6. В ночь смерти Петра (28 янв. 1725 г.) не предусмотренное его законами собрание высших должностных лиц государства — «генералитет» — под прямым давлением вооруженной гвардии объявил императрицей Р. вторую супругу Петра Екатерину (см. XIX, 621). Через год в целях ликвидации напряженных отношений в правящей верхушке появился «при боку» государыни «к облегчению ее величества в тяжком бремени правления» Верховный тайный совет (см. IX, 583/92) «как для внешних, так и для внутренних государственных важных дел». Будучи юридически органом совещательным, В. т. совет фактически, при очень малом участии Екатерины в делах правления, играл руководящую роль в государственной жизни, а пунктом третьим — «мнения не в указ» («никаким указам прежде не выходить, пока они в Тайном совете совершенно не состоялись») — изъявлял притязания на обязательное участие в законодательстве, на место органа конституционного характера; впрочем, пункт этот не был утвержден Екатериной и остался только свидетелем настроений «верховников». В их составе видим представителей старой родовитой аристократии — кн. Д. М. Голицына (см.), разных разрядов столбового дворянства — графов П. Толстого (см.), П. Апраксина (см.), Г. Головкина (см.), и новых людей в дворянстве — кн. Меншикова (см.) и гр. Остермана (см.), а затем и родственника Екатерины — герцога Голштинского. Наибольшим весом пользовался Меншиков, но, помня роль гвардии, которую он сам вызвал на активность, и Меншиков и вообще В. т. совет не могли не прислушиваться к мнениям более широких слоев дворянства и особенно под рукой находящегося гвардейства. Вес его в глазах тогдашних политиков подчеркнут и тем, что когда по смерти Екатерины (1727) по ее «тестаменту» должен был вступить на престол Петр II (см. XXXII, 130/34), то для «аппробации» его воцарения вновь было собрано заседание генералитета уже с легальным приглашением полковников и майоров гвардии. При малолетнем государе В. т. совет (вместе с членами императорской фамилии) стал коллективным регентом. В нем — с назначением двоих кн. А. Г. и В. Л. Долгоруких (см. XIX, 561/62 и 563/64), с одной стороны, и после опалы Меншикова (сент. 1727 г.) и смерти Апраксина (1728), с другой, — значительное влияние оказалось в руках старой аристократии, а когда по смерти Петра II (1730) для решения вопроса о замещении престола в заседание В. т. совета были приглашены еще два фельдмаршала, князья М. Голицын и В. В. Долгоруков, то аристократия получила там полный перевес. Ею была осуществлена «затейка» верховников о воцарении Анны на «кондициях» с утверждением прямого конституционного положения самопополняющегося В. т. совета (см. Анна Ивановна, III, 137/38, и Верх. тайный совет, IX, 587/92). Но собранное в Москве шляхетство бурно реагировало на аристократические тенденции «кондиций», вырабатывало свои проекты более широкого привлечения дворянства к делам правления или — в большей массе — склонялось к традиционному самодержавию с расчетом на дворянскую его политику. И именно по настоянию гвардейских офицеров шляхетство подало такую челобитную государыне, и Анна «учинилась в самодержавстве», разорвав подписанные ранее ограничительные пункты. В новом бюрократическом органе верховного управления — Кабинете министров (см. XXIII, 12/16), высшее дворянство имело постоянно преобладающее представительство (граф Г. Головкин, кн. Черкасский, Арт. Волынский, см., А. П. Бестужев-Рюмин, см., а кроме них непрерывно Остерман, см.). А когда регент при малютке-императоре Иване Антоновиче (см.) и фактический правитель Р. — Бирон (см. V, 606/07), опасаясь гвардии, вызвал в Петербург армейские полки и собирался набрать в гвардию солдат из простонародья, гвардейцы ответили на это переворотом: свергли Бирона и передали регентство матери императора, а через год, при новом дворцовом перевороте (1741) вручили власть дочери Петра I — цесаревне Елизавете (см.).
Таким образом, после Петра, при ничтожестве формальных носителей верховной власти, фактически господствовало гвардейство, проводившее дворянскую политику через разные учреждения, сменявшихся «припадочных персон» и «министров». Наступил период полной дворянской реакции в ответ на политику Петра.
Сейчас же после смерти Петра начался пересмотр штатов центральных учреждений в целях сокращения расходов, при чем уничтожались отдельные коллегии, должности (см. XXIV, 502), в том числе штаты на генерал-прокурора, должность генерал-рекетмейстера и др. Гораздо существеннее для дворянства была полная ликвидация сложного аппарата местного управления и восстановление власти единого воеводы (1727). Так как эти воеводы, за редкими исключениями, назначались из отставных военных, т.-е. из дворян, то этим самым все местное управление переходило в дворянские руки. При этом было уничтожено и магистратское управление в городах, а новые органы их — ратуши — были подчинены тем же воеводам (см. XV, 647). И тем самым, в противоположность положению дел при Петре, купечество оказалось под властью дворянства. И купцы сразу же оценили эту меру, как антибуржуазную. Один из крупнейших тузов Астрахани, Кобяков, объясняя Татищеву печальное состояние дел астраханского купечества (и, можно сказать, купечества в Р. вообще), говорил, что главный магистрат «о исправлении гражданства прилежно надзирал. Но как оное (магистратское правление) отменено, и всех, бывших в службах, стали для счетов брать в Камер-коллегию, где и учинивший прибор принужден года два и более за счетом умедлить или немалою ценою у подьячих и секретарей отпуск купить». Это, конечно, губительно отзывалось на торговле. И еще в первой половине XIX в. купечество помнило о том неблагоприятном для него положении, в какое оно было поставлено этой реформой. Сейчас же по смерти Петра началось и снижение таможенных ставок, защищавших молодую русскую промышленность; завершение мер дано в тарифе 1731 г., который в качестве максимальной знает ставку только в 20% с цены. К крушению созданных уже мануфактур это не привело. Даже наиболее угрожаемые иностранной конкуренцией шелкоткацкие предприятия, переходя главным образом к производству более простых по технике, дешевых и получавших вследствие моды широкое распространение лент и платков, сумели получить достаточно прочную базу спроса внутри страны. В эти тяжелые годы для народного хозяйства вообще, погибли сравнительно очень немногие предприятия, но рост числа их, несомненно, пошел гораздо медленнее, и в этом сыграли известную роль и таможенные мероприятия. А снижение пошлин на импортные товары, явно к невыгоде для казны, диктовалось интересами дворян, как главных потребителей основной массы привозных изделий (тонкие сукна, галантерея и пр.) и продуктов (сахар, кофе, чай, виноградные вина и т. д.). С другой стороны, фабриканты и заводчики лишены в эти годы права приобретать населенные имения, и таким образом шляхетство добилось привиллегии быть единственными светскими владельцами деревень. Характерно и здесь, что право покупать отдельных людей или целые семьи без земли к фабрикам и заводам оставлено за их владельцами, ибо только одни дворяне являлись поставщиками на рынок продаваемых рабочих рук, и спрос на этот товар со стороны промышленников должен был поддерживать цены на людей на более высоком уровне. На ряду с этим, в изменение петрова законодательства, решено оставлять при фабриках и заводах беглых крестьян, если они были синодальными, монастырскими или государственными, но за помещичьих крестьян, пришедших давно, предписывалось отдать их владельцам других собственных крестьян заводчиковых; беглецов, появившихся на предприятиях после ревизии, вернуть обратно помещикам и обязать фабрикантов вновь таковых не принимать. В области торговли иноземцы захватывают русский рынок, и «персидской компании» из англичан отданы все связи с Востоком.
В отношении крестьян помещичьих проведены запрещения им уходить в судовые рабочие без разрешения владельца, покупать недвижимые имения, выступать в качестве подрядчиков и откупщиков (кроме найма подвод, судов и рабочих), владеть фабриками, т.-е. почти всякое выступление крестьянина вне сферы его обычной деятельности отдано на произвол его владыки.
Лично для себя дворяне добились еще в 1727 г. вывода из уездов воинских команд, сбиравших подушную подать, и поручения этого сбора самим помещикам, благодаря чему землевладелец становился единственной властью у себя в деревне. Стремление уйти от тяжелой военной службы и вернуться для хозяйства в именья привело к близорукому, даже с точки зрения дворянских интересов, обессилению армии путем широкой практики длительных отпусков офицерскому составу; при чем дворяне шли даже на отказ от жалованья за время отпуска. Одновременно совершенно погибал петровский флот, стоявший в бездействии в гаванях; новых крупных судов при Петре II решено было не строить совсем под предлогом популярного тогда «убежания напрасных убытков», но едва ли не сильнее говорило здесь желание невольных по большей части моряков «убежать» от ненавистной морской службы и отдаться хозяйству. Позже, при Анне Ивановне, осуществившей в 1736 г. настойчивые требования шляхетства, заявленные в 1730 г., дворянству установлен срок службы в 25 лет (с 20 до 45 лет) с освобождением одного из семьи вообще для забот о домашнем хозяйстве. Созданный при ней же только для «благородных» шляхетский корпус (1731) позволял путем прохождения его курса избежать тягостного подчиненного положения солдата и выйти в службу прямо командиром-офицером. Тогда же начала входить в жизнь практика — для обхода того же солдатства — записывать сыновей в полки с детства; благодаря связям они получали чины, еще будучи подростками, и к моменту вступления в действительную службу оказывались офицерами. Это стремление становиться командирами в армии (и в гражданском управлении) примирило дворян с обязательной учебой: уяснена была выгода ее, по крайней мере верхами, и, с одной стороны, шляхетский корпус должен был под напором требований увеличивать свои приемы, с другой, и смотры недорослей постепенно теряли свой характер жупелов для дворянства, как это было при Петре. Тем более, что всюду встречаемый в качестве начальника и контролера, свой же брат дворянин нередко склонен был снисходительно отнестись к недостаточной подготовленности молодого поколения. Та же благосклонность прежде всего местной власти создавала постепенно на практике далеко не всегда предусмотренную законом привилегированность дворянина в отношении взысканий за правонарушения или создавала полную безответственность даже в случаях тяжких преступлений. Прибавим, что отмена (в конце 1730 г.) закона об единонаследии делала шляхетство полным и безграничным хозяином своих имений (см. дворянство, XVIII, 84/85). И потому, если говорить о «дворянском всевластии», то порою его настоящего сложения нужно признать эти полтора десятка лет после Петра. Дворянин действительно стал теперь полновластным хозяином своих земель и своих «подданных» (как вскоре помещики будут называть своих крестьян), распоряжающимся их трудом и имуществом, вмешивающимся даже в их личную жизнь, отвечающим за них перед государственной властью, их судящим и наказывающим. Дальнейший процесс развития мало что прибавит в объеме власти дворян над их «собственными» крестьянами.
При отмеченных уже антивоенных настроениях дворянства естественно, что внешняя политика его правительств отличалась мирным характером. Нечего было гнаться за новыми землями: не освоены были и прежние приобретения. И правительство Анны даже отказалось от дорого стоивших и неумело эксплоатировавшихся прикаспийских провинций, завоеванных Петром, и под угрозой новой войны с Персией вернуло шаху эту территорию (1732; см. XXIII, 36). В ней дворянство совсем не было заинтересовано. Но «усмирять» Крым, который продолжал грозить после Прутского похода дворянскому хозяйству на южном черноземе, а потому и биться с поддерживающей его Турцией было необходимо. И с той же дворянской точки зрения нельзя было не вмешиваться в польские дела и даже вооруженной рукой приходилось поддерживать желаемого Р. кандидата в короли, ибо Польша была одним из излюбленных мест тяготения для беглецов от ужасов крепостничества в Р.: только «свой» король склонен будет блюсти интересы русского дворянства в Речи Посполитой (об этих войнах см. III, 139/40, и ниже — войны Р.). Но сколь ни дорого стоили Р. «славные», но не всегда с желаемыми результатами походы Миниха (см.), эти войны далеко не были так разорительны, как петровские. И страна понемногу отдыхала от напряжения первой четверти XVIII в., залечивала нанесенные тогда народному хозяйству раны. Но полностью эти процессы развернутся уже в 1740-х и 1750-х годах — при Елизавете Петровне.
При Анне, которая широко шла навстречу дворянству в вопросах не политических, и тем более в регентство Бирона, пытавшегося ослабить гвардейство, и при его преемниках видную роль играли в Р. немцы. Не то, чтобы они занимали, кроме Бирона, все командные посты, не то, чтобы творили они какую бы то ни было свою, немецкую политику, но уже соперничество их с русскими, уже определенное личное внимание к ним власть имущих вызывали недовольство и озлобление претендующих на роль «соли» для своей земли верхов русского шляхетства.
Участию немцев в управлении склонны были недовольные приписывать неудачи русской внешней политики; «жестокосердием» иноземцев удобно было объяснять меры по сбору старых недоимок, которым власть старалась заткнуть постоянные дыры в русском бюджете; с происками тех же бироновцев соблазнительно было связывать действия Тайной канцелярии (см. XLI, ч. 6, 703), хотя во главе ее стоял русский — Андрей Иванович Ушаков (см.), — в нее по разным поводам попадало не мало лиц и из верхов русского дворянства. И если иностранные дипломаты говорят о ненависти «русского народа» к новым временщикам при Анне, то их сведения едва ли не идут от русской родовитой и выслужившейся знати, с которой главным образом и общаются послы. Концентрируется эта «ненависть» в кругах все тех же привыкших к активности гвардейцев, отодвигаемых на второй план ласкаемыми немцами из прибалтийских баронов. Как раз имена высшего дворянства упоминаются в вероятных резких о власти разговорах, которые раздражают двор, и, часто мнимых, «заговорах», которых боятся Анна и ее любимец. И чаяния русских все больше обращаются к «дщери Петра Великого». И иностранные агенты держав, жаждущих поворота русской политики в их сторону (Франция и Швеция), увиваются вокруг легкомысленной и податливой на соблазны Елизаветы Петровны. Так в «предосудительной» близости к французским деньгам и связи с шведской армией, открывшей военные операции против Р., ковался настоящий заговор, увенчавшийся ночью 25 ноября 1741 г. воцарением Елизаветы (см.).