматики? Буква и становится перед согласными и за гласными, а i — только перед гласными; но зачем же в таком случае не сделано двойников для а, е, о, у, ы, ю, я? Что за нелепость? Тут нет никакого смысла — одна глазная привычка… Буква и и некрасива и шире буквы i, больше ее занимает места: вон ее! Нам и i будет хорошо служить и за нее и за себя. Но где тогда взять й (иже краткое)? Вытяните i вниз за строку — вот вам и иже краткое, только не безобразное, а красивое — j.
Буква ѳ тоже совершенно бесполезна при букве ф, она обязана своим существованием в русской азбуке только преданию Когда римляне познакомились с греческим образованием, — естественно, что на греческий язык смотрели они как на единственный в мире, достойный внимания и уважения. Поэтому они захотели запятые ими у греков слова отличать в правописании от слов своего родного языка: греческую букву фи (наш ферт) они стали писать через ph (phantasia, phalanga); фиту — через th (theatrum, theogonia, theoria); для греческих слов приняли в свою азбуку υ (ипсилон). От латинского языка всё это, по преданию, перешло в новейшие европейские языки, из латинского или под его влиянием образовавшиеся. Почти в таком же отношении был к греческому языку наш церковнославянский язык, почему и принял в свою азбуку вовсе ненужные ему буквы: кси, пси, ѳиту, ижицу, омегу (от — ῶ) и иту (иже). Но наш русский язык — не церковнославянский, и ему нет никакой нужды кланяться греческому языку особенными буквами. Если же это было бы для него необходимо, то логическая последовательность и чувство справедливости требовали бы от него, чтоб он особенными буквами кланялся также латинскому, французскому, немецкому, английскому, голландскому и итальянскому языкам, от которых поживился большим количеством слов, — и тогда имел бы удовольствие и гордость обладать большою азбукою — букв в тысячу счетом… Но это нелепо, и гений русского языка сам чувствует это, предпочитая ѳитѣ твердо и с большею охотою произнося: театр, математика, эстетика, этика, теория, Маратон, Термопилы, нежели ѳеатр, маѳематика, эсѳетика, эѳика, ѳеория, Мараѳон, Ѳермопилы. Буква ѳ со дня на день всё более и более вытесняется буквою т. Не пора ли и вовсе выкинуть ее, как ненужную? Положим, что в некоторых греческих словах наш слух не любит буквы т, упорно держась звука ѳ, как, например: каѳедра, Ѳедор, Ѳедот; но почему же нам не писать: кафедра, Федор, Федот — ведь звук один и тот же, и в этом отношении вита ничем не отличается от ферта? Во всем нужна консеквентность: если греческие слова отличать особенным правописанием, то уже не некоторые только, а все до одного, и не одною ѳитою, но и ижею (ита), и і (ёта), и ижицею (ипсилон), как это делал Каченовский, над орфографиею которого, основанною на знании греческого языка, все смеялись; или же, если не принять этого, то выкинуть вовсе из нашей азбуки и ѳиту.
Чрез исключение из русского алфавита лишних букв: э, и, ѳ, ѵ и заменение ѣ через ê, й через j наша орфография значительно упростится, а печать значительно выиграет в красивости и даже изяществе. Но не этим только должно ограничиться упрощение правописания. Наши прилагательные имена представляют обширное поле для преобразований в пользу простоты, единства и общности правил правописания. Начнем с того, что форма наших прилагательных в именительном падеже обоих чисел совершенно искусственная. По какому правилу прилагательные мужеского рода единственного числа оканчиваются на ый и ій? — потому только, что эти окончания существуют в церковнославянском языке, который был языком искусственным, книжным, на котором никто и никогда не говорил по крайней мере, по его орфографии; к тому же гений нового русского языка совершенно отрешился от всех преданий языка церковнославянского. Мы пишем: первый, славный, страшный, всякій, великій, а говорим почти как первай, славнай, страшнай, всякай, великай, и говорим так по тому коренному правилу, которым московское наречие резко отличилось от новогородского и по которому буква о, когда не над нею стоит ударение в слове, выговаривается как звук средний между а и о: следовательно, яснее дня, что должно писать: первой, славной, страшной, всякой, (великой, а не первый, славный, страшный, всякий, великий. Но некоторые до того простирают этот книжный педантизм, что пишут ы там, где само ударение требует буквы о, например: вторый, святый, шестый, младый и пр. Прилагательные всех трех родов в именительном множественного числа по духу языка должны оканчиваться не на ые, ie, ыя, ія, а на ыи, ie и еи: славныи, всякии, синеи. В употреблении родительного падежа прилагательных царствует у нас тот же педантизм. Пишут: большаго, великаго, синяго, дальняго, а говорят: большова, великава, синева, дальнева. Что это значит и как тут установить истинное, а непроизвольное правило? Очень просто: стоит только обратиться к духу языка. Очевидно, что буква а не имеет и не должна иметь места в окончании родительного падежа прилагательных: в словах, имеющих ударение на последней букве (большой, слепой), и в родительном падеже, в произношении, удерживается же буква о; следственно, ее же и в правописании должно удерживать в родительном падеже прилагательных единственного числа. Что же касается до буквы г, она действительно существовала и существует в окончании родительного падежа прилагательных во многих славянских наречиях, как это видно в малороссийском и польском языках Может быть, когда-нибудь существовала она и в русском языке; но теперь она вытеснена в нем буквою в и, стало быть, больше не существует: зачем же и употреблять ее? Относительно же последней гласной буквы в родительном падеже прилагательных единственного числа, — она произносится как звук средний между а и о, как произносится о, когда не над ним стоит ударение в слове; следственно, тут должно и писать о: славново, страшново, большово. Что же касается до прилагательных, и в произношении оканчивающихся на ій, то и это окончание книжное и искаженное, оно в старинном русском языке и произносилось, и писалось (как то можно видеть из исторических актов), и теперь в просторечии произносится как ей; стало быть, правильно должно писать: синей, верхней, нижней, дальней, третей, рыбей и пр.; а в родительном падеже единственного числа: верхнева, нижнева, дальнева, трет(ь)ева. Если б все приняли это на духе и сущности языка основанное правописание прилагательных, ученику было бы ясно правило, не допускающее ни противоречий, ни исключений, и ему ничего бы не стоило запомнить его. Он знал бы, что буква о или е, неизменно присутствующая в прямых окончаниях прилагательных единственного числа, неизменно присутствует и в косвенных, за исключением одного творительного падежа, тогда как теперь ему, вместо одного этого, духом языка требуемого исключения, должно заучить на память несколько и притом совершенно произвольных.
Всё сказанное нами еще не есть требование азбучной реформы, и наши предложения не принадлежат к числу неосуществимых. Из угловатых сделать округленными, посредством верхней и нижней поперечной черты, буквы п, ц, ш, щ еще не значит изменить их: они сохранят свою фигуру и свой звук и только из некрасивых и нечетких сделаются красивыми и четкими. Выкинуть из азбуки буквы: и, й, ѣ, э, ѳ, ѵ; из них й (иже краткое) заменить длинным латинским i, букву е посредством надстрочных знаков различать по свойству выражаемых ею трех звуков и заменить посредством знака ê букву ѣ; для именительного падежа имен прилагательных мужеского рода единственного и всех трех родов множественного числа принять их настоящие, естественные окончания (ой, ей — ый, іи, еи: больной, всякой, синей — больныи, всякіи, синеи), вместо искусственных и книжных (ый, ій — ые, ыя, ыя: славный, синій — славные, славныя, славныя, синіе, синія, синія), — всё это, будучи принято, было бы исправлением азбуки и орфографии, но отнюдь не реформою их.
Г‑н Кодинский идет гораздо далее. Он желает полного и совершенного заменения нашей азбуки латинскою. Это, по его мнению, единственное средство упростить русскую грамматику. Главное его требование состоит в том, чтоб каждый основной звук имел для своего выражения только одну букву, которая бы уже ни в каком случае не выражала другого звука. Прекрасно! Но достаточен ли латинский алфавит для выражения всех основных звуков русского языка? Г‑н Кодинский совершенно убежден в этом, и это большая с его стороны ошибка. Но еще больше грешит он против духа русского языка, приноравливая его азбуку более к французскому, нежели к русскому языку, — так что, будь его азбука принята в России, ей легче будет выучиваться французам, нежели русским. Понятно, что в этом случае г. Кодинский увлекся желанием сблизить нашу азбуку с европейскими. Он думает, что тогда мы по примеру французов: можем писать собственные иностранные имена так же точно, т. е. теми же самыми буквами, как пишутся они на своем языке. Но это невозможно. Положим, что мы будем писать: Descartes, Rabelais, Rousseau, Shakspeare, Soyouthi, — что ж из этого? Русский человек, не знающий ни французского, ни английского языка, всё-таки будет читать эти имена совсем не так, как читают их французы и англичане, а так, как они написаны, то есть: Дескартес, Рабелаис, Роуссеаю, Шакспеаре, Союутги; следовательно, вместо того, чтоб приблизиться к подлинному туземному произношению этих имен, только отдалится от него. И поэтому писать русским иностранные имена так, как пишутся они на их языке, есть сущая нелепость, которая поведет к анархии произношения — всякий молодец будет произносить на свой образец. И потому лучше стараться выражать эти имена сколько возможно ближе и вернее звуками русского языка. А французы нам не указ: француз, не знающий английского языка, так же ужасно и чудовищно коверкает собственные английские имена, написанные по-английски, как коверкает их и русский, не знающий английского языка. А что европейцы приняли за правило писать иностранные имена так, как они пишутся на своем языке, это произошло частию от близости и родственности европейских языков, от частых сношений, одинаковости обычаев, образа жизни и азбуки европейских народов, Но для того-то и хочет г. Кодинский, чтоб у нас была латинская азбука. Какая же от этого польза для правильного выговора иностранных имен, написанных их азбукою? Если для этого вы сблизите русскую азбуку с французскою, этим самым вы разведете ее с греческою, латинскою, немецкою, английскою, итальянскою. И притом, сблизив ее с французскою (так же, как и со всякою другою), вы изнасилуете в ней дух, гений русского языка. Г‑н Кодинский так и сделал, сближая русскую азбуку преимущественно с французскою и отчасти с итальянскою и латинскою. Полюбуйтесь его затейливым изобретением, которое он назвал «упрощением» русской грамматики, тогда как его следовало бы назвать «затруднением» или новою, еще ужаснейшею «путаницею» русской грамматики.
Прежде всего скажем, что г. Кодинский выкидывает из русского алфавита букву К и вводит, вместо ее, букву Q. К чему это? Зачем без всякой нужды нарушать привычку народа? Чем наше К хуже Q? Буква К нисколько не безобразна и принята всеми европейскими азбуками, хотя более как добавочная, нежели как необходимая буква. Пусть в русской азбуке она будет употребляться гораздо чаше, нежели в других: это придает русскому шрифту оригинальный характер. Притом же буква Q решительно отвергается духом русского языка, потому что в самом латинском и происшедших от него языках это буква особенная, самобытная: она употребляется в них не иначе, как в соединении с полугласного U, которой у нас нет, а во всех других случаях звук К, выражается в этих языках буквою С и буквою К. Но г. Кодинский и в отношении к букве С не усомнился без нужды заставить русский язык передразнить латинский и происшедшие от него языки: буква С, в его новом алфавите, перед всеми согласными буквами и гласными а, о, и должна произноситься за к. «То же произношение (говорит он) С удерживает в слогах che, chi». Что за чудеса!.. Но проследим азбуку г-на Кодинского по порядку, сначала до конца. Буква е пишется у него, во-первых, просто как е и произносится как э; потом пишется она у него через ie, je, ê, ее. Ê ставится в сравнительных степенях, на место ѣ; но в наречиях и местоимениях на место ѣ ставится ее: что за путаница, что за хаос! А, Е, И после i произносятся как я, е, ю, например: ученіе, ученія, ученію. Если же вместо i стоит ь, то он заменяется буквою j. Буква i после гласных произносится как й (иже краткое), а когда ее должно произнести явственно, над нею ставится двоеточие: voïn, voïna. É произносится как йо (мёд), ЕА заменяет я после согласной: sebea, tebea (себя, тебя). Ü заменяет ю после согласной: nüxaiu (нюхаю), rümca (рюмка). HI заменяет ы: bhil (был), rhibhi (рыбы). Это значит, что ъ и ь заменены буквою h!.. У произносится двояким образом: 1) в конце слогов — как ій: siny (синій), dobry (добрый, а не добр-ій), ubycza (убійца); 2) означая союз, после гласной и в греческих именах произносится как и: liny (линіи), systema (система). С, G, X имеют двоякое произношение: С в конце слов, перед согласною и перед гласными а, о, и как к; перед е, и, h за ч (червь): ucén (учен), ucith (учит), noch (ночь); G в конце слов, перед согласною и перед гласными а, о, и за г: dolg (долг), grad (град), noga, nogu, nogoi (нога, ногу, ногой); то же произношение оно удерживает в слогах ghe, ghi: noghi, па noghe (ноги, на ноге); X в конце слов, перед согласною и перед гласными а, о, и за х; то же произношение удерживает в слогах xhe; xhi; а перед e, i, h за ш. Ç произносится за ц и ставится только в иностранных именах перед гласными e, i: Greçia, Horaçy, Sçena. CZ выражает тот же звук и ставится в начале и в конце русских слов: czarh (царь), dworecz (дворец). Окончание tia произносится за ціа в латинских словах. SZ произносится как ш. СН перед n произносится за ш: scuchno (скушно). OF, EF — за овъ, евъ: Orlof, Gusef. AV, EU в словах, взятых с латинского, за ав, эв: aurora (аврора), Eugheny (Евгений).
Это, изволите видеть, «упрощенная» грамматика! Да она убийственнее, мудрящее и скучнее всех возможных запутанных грамматик! Нельзя не согласиться, что у г. Кодинского должны быть удивительные способности, если он мог изучить эту собственного своего изобретения азбуку. Даже понять ее могут только люди, знающие по-французски, но чтоб ей можно было выучить человека, не знающего ни одного иностранного языка, — этого и предположить невозможно. Будь такая азбука принята, — и ни один русский крестьянин не мог бы выучиться русской грамоте: для этого ему сперва надобно было бы выучиться по-французски… Г‑н Кодинский хочет, чтоб каждая буква имела один только звук, а не хочет, чтоб каждый звук выражался только одною буквою (без чего упрощение есть новое затруднение), — и потому у него звук ц выражается сперва знаком ç, потом tia, далее cz; ch превращается в ш, и х выговаривается за ш: как всё это просто!
Очевидно, что г. Кодинский не видит живого соотношения между звуками языка и выражающими их письменными знаками. Правда, начертание букв — дело совершенно условное и произвольное; но число букв и существование нескольких знаков для выражения одинаковых или сходных звуков — всё это уже не так условно, как может казаться. Заменение же одной буквы другою в одном и том же слове основано на родственности звуков. Так в русском языке буквы г, д, з переходят в родственную им ж: много — множество, годный — гожусь, вязать — вяжу; к, т, ц переходят в ч: лук — лучок, метать — мечу, отец — отечество; с и х переходят в ш: слать — шлю, орех — орешник и т. д. Эта перестановка букв ни для кого из русских не может представлять никакого затруднения. Простолюдин, учась грамоте, и не заметит вовсе этого перехода букв, потому что этого перехода требует его ухо и потому что, еще не умея читать, он умел в разговоре переставлять эти буквы. А до иностранцев нам дела нет: если хотят знать наш язык, пусть трудятся при его изучении, как трудимся мы, изучая их языки. Притом же метода г. Кодинского нисколько не облегчает для них изменения букв: правило и при ней остается правилом. Г‑н Кодинский не понял значения наших букв ъ и ь и думал заменить их латинским h; всё это выходит как-то дико…
Мы не претендуем произвести реформу русского алфавита, хотя и желаем ее; но если б нас спросили, как ее сделать, — то думаем, что мы могли бы представить более простой и сообразный с духом русского языка план этой реформы, нежели план г. Кодинского. Вот наше мнение об этом предмете.
Главная и существенная трудность сделать нашу азбуку, доселе вполовину и некрасиво латинскую, вполне латинскою заключается не столько в исключении старых букв и приеме поных, сколько в необходимости теми же знаками, которые уже есть в нашей азбуке, выражать другие звуки, нежели какие выражают они теперь. То, что мы доселе произносили как рцы, надобно будет произносить как покой, а начертание останется такое же, как и было — Pp. Теперешнее вѣди обратилось бы в заглавное буки — В, а теперешний ерь — в строчное буки — в. Теперешний наш обратился бы в заглавное га — Н; а теперешнее слово обратилось бы в цы, а цы обратилось бы в ща. Строчное мыслете печаталось бы, как печаталось прежде строчное твердо и как теперь употребляется твердо в письме и курсиве — т; a строчный покой выговаривался бы как наш — п. Так как наши ы (еры) вельми безобразны, то их следует исключить, а выражаемый ими звук поручить представлять букве Уу, как в польском языке. Вот все существенные, важные и самые трудные перемены, всего-навсё девять числом. Буквы: Аа, Оо, Ее, П, Кк, M, T, Хх, Яя остались бы без перемены и в произношении и в начертании, за исключением введения надстрочных знаков над Ее. Новых букв принято было бы четырнадцать: Gg для выражения густого звука теперешнего глаголя; строчное h для выражения (с заглавным Н) мягкого, более малороссийскому, нежели русскому языку свойственного звука теперешнего глаголя; Dd в замену чудовищного добра — Дд; Ff на место ферта — Фф; Zz в замену некрасивой буквы земля (Зз); Ƶƶ, перечеркнутый в середине тонкою чертою, в замену широкого, кудрявого и некрасивого живете — Жж; Ll в замену некрасивой буквы люди — Лл; N на место буквы наш, которая должна обратиться в га (H); Rr на место рцы, которое должно обратиться в пе — Рр; строчное t в замену неудобного строчного твердого — т; Ss на место слова, которое должно заменить собою цы; Ꞩꞩ, перечеркнутое тоненькою чертою посередине или отличенное другим каким-нибудь значком, например, седилем, должно заменить широкое и некрасивое ша — Шш; Uu на место теперешнего Уу, которое должно будет заменить собою исключенное еры; V на место В (веди), которые должны будут заменить собою буки, и v на место исключенного строчного веди (в); теперешнее Юю, как некрасивое и неудобное, должно подвергнуться перемене в начертании, хоть, например, так Ђђ, как мы уже говорили об этом выше. Буквы: Бб, в, Гг, Дд, Жж, Зз, Ии, Лл, н, П, т, Фф, Шш, Щщ, Ы, Ѣѣ, Ээ, Ѳѳ, Ѵѵ должны быть исключены — одни как замененные, другие как излишние и вовсе ненужные. Буквы Ч и Щ могут и должны остаться в русской азбуке, — первая без всякой перемены в начертании, так как она нисколько не безобразна; вторая может быть заменена буквою ц (цы). Против щ многие восстают, как против ненужной и излишней буквы; но это не совсем справедливо: если мы легко можем обойтись без нее в словах: счастіе, счет и т. п., то не можем обойтись без нее в причастиях, оканчивающихся на щий. Не писать же — делаюсчий вместо делающий!
Что же касается до придыхательных Ъ (ер) и Ь (ерь), — их невозможно исключить из русской азбуки; но можно избежать употребления Ъ (ера), хотя и не вовсе. Так как теперь обе эти буквы употребляются только для показания тупого или острого окончания согласных и только один Ъ (ер) употребляется как придыхание в сложных словах, первая часть которых состоит из предлога (объявление, изъявление, отъявленный), — то довольно оставить один Ь, а Ъ употреблять в сложных словах или даже и там заменять его апострофом (ob’яvlenie), — так, чтоб на присутствие ера указывало отсутствие еря. Самый ерь можно заменять острым ударением над согласными; а там, где нельзя употреблять этого ударения по требованию красивости, как, например, над буквами t и l, и в тех словах, где необходимо присутствие еря (ученье, тряпье, копье, мытье), там можно будет писать его ı, только без точки наверху. Это тем удобнее и приличнее, что обе эти буквы родственны, и ерь есть не что иное, как половина i, и они часто употребляются один вместо другого: виденіе — виденье.
Таким образом, составилась бы следующая, из тридцати двух букв состоящая азбука:
Аа, ВЬ (бе), Сс (це), Dd (de), Ее, Ff (эф), Gg (густое га), Hh (тонкое га), Ii, Jj, Kk, Ll (ла), Mm, Nn, Oo, Pp (пе), Rr (pe — рцы), Ss (эс — слово), Ꞩꞩ (шa), Tt (те — твердо), Uu (y), Vv (ве — вѣди), Xx (xa — хер), Чч (че — червь), Цц (ща), Zz (зет — земля), Ƶƶ (же — живете), Ъ (ер), Ь (ерь), Уу (еры), Яя, Ђђ (ю).
Представляя эту азбуку, мы отнюдь не претендуем видеть в ней наше изобретение, которого каждую черту мы готовы были бы отстаивать как непреложную истину. И потому мы всего менее расположены держаться упорно собственно нами изобретенных букв: Ƶƶ, Ꞩꞩ, Ђђ. Пусть будут эти, пусть другие заменят их другими, более удобными и красивыми — всё равно! Мы только думаем, что так как Зз и Жж, Сс и Шш — звуки родственные и заменяющие в словах друг друга, то и начертание их должно быть сходное. Но главное тут — избежать составных букв вроде Ch, Sch, обезображивающих немецкую и польскую азбуки, и чтоб каждый звук имел свою особенную букву и каждая буква имела свой звук. Подобная реформа — будь она даже возможна — не может быть произведена одним человеком, и самый план ее, как бы он ни был удачен, необходимо должен испытать на себе много посторонних влияний и значительно измениться. Во всяком случае, усвоив себе такой или подобный этому шрифт, русская азбука не отличалась бы резко от других европейских алфавитов, а между тем и не утратила бы своей оригинальности; тогда сделалось бы возможным печатать русские книги не только красиво, изящно и четко как крупным, так и мелким шрифтом, но еще и убористо, так что русский перевод французской книги не был бы в полтора или почти в два раза толще подлинника. Но — еще раз — подобные реформы не зависят от воли или желания одного лица, и мы высказали свое мнение о пользе и возможности азбучной реформы не больше как мечту… Но что касается до изложенного нами мнения в начале этой статьи об округлении угловатых русских букв, о заменении буквы ѣ буквою ê и вообще о необходимости надстрочных знаков над буквою е; о заменении иже краткого (й) знаком j и об исключении из русского алфавита букв: и, э, ѳ, ѵ, — обо всем этом мы говорили с уверенностью, как о деле совершенно возможном для исполнения, и — что бы ни говорили о нас — не шутя советуем подумать об этом нашим журналистам и литераторам.
1. «Отеч. записки» 1845, т. XLIII, № 12 (ценз. разр. 30/XI), отд. V, стр. 23—36. Без подписи.
2. Н. И. Надеждин посвятил две большие статьи труду Г. Павского «Филологические наблюдения над составом русского языка» (см. н. т., примеч. 2314).
- ↑ Впрочем, надо еще подумать, нужно ли и для глаголов оставлять букву ѣ: ведь исключений только три (переть, тереть, мереть), — так стоит ли для них отличать другою буквою множество глаголов, и не лучше ли просто сказать, что из глаголов, оканчивающихся на слог еть, три имеют особенное окончание в настоящем времени: пру, тру, мру? Это еще лучше будет.
- ↑ e немое (франц.). — Ред.