Эда (Боратынский)
Чего робеешь ты при мне,
Друг милый мой, малютка Эда?
За что, за что наедине
Тебе страшна моя беседа?
5 Верь, не коварен я душой;
Там, далеко, в стране родной,
Сестру я добрую имею,
Сестру чудесной красоты:
Я нежно, нежно дружен с нею
10 И на нее похожа ты.
Давно… что делать?.. но такая
Уж наша доля полковая!
Давно я, Эда, не видал
Родного счастливого края,
15 Сестры моей не целовал!
Лицем она, будь сердцем ею;
Мечте моей не измени
И мне любовию твоею
Ее любовь напомяни!
20 Мила ты мне. Веселье, муку,
Всё жажду я делить с тобой:
Не уходи, оставь мне руку!
Доверься мне, друг милый мой!
С улыбкой вкрадчивой и льстивой,
25 Так говорил гусар красивой
Финляндке Эде. Русь была
Ему отчизной. В горы Фина
Его недавно завела
Полков бродячая судьбина.
30 Суровый край: его красам,
Пугаяся, дивятся взоры;
На горы каменные там
Поверглись каменные горы;
Синея, всходят до небес
35 Их своенравные громады;
На них шумит сосновый лес,
С них бурно льются водопады;
Там дол очей не веселит;
Гранитной лавой он облит;
40 Главу одевши в мох печальный,
Огромным сторожем стоит
На нем гранит пирамидальный;
По дряхлым скалам бродит взгляд;
Пришлец исполнен смутной думы:
45 Не мира-ль давнего лежат
Пред ним развалины угрюмы?
В доселе счастливой глуши,
Отца простого дочь простая,
Красой лица, красой души
50 Блистала Эда молодая.
Прекрасней не было в горах:
Румянец нежный на щеках,
Летучий стан, власы златые
В небрежных кольцах по плечам,
55 И очи бледно-голубые
Подобно Финским небесам.
День гаснул, скалы позлащая.
Пред хижиной своей одна
Сидела дева молодая,
60 Лицем спокойна и ясна.
Подсел он скромно к деве скромной,
Завел он кротко с нею речь;
Ее не мыслила пресечь
Она в задумчивости томной,
65 Внимала слабым сердцем ей:
Так роза первых вешних дней
Лучам неверным доверяет:
Почуя теплый ветерок,
Его лобзаньям открывает
70 Благоуханный свой шипок,
И не предвидит хлад суровый,
Мертвящий хлад, дохнуть готовый.
В руке гусара моего
Давно рука ее лежала:
75 В забвеньи сладком у него
Он к сердцу бедную прижал:
Она ее не отнимала.
Взор укоризны, даже гнева
Тогда поднять хотела дева,
80 Но гнева взор не выражал.
Веселость ясная сияла
В ее младенческих очах,
И наконец в таких словах
Ему финляндка отвечала:
85 «Ты мной давно уже любим:
Зачем же нет? Ты добродушен,
Всегда заботливо послушен
Малейшим прихотям моим.
Они докучливы бывали;
90 Меня ты любишь, вижу я:
Душа признательна моя.
Ты мне любезен: не всегда ли
Я угождать тебе спешу?
Я с каждым утром приношу
95 Тебе цветы; я подарила
Тебе кольцо; всегда была
Твоим весельем весела;
С тобою грустным я грустила.
Что-ж? Я и в этом погрешила:
100 Нам строго, строго не велят
Дружиться с вами. Говорят,
Что вероломны, злобны все вы;
Что вас бежать должны бы девы,
Что как-то губите вы нас,
105 Что пропадешь, когда полюбишь:
И ты, я думала не раз,
Ты, может быть, меня погубишь.»
«Я твой губитель, Эда? я?
Тогда пускай мне казнь любую
110 Пошлет небесный судия!
Нет, нет! я с тем тебя целую!»
«На что? зачем? какой мне стыд!»
Младая дева говорит.
Уж поздно. Встать, бежать готова
115 С негодованием она.
Но держит он. «Постой! два слова!
Постой! ты взорами сурова:
Уже ль ты мной оскорблена?
О, нет, останься: миг забвенья,
120 Минуту шалости прости!»
«Я не сержуся; но пусти!»
«Твой взор исполнен оскорбленья
И ты лицом не можешь лгать:
Позволь, позволь для примиренья
125 Тебя еще поцеловать».
«Оставь меня!»
«Мой друг прекрасной!
И за ребяческую блажь
Ты неизвестности ужасной
Меня безжалостно предашь!
И не поймешь мое страданье!
130 И такова любовь твоя!
Друг милый мой, одно лобзанье,
Одно, иль ей не верю я!»
И дева бедная вздохнула,
И милый лик свой, до того
135 Отвороченный от него,
К нему тихонько обернула.
Как он самим собой владел!
С какою медленностью томной,
140 И между тем как будто скромной,
Напечатлеть он ей умел
Свой поцелуй! Какое чувство
Ей в грудь младую влил он им!
И лобызанием таким
145 Владеет хладное искусство!
Ах, Эда, Эда! Для чего
Такое долгое мгновенье
Во влажном пламени его
Пила ты страстное забвенье?
150 Теперь полна в душе своей
Желанья смутного заботой,
Ты освежительной дремотой
Уж не сомкнешь своих очей;
Слетят на ложе сновиденья,
155 Тебе безвестные досель,
Иль долго жаркая постель
Тебе не даст успокоенья.
На камнях розовых твоих
Весна игриво засветлела,
160 И ярко зелен мох на них,
И птичка весело запела,
И по гранитному одру
Светло бежит ручей сребристый,
И лес прохладою душистой
165 С востока веет поутру;
Там за горою дол таится
Уже цветы пестреют там;
Уже черемух фимиам
Там в чистом воздухе струится:
170 Своею негою страшна
Тебе волшебная весна.
Не слушай птички сладкогласной!
От сна восставшая, с крыльца
К прохладе утренней лица
175 Не обращай, и в дол прекрасной
Не приходи, а сверх всего,
Беги гусара твоего!
Уже пустыня сном объята;
Встал ясный месяц над горой,
180 Сливая свет багряный свой
С последним пурпуром заката;
Двойная, трепетная тень
От черных сосен возлегает,
И ночь прозрачная сменяет
185 Погасший неприметно день.
Уж поздно. Дева молодая
Жарка ланитами, встает
И молча, глаз не подымая,
В свой угол медленно идет.
190 Была беспечна, весела
Когда-то добренькая Эда;
Одною Эдой и жила
Когда-то девичья беседа;
Она приветно и светло
195 Когда-то всем глядела в очи:
Что ж изменить ее могло?
Что ж это утро облекло
И так внезапно в сумрак ночи?
Она рассеянна, грустна;
200 В беседах вовсе не слышна;
Как прежде, ясного привета
Ни для кого во взорах нет;
Вопросы долго ждут ответа,
И часто странен сей ответ;
205 То жарки щеки, то бесцветны
И, тайной горести плоды,
Нередко свежие следы
Горючих слез на них заметны.
Бывало, слишком зашалит
210 Неосторожный постоялец:
Она к устам приставит палец,
Ему с улыбкой им грозит.
Когда же ей он подарит
Какой нибудь наряд дешевой,
215 Финляндка дивной ей обновой
Похвастать к матери бежит,
Меж тем его благодарит
Веселым книксом. Шаловливо
На друга сонного порой
220 Плеснет холодною водой
И убегает торопливо,
И долго слышен громкий смех.
Ее трудов, ее утех
Всегда в товарищи малюткой
225 Бывал он призван с милой шуткой.
Взойдет ли утро, ночи ль тень
На усыпленны холмы ляжет;
Ему красотка добрый день
И добру ночь приветно скажет.
230 Где время то? При нем она
Какой то робостию ныне
В своих движеньях смущена;
Веселых шуток и в помине
Уж нет; незначущих речей
235 С ним даже дева не заводит,
Как будто стал он недруг ей;
Зато порой с его очей
Очей задумчивых не сводит,
Зато порой наедине
240 К груди гусара вся в огне,
Бедняжка, грудью припадает
И, страсти гибельной полна,
Сама уста свои она
К его лобзаньям обращает;
245 А в ночь бессонную одна,
Одна с раскаяньем напрасным,
Сама волнением ужасным
Души своей устрашена,
Уныло шепчет: что со мною?
250 Мне с каждым днем грустней, грустней;
Ах, где ты, мир души моей!
Куда пойду я за тобою!
И слезы детские у ней
Невольно льются из очей.
255 Она была не без надзора.
Отец ее, крутой старик,
Отчасти в сердце к ней проник.
Он подозрительного взора
С несчастной девы не сводил;
260 За нею следом он бродил:
И подсмотрел ли что такое,
Но только молодой шалун
Раз видел, слышал, как ворчун
Взад и вперед в своем покое
265 Ходил сердито, как потом
Ударил сильно кулаком
Он по столу, и Эде бедной,
Пред ним трепещущей и бледной,
Сказал решительно: поверь,
270 Не сдобровать тебе с гусаром!
Вы за углами с ним недаром
Всегда встречаетесь. Теперь
Ты рада слушать негодяя.
Худому выучит. Беда
275 Падет на дуру. Мне тогда
Забота будет небольшая:
Кто мой обычай ни порочь,
А потаскушка мне не дочь.
Тихонько слезы отирая
280 У грустной Эды, «что ворчать?»
Сказала с кротостию мать;
«У нас смиренная такая
До сей поры была она.
И в чем теперь ее вина?
285 Грешишь, бедняжку обижая».
«Да, молвил он, ласкай ее,
Я сказал уже свое».
День после, в комнатке своей
Уже вечернею порою
290 Одна с привычною тоскою
Сидела Эда. Перед ней
Святая библия лежала.
На длань склоненная челом,
Она рассеянным перстом
295 Рассеянно перебирала
Ее измятые листы
И в дни сердечной чистоты
Невольной думой улетала.
Взошел он с пасмурным лицом,
300 В молчаньи сел, в молчаньи руки
Сжал на груди своей крестом;
Приметы скрытой, тяжкой муки
В нем всё являло. Наконец:
Долг от меня, сказал хитрец,
305 С тобою требует разлуки.
Теперь услышать милый глас,
Увидеть милые мне очи
Я прихожу в последний раз:
Покроет землю сумрак ночи
310 И навсегда разлучит нас.
Виною твой отец суровой:
Его укоры слышал я;
Нет, нет, тебе любовь моя
Не нанесет печали новой!
315 Прости! Чуть дышуща, бледна,
Гусара слушала она.
«Что говоришь? Возможно ль? Ныне?
И навсегда, любезный мой!..»
Бегу отселе; но душой
320 Останусь в милой мне пустыне.
С тобою видеть я любил
Потоки те же, те же горы;
К тому же небу возводил
С небесной радостию взоры:
325 С тобой в разлуке свету дня
Уже не радовать меня!
Я волю дал любви несчастной
И погубил, доверясь ей,
За миг летящий, миг прекрасной
330 Всю красоту грядущих дней.
Но слушай! Срок остался краткой:
Пугаяся ревнивых глаз,
Везде преследующих нас,
Доселе мельком и украдкой
335 Видались мы; моей мольбой
Не оскорбись. На расставанье
Позволь, позволь иметь с тобой
Мне безмятежное свиданье!
Лишь мраки ночи низойдут,
340 И сном глубоким до денницы
Отяжелелые зеницы
Твои домашние сомкнут,
Приду я к тихому приюту
Моей любезной: о, покинь
345 Девичий страх и на минуту
Затвор досадный отодвинь!
Прильну в безмолвии печальном
К твоим устам, о жизнь моя,
И в лобызании прощальном
350 Тебе оставлю душу я.
Прискорбно дева поглядела
На обольстителя, не смела,
Сама не зная почему,
Она довериться ему:
355 Бедою что-то ей грозило;
Какой-то страх в нее проник;
Ей смутно сердце говорило,
Что не был прост его язык.
Святая книга, как сначала,
360 Еще лежавшая пред ней,
Ей долг ее напоминала.
Ко груди трепетной своей
Прижав ее, «нет, нет, сказала,
Зачем со злобою такой
365 Играть моею простотой?
Иль мало было прегрешений?
Еще ль, еще ль охотный слух
Склоню на голос искушений?
Оставь меня, лукавый дух!
370 Оставь, без новых угрызений».
Но вправду враг ему едва ль
Не помогал: с такою силой
Излил он ропот свой, печаль
Столь горько выразил, что жаль
375 Гусара стало деве милой:
И слезы падали у ней
В тяжелых каплях из очей.
И в то же время то моленья,
То пени расточал хитрец.
380 Что медлишь? Дороги мгновенья!
К ней приступил он наконец:
Дай слово! «Всей душой тоскуя,
Какое слово дать могу я,
Сказала, сжалься надо мной!
385 Владею-ль я сама собой!
И что я знаю!» Пылко, живо
Тут к сердцу он ее прижал.
Я буду, жди меня, сказал,
Сказал и скрылся торопливо.
390 Уже и холмы и поля
Покрыты мраками густыми.
Смиренный ужин разделя
С неприхотливыми родными,
Вошла девица в угол свой;
395 На дверь задумчиво взглянула:
Поверь, опасен гость ночной,
Ей совесть робкая шепнула,
И дверь ее заложена.
В бумажки мягкие она
400 Златые кудри завернула,
Снять поспешила как нибудь
Дня одеяния неловки,
Тяжелодышущую грудь
Освободила от шнуровки,
405 Легла и думала заснуть.
Уж поздно, полночь, но ресницы
Сон не смыкает у девицы:
«Стучаться будет он теперь.
Зачем задвинула я дверь?
410 Я своенравна в самом деле.
Пущу его: ведь миг со мной
Пробудет здесь любезный мой,
Потом навек уйдет отселе».
Так мнит уж девица и вот
415 С одра тихохонько встает.
Ко двери с трепетом подходит,
И вот задвижки роковой
Уже касается рукой;
Вот руку медленно отводит,
420 Вот приближает руку вновь;
Железо двинулось: вся кровь
Застыла в девушке несчастной,
И сердце сжала ей тоска.
Тогда же чуждая рука
425 Дверь пошатнула: Друг прекрасный,
Не бойся, Эда, это я!
И от смятенья дух тая,
Полна неведомого жара,
Девица бедная моя
430 Уже в объятиях гусара.
Увы! досталась в эту ночь
Ему желанная победа:
Чувств упоенных превозмочь
Ты не могла, бедняжка Эда!
435 Заря багрянит свод небес.
Восторг обманчивый исчез;
С ним улетел и призрак счастья;
Открылась бездна нищеты:
Слезами скорби платишь ты
440 Уже за слезы сладострастья!
Стыдясь пылающего дня,
На крае ложа рокового
Сидишь ты, голову склоня.
Взгляни на друга молодого!
445 Внимай ему: нет нет, с тобой
Он не снесет разлуки злой;
Тебе все дни его и ночи;
Отец его не устрашит:
Он подозренья усыпит,
450 Обманет бдительные очи;
Твой будет он, покуда жив…
Напрасно всё; она не внемлет,
Очей на друга не подъемлет,
Уста безмолвные раскрыв,
455 Потупя в землю взор незрящий;
Ей то же друга разговор,
Что ветр бессмысленно свистящий
Среди ущелин Финских гор.
Не долго, дева красоты,
460 Предателя чуждалась ты,
Томяся грустью безотрадной!
Ты уступила сердцу вновь:
Простила нежная любовь
Любви коварной и нещадной.
465 Идет поспешно день за днем.
Гусару дева молодая
Уже покорствует во всем.
За ним она, как лань ручная,
Повсюду ходит. То четой
470 Приемлет их в полдневный зной
Густая сень дубравы сонной,
То зазовет дремучий бор,
То приглашают гроты гор
В свой сумрак неги благосклонной,
475 Но чаще сходятся они
В долу соседственном, глубоком.
В густой рябиновой сени,
Над быстро льющимся потоком
Они садятся на траву.
480 Порой любовник в томной лени
Послушной деве на колени
Кладет беспечную главу
И легким сном глаза смыкает.
Дух притаив, она внимает
485 Дыханью друга своего;
Древесной веткой отвевает
Докучных мошек от него;
Его волнистыми власами
Играет детскими перстами.
490 Когда ж подымется луна
И дикий край под ней задремлет,
В приют укромный свой она
К себе на одр его приемлет.
Но дева нежная моя
495 Томится тайною тоскою.
Раз обычайною порою
У вод любимого ручья
Они сидели молчаливо.
Любовник в тихом забытьи
500 Глядел на светлые струи,
Пред ним бегущие игриво.
Дорогой сорванный цветок
Он как-то бросил в быстрый ток.
Вздохнула дева молодая;
505 На друга голову склоня,
«Так, прошептала, и меня
Миг полелея, полаская,
Так на погибель бросишь ты!»
Уста незлобной красоты
510 Улыбкой милой улыбнулись,
Но скорбь взяла-таки свое:
И на ресницах у нее
Невольно слезы навернулись.
Она косынкою своей
515 Их отерла, и веселей
Глядеть стараяся на друга:
«Прости! Безумная тоска!
Сегодня жизнь моя сладка,
Сегодня я твоя подруга,
520 И завтра будешь ты со мной,
И день еще, и, статься может,
Я до разлуки роковой
Не доживу, господь поможет!»
Невинной нежностью не раз
525 Она любовника смущала
И сожаленье в нем подчас
И угрызенье пробуждала;
Но чаще, чаще он скучал
Ее любовию тоскливой
530 И миг разлуки призывал
Уж как свободы миг счастливой.
Не тщетно!
Буйный швед опять
Не соблюдает договоров:
535 Вновь хочет с русским испытать
Неравный жребий бранных споров.
Уж переходят за Кюмень
Передовые ополченья:
Война, война! Грядущий день
540 День рокового разлученья.
Нет слез у девы молодой.
Мертва лицем, мертва душой,
На суету походных сборов
Глядит она: всему конец!
545 На ней встревоженный хитрец
Остановить не смеет взоров.
Сгустилась ночь. В глубокий сон
Всё погрузилося. Унылой
В последний раз идет он к милой.
550 Ей утешенья шепчет он,
Ее лобзает он напрасно.
Внимает, чувства лишена;
Дает лобзать себя она.
Но безответно, безучастно!
555 Мечтанья все бежали прочь.
Они томительную ночь
В безмолвной горести проводят.
Уж в путь зовет сиянье дня,
Уже ретивого коня
560 Младому воину подводят,
Уж он садится. У дверей
Пустынной хижины своей
Она стоит, мутна очами.
Девица бедная, прости!
565 Уж по далекому пути
Он поскакал. Уж за холмами
Не виден он твоим очам…
Согнув колена, к небесам
Она сперва воздела руки,
570 За ним простерла их потом
И в прах поверглася лицом
С глухим стенаньем смертной муки.
Сковал потоки зимний хлад,
И над стремнинами своими
575 С гранитных гор уже висят
Они горами ледяными.
Из-под одежды снеговой
Кой-где вставая головами,
Скалы чернеют за скалами.
580 Во мгле волнистой и седой
Исчезло небо. Зашумели,
Завыли зимние метели.
Что с бедной девицей моей?
Потух огонь ее очей;
585 В ней Эды прежней нет и тени;
Изнемогает в цвете дней:
Но чужды слезы ей и пени.
Как небо зимнее бледна,
В молчаньи грусти безнадежной,
590 Сидит недвижно у окна.
Сидит, и бури вой мятежной
Уныло слушает она,
Мечтая: «нет со мною друга;
Ты мне постыл, печальный свет!
595 Конца дождусь ли я, иль нет?
Когда, когда сметешь ты, вьюга,
С лица земли мой легкий след?
Когда, когда на сон глубокий
Мне даст могила свой приют,
600 И на нее сугроб высокий
Бушуя, ветры нанесут?»
Кладбище есть. Теснятся там
К холмам холмы, кресты к крестам
Однообразные для взгляда
605 Их (меж кустами чуть видна,
Из круглых камней сложена)
Обходит низкая ограда.
Лежит уже давно за ней
Могила девицы моей.
610 И кто теперь ее отыщет,
Кто с нежной грустью навестит?
Кругом всё пусто, всё молчит;
Порою только ветер свищет
И можжевельник шевелит.
Ты покорился, край гранитный,
России мочь изведал ты,
И не столкнешь ее пяты,
Хоть дышешь к ней враждою скрытной!
Срок плена вечного настал,
Но слава падшему народу!
Бесстрашно он оборонял
Угрюмых скал своих свободу.
Из-за утесистых громад
На нас летел свинцовый град;
Вкусить не смела краткой неги
Рать, утомленная от ран:
Нож исступленный поселян
Окровавлял ее ночлеги!
И всё напрасно! Чудный хлад
Сковал Ботнические воды;
Каким был ужасом объят
Пучины бог седо-брадат,
Как изумилися народы,
Когда хребет его льдяной,
Звеня под русскими полками,
Явил внезапною стеной
Их перед шведскими брегами!
И как Стокгольм оцепенел,
Когда над ним, шумя крылами,
Орел наш грозный возлетел!
Он в нем узнал орла Полтавы!
Всё покорилось. Но не мне,
Певцу, незнающему славы,
Петь славу храбрых на войне.
Питомец муз, питомец боя,
Тебе, Давыдов, петь ее.
Венком певца, венком героя
Чело украшено твое.
Ты видел финские граниты,
Бесстрашных кровию омыты;
По ним водил ты их строи.
Ударь же в струны позабыты
И вспомни подвиги твои!
1824
Примечания
[править]Печатается по изд. 1835 г., с «Эпилогом» по материалам альманаха «Звездочка» («Русск. Старина», 1883, кн. III, стр. 70—100).
Автограф отрывка поэмы (стр. 1—85) в альбоме с надписью «Souvenir» (Пушк. Дом Акад. Наук), среди стихотворений 1824 — 1825 гг. Автограф дает разночтения к ст. 5—15, 20—29, 47—54, 57—65, 72, 75—76, 80—84.
Другой отрывок из поэмы, не вошедший ни в одну из печатных редакций, известен из письма А. И. Тургенева к П. А. Вяземскому от 26 февраля 1825 (Остафьевский Архив, т. III, стр. 100). Отрывок этот является одним из первоначальных вариантов последней части поэмы (см. его ниже).
Отрывки из поэмы печатались: «Мнемозина, собрание сочинений в стихах и прозе». Часть IV, М., 1825, с. 215 (цензурное разрешение 13 октября 1824 г.) — «Отрывки из поэмы «Эда» (ст. 190—244, 465—524 и 573—601, с разночтениями в ст. 210—220, 224, 240—244, 475—477, 482—488, 493, 497—499, 508—512, 516, 575—580, 594; «Полярная Звезда», 1825 (цензурное разрешение 20 марта 1825 г.), «Зима. Отрывок из повести «Эда» (ст. 573—601). Текст этот совпадает с текстом «Мнемозины», за исключением ст. 595, читающегося как в последней редакции; «Моск. Телеграф», 1825, ноябрь, № 22, стр. 157, под заглавием «Финляндия» (ст. 30—46) и с разночтениями в ст. 30, 38, 39.
Полностью «Эда» была напечатана в 1826 г. отдельной книжкой вместе с «Пирами»: «Эда и Пиры», Стихотворения Евгения Баратынского». На шмутцтитуле: «Эда, финляндская повесть, и Пиры, описательная поэма». «Эде» предпослан эпиграф: «On broutte là ou l’on est attaché. Proverbe»[1] и предисловие[2] (см. эту редакцию поэмы).
На экземпляре «Эды и Пиров», подаренном Баратынским Вяземскому (Остафьевская библиотека в Центрархиве), имеется несколько исправлений. Так, в ст. 75 «Владимира» заменено — «предателя». В ст. 498 — «Владимир» заменено — «лукавец». Поправка в ст. 485 — «веткой» вместо «ветвью» вошла в изд. 1835 г. Вставлены недостающие в этом издании ст. 430—433:
Ему, злодею, в эту ночь
Досталась полная победа.
Чувств упоенных превозмочь
Ты не могла, бедняжка Эда.
Стихи эти были запрещены цензурой. В письме начала 1826 г. об издании «Эда и Пиры» Дельвиг сообщает Баратынскому: «Четыре стиха, которые тебе кажутся очень нужными для смысла, выкинула цензура. Мы (Дельвиг и Плетнев. Ред.) советовались с Жуковским и прочими братьями, и нам до сих пор кажется, что без них смысл не теряется, напротив, видно намерение автора дать читателю самому сообразить соблазнительную сцену всей поэмы» (изд. Соч. Баратынского, 1884, стр. 500).
Среди копий стихотворений Баратынского «Буря» и др. (Мурановский Архив), сделанных Путятой, находится Эпилог к поэме «Эда». Вместе с отрывками из поэмы он предназначался для «Мнемозины», но не был пропущен цензурой. По этому поводу Путята писал А. Муханову: «Буря» его имела ту же участь, что эпилог: цензура не пропустила ее». «Не думаю, чтобы ваши евнухи Муз (т. е. петербургские) были снисходительнее и чувствительнее здешних (т. е. московских) к красотам их; на всякий случай посылаю тебе. Попробуй, авось либо пропустят. Прочие же стихи из Эды уже печатаются в Мнемозине, а потому к сожалению не могу прислать их в Полярную»[3] («Русск. Архив», 1905, № 3, стр. 524, письмо от 9 марта 1825 г.). Копию эпилога, сделанную им, вероятно, в конце 1824 г., Путята впоследствии снабдил следующей заметкой: «Эпилог этот написан в 1824 году в Гельсингфорсе, в то время, когда была кончена вся повесть Эды; но Баратынский не хотел напечатать его в том виде, как он вылился из-под пера в первую минуту вдохновенья. Он находил, что некоторые выражения могут показаться обидными и неверными для покоренного народа. По беспечности или по другим причинам он не исправил его, и Эда вышла в свет без эпилога». Трудно сказать, для чего понадобилось Путяте свидетельствовать о нежелании Баратынского печатать «Эпилог». Цитированное выше письмо того же Путяты опровергает это свидетельство. Не устроив «Эпилог» в «Мнемозине», Путята, очевидно, послал его в «Полярн. Звезду» к Бестужеву и Рылееву. Издатели «Полярн. Звезды» по каким-то соображениям (может быть опять-таки после запрещения цензуры) отложили «Эпилог» для готовящегося альманаха «Звездочка». Таким образом, «Эпилог» вместе с другими материалами попал в руки жандармов, арестовавших Бестужева, и пролежал в Главном Штабе до 1861 г. Впервые он был напечатан в «Русск. Старине», 1883, кн. III, стр. 73—100.
«Эда» была закончена осенью 1824 г. 31 октября 1824 г. Баратынский писал А. Тургеневу: «…Скажу вам, что я написал небольшую поэму и… попрошу у вас позволения доставить вам с нее список» (письмо в Ленингр. Публ. Библиотеке)
Редакция издания 1826 г. явилась в результате работы Баратынского над поэмой уже после отъезда из Финляндии. Он писал Путяте: «Не мудрено, что от тебя ускользнуло описание Финляндии, которое ты нашел в «Телеграфе». Оно писано не в Гельсингфорсе, а в Москве» (письмо 18 января 1826 г., изд. Соч., 1884, стр. 527).
Вариант
[править]Из письма А. И. Тургенева
[править]Очнувшись, долго грустный взор
Кругом себя она водила:
Неутешительный позор!
За летом осень наступила;
Тяжелая, седая мгла
Нагие скалы обвила.
Все мертво было; лист дубравный
Крутил уж вихорь своенравный.
С природой вместе расцвела
Ты для любви, младая дева!
Жила в ее восторгах ты:
Вся отлетела, как со древа
Летят поблеклые листы!
Жестоко сердце обманула
Любви коварная мечта!
Как дней весенних красота,
Тебе на миг она блеснула:
Исчезло всё — земля пуста!
Сил на роптанье не имея,
Вошла бедняжка в угол свой
И зрит письмо перед собой,
Письмо от милого злодея.
«Прости, — несчастный пишет ей, —
Прости! Быть может, сон мятежный,
Что ты была в любви своей,
А не казалась прямо нежной;
Что с Эдой счастлив был бы я,
Когда б умел я в счастье верить…
Бог нам обоим судия!
Ваш пол умеет лицемерить!
Меня зовет кровавый бой;
Не знаю сам, куда судьбой
Я увлечен отселе буду;
Но ты была любима мной,
Но ввек тебя я не забуду.
Забудь меня; в душе своей
Любовь другую возлелей.
Всяк будет пленником послушным
Твоей цветущей красоты.
Легко воспользуешься ты
Моим советом добродушным.
Легко… но если из очей
Слезу уронишь в самом деле
Ты на листок заветный сей,
Утешься: жребий мой тяжеле
Судьбины бедственной твоей».