Розанов В. В. Собрание сочинений. Возрождающийся Египет
М.: Республика, 2002.
«Ангел Иеговы» у евреев[править]
|
При захождении солнца крепкий сон напал на Авраама; и вот напал на него ужас и мрак великий. . . . . . . . . . . . . . . . . Когда зашло солнце и наступила тьма, вот дым печи и пламя огня прошли между рассеченными животными. В этот день заключил Господь завет с Авраамом. Бытие, XV
| |
|
«Ты — Мой. Будешь ли переходить через воды, — Я с тобою; через реки ли, — они не потопят тебя; пойдешь ли через огонь, — не обожжешься и пламя не опалит тебя». Исайя, XLIII, 2
|
Труднейшее препятствие для изложения иудейского тайноощущения лежит в нестерпимой и непереносимой для европейского слуха, пера и бумаги сущности дела… Прямо это сказать и назвать вещи своими именами — совершенно невозможно. Только это лето, живя в Сахарне (после 15 лет умственных усилий), я нашел подходы, уподобления, параллели и сравнения, чтобы передать европейцам весь тот (с европейской точки зрения) ужас, невероятность, несбыточность, совершенное «не могу поверить» и, вместе, глубоко смешное, в чем именно заключается суть обрезания. Под «смешным» -то и сокрыто все. Кто из серьезных будет заниматься явно забавными вещами, представлениями? В этом лучший щит от ученых и философов. И «бог израилев» навсегда закрыл от глаз науки «свое дело с Авраамом», запорошив, как землицей, его сверху маленькими смешными забавностями. «Через смешное ученые никогда не переступят».
I[править]
Но кое-что и например. Вероятно, каждый замечал, что евреи «отлично себя чувствуют»… Всегда у них «превосходное расположение духа»… Жалобы на черту оседлости и на ограничения — только внешние крики, тот грубый и наружный таран, которым они пробивают стену сопротивления, выполняя «очередную задачу». При такой скованности, гнете, в черте оседлости — всякий народ впал бы в уныние, тоску, безнадежность. У евреев — ни малейшего подобного! «Отлично себя чувствуют» в нищете, в побоях, среди насмешек. Да что такое? В чем секрет? Где источник?
И Серафима Саровского избили, повредив ногу, разбойники; а он до этого и после этого был радостен. Иоанна Кронштадтского все видели радостным: а какая усталость от движения, молитв, поездок с раннего утра до поздней ночи… Вот «наш русский Авраам», этот Иоанн Кронштадтский. Самочувствие праведности поднимало ему руки, не давало уставать ногам и окрыляло все его бренное, старое тело.
Родник этой дьявольской неутомимости в истории евреев заключается в подобном же. Только «Иоанн Кронштадтский» и «Серафим Саровский» — у нас лица, а там — племя, у нас — два, там — десять миллионов. Оттого-то они и нападают на нас, а мы явно не можем защититься. Они вечно бодры, свежи, когда мы устаем. Мы, и тоже устают французы, немцы, англичане; уставали римляне, греки. Одни евреи не устают. Да что за дьявольская загадка?
Да то, что они в самом деле «Иоанны Кронштадтские», — на восточный, азиатский, «молохов» лад. Верхняя точка в небе над головой — зенит; но по космографии есть ей соответствующая и обратная точка — надир, «под землей». Такая же, только на другом конце мировой оси.
Наша святость — трудная: посты, молитвы, измождение тела. Но и при этих упражнениях «святые» наши являют вечно светлый лик и доживают все до глубокой, иногда — до глубочайшей старости. Самочувствие всегда дает и долготу дней, и неутомимость подвига, и вообще труда, работы. «Дайте мне самочувствие Ангела — и я пролечу все небеса».
Теперь забудем все «наше» и перенесемся прямо к Азии.
Евреям дано самочувствие ангела, и именно — «ангела Молоха»… Каждый из них, читая «в часы субботы» Тору, не мог не обратить внимания на то, что, ведь, «почему я, еврей-Янкель», — не Авраам во всей его страшной огромности «отца всех», и в трепетной, сваливающей с ног, близости к Богу, «богу израилеву». Тут действительно одна из тайн юдаизма, выраженная через одно простое умолчание. — Промолчала Тора («Закон Моисеев») в том месте, где ожидаются непременно слова, молитвы, законы, гимны. С нами Христос заключил новый «завет» — и сказал сейчас же молитву «Отче наш». «Вот как молитесь». Произнес дивные поучения, наставления, дал притчи, дал полный путь жизни.
И мы говорим: «завет», «союз с Богом».
Еврей, читая в субботу Тору, не мог не удивиться великим удивлением, что, заключая завет свой с Авраамом, «бог израилев» не сказал ему никакой молитвы, не сказал ни одного поучения, не сказал коротенького: «произноси иногда — Господи, помилуй». Даже «Господи, помилуй» не сказано в такой потрясающий момент, как первый завет Бога с человеком, начало судеб такого особенного народа, как еврейский, — «народа избранного», «народа Божия».
«Избрал», а не научил «Господи, помилуй».
«Начало истинной религии» на земле — и даже «аминя» не сказано.
Поразительно. Всякий русский, едва я обратил его внимание на это, поразится тоже великим удивлением. Поразится и растеряется. «Ничего не понимаю». Как «начало религии на земле» без «аминя» и «Отче наш»?! Ну, «Отче наш» в тамошнем особенном, ханаанском тоне? «О, Боже Вечный и Создатель всех тварей, — помоги мне!» Ничего. Полное безмолвие… Какая-то глубокая ночь. Молчаливая ночь.
Еврей, все перелистывая по субботам Тору и, естественно, применяя и примеривая к себе, не мог не заметить, что в этом умолчании, в сущности, сокрыты бесчисленные глаголы, — глаголы, приведшие через тысячу почти лет к восклицанию одного «великого у них старца» (в Талмуде):
« — Бог сотворил мир для того, чтобы могло осуществиться (в мире) обрезание».
Выражение это — знаменитое, и ни один раввин не скажет, что его нет у них; и даже, по всему вероятию, это у них «пошло по улицам» и известно в каждой хижине. В час «пира обрезания», вероятно, припоминают «по поводу» это радостное определение обрезания. Но докончим невольные мысли «жидка Янкеля», к которым он не мог не прийти, как к естественному и неодолимому заключению из отсутствия «аминя» и «Господи, помилуй» — в миг ветхого завета;
— Да что же такое я, Янкель? Авраам для Бога не сделал больше, чем я. Я стою к Богу вовсе не в таком отношении, как, например, «крещеный русский» стоит к Богу сравнительно с «Владимиром Святым». «Владимир Святой» сделал великое дело: крестил весь народ, привел целый народ от Перуна ко Христу, привел и научил и дал наставников... Тут такое величие дела, с которым «обыкновенному русскому теперь» невозможно сравниться. Совершенно иное — у нас: каждый Янкель самостоятельно от себя и лично делает Богу ровно столько, сколько сделал Авраам, и именно то, что сделал Авраам, и мучится, проливая кровь, так же, как Авраам, пролив кровь. Ведь ничего еще не сопутствовало Завету, не выразило его, не определило его, не легло содержанием в него. О, это «ничего»!.. это таинственное и страшное «ничего»! — В нем содержались миры. Через это "ничего я, Янкель, мелкий воришка, — ничем не меньше Авраама… и… имею его державное самочувствие.
Не менее угоден Богу…
Не менее близок Богу…
Лично и сам, самостоятельно, вступил «в завет с Богом», ибо совершенно то же, кроваво и мучительно, и без единого слова и «аминя», сделал Авраам, что делаю я.
Ворую — и свят.
Обсчитываю — и праведен.
Жму сок из крестьян — и все-таки мне Бог обещал «всю обетованную землю»…
Потому что я обрезан. Как Авраам, сосед и друг содомского царя, был тоже только обрезан.
Только всего.
Да что это за «темный лес» эта религия без «аминя» и всякой молитвы?! Даже без имени Божия. Мы говорим «Христос», «Богородица». А Авраам, которому самое имя «Иеговы» (открыто было Моисею впервые) вовсе не известно было, мог только сказать — «Бог мой», безлично, туманно. Так ведь всякий человек, и язычник, говорит: «Бог мой». Поистине, Авраам «заключил завет» куда-то в тьму, не зная имени, не наученный ни одной молитве.
Точно ночью встал перед каким-то темным уголком и совершил «туда» обрезание, ничего не понимая и никакого имени не произнося. Хотя бы спросил: «Господи, как Мне призывать Тебя?»
Поразительно: заключен завет, и человеческой стороне даже не сказано, как призывать Бога? Как по имени называть Его…
Из этого действительно явно, что «Янкель» равен «Аврааму». И имеет все его колоссальное самоощущение. Уверенность непобедимости. Уверенность избранности. Уверенность личного своего, «по обрезанию», завета, союза с Богом.
«Евреи прекрасно себя чувствуют». Главное, очень твердо на земле. «Бог сотворил мир для осуществления обрезания Богу», а «обрезаны Богу только мы». Заключение — явно. Все другое — дребедень и должно исчезнуть. А останемся только мы. Так они все и каждый и действуют, — сообразно этому, имея в мысли, что «таков будет конец всего». И это implicite содержится уже в том, что при обрезании ничего еще не было сказано, — ни обряда, ни устава жизни, ни поста, ни молитвы, ни храма, ни жертвенника. «Обрежь крайнюю плоть». Просто с виду забавно.
Что-то… темный лес. Простой человек испугался бы: «что-то дьявольское». И Авраам «пришел в ужас». Ученый скажет: «что-то Молохово». Кстати, в религии Молоха были тоже все обрезаны, и Самсону говорят о филистимлянах: «поди и (убив врагов) принести триста краеобрезаний филистимских» {}…
Поэтому нельзя видеть в Талмуде, и вообще в последующем иудействе, злоупотребления в том, или преувеличения и самообольщенности в том, что они выработали тезис: «мир создан для евреев», и вообще все учение о «гоях», как о «чужих», как о «ненужных», в своем роде «безблагодатных» существах; попросту — как о животных, почти безумных и бессловесных. «Не нужны». В этом все. «Не нужны» обнимает и вещественные отношения, и мораль. «Ненужного» можно обобрать «ненужного» можно убить, не вытащить из ямы, не спасти, когда он тонет; его можно «залечить», когда он болен, или дать недействующего лекарства больному; можно «испортить литературу гоев»; можно испортить, извратить, исказить их промышленность и торговлю. И пусть об этом в законе, в «Талмуде» и «Шулхан-Арухе», ничего не сказано и даже сказаны обратные слова «о помощи чужеземцу», «чужеродцу», «необрезанному». Все это будет мертво, все эти слова будут без действия, ибо они все будут афоризмами, ни с чем не связанными, ни из какой системы и ни из какой общей мысли не вытекающими. «Общая» -то мысль и «система» -то говорит: «гой», «чужой», «не обрезан», «не нужен Богу и никому», «обери его», «оттолкни его»… «имущество его — ценно, но самого его — нет». А около «системы» может стоять прекрасный лично Гиллел, до которого и его прекрасных лично качеств, право же, «закону» нет дела, и нет дела Аврааму-обрезанцу, ни — всему Израилю. «Есть — Гиллел, есть — Шамай» (враждебный Гиллелу его современник, суровый и беспощадный учитель, не меньший, чем Гиллел, авторитет еврейства). Они любят ссылаться на «Гиллела» и таких, скрывая в тени Шамая, — коему синагога и вся традиция иудейства повинуется еще больше, чем Гиллелу. Гиллел — «для фронта», «в глаза» гоям; а позади и au fond всего — Шамай. Это надо помнить и об этом никогда не надо забывать. «Гой — труп: сними с него одежду и отходи прочь». Вот суть, которой изменить нельзя, ибо это есть «1 из 1000 лучей» обрезания.
II[править]
После обрезания начинается не просто покровительственное, но нежное, любящее и горячее-горячее отношение «бога израилева» к народу своему; и через особых избираемых людей поистине он шлет «письмецо» за «письмецом» им, «весточку» за «весточкой». Вот из 54-й главы Исайи:
«Не бойся… Не смущайся… Ты не будешь более вспоминать о бесславии вдовства твоего. Ибо твой Творец есть супруг твои; Господь Саваоф — имя Его, и искупитель твой — Святый Израилев. Ибо как жену, оставленную и скорбящую духом, призывает тебя Господь, и как жену юности, которая была отвержена, — говорит Бог твой. На малое время Я оставил тебя, но с великою милостью восприму тебя. В жару гнева Я сокрыл лицо Мое от тебя на малое время, но вечною милостью помилую тебя, говорит искупитель твой, Господь. Ибо это для меня, как воды Ноя: как Я поклялся, что воды Ноя не придут более на землю, так поклялся не гневаться и не укорять тебя (слушайте! слушайте! — даже если „по слабости“ и „по обыкновенному“ будете грешить — „не буду укорять“: это переступает через всякие границы добродетелей, это — личная любовь, смежающая глаза на слабости, на дурное, на преступление — увы, в истории неизбежное). Горы сдвинутся и холмы поколеблются, — а милость Моя не отступит от тебя… Бедная, бросаемая бурею (слушайте, слушайте: это — личное, лицо к лицу, „Бог ко мне“, „Янкелю“ говорит), безутешная! Вот я положу твои стены на камне рубине…»
О, не о постах говорится… Не об изнурении постом и молитвой; но о «скромном и деликатном образе жизни» всех добродетельных «духовных» религий. Дальше:
«…И сделаю основание твое из сапфиров. И сделаю окна твои из рубинов и ворота твои из жемчужин, и всю ограду твою — из драгоценных камней».
Просто нужно удерживаться, чтобы не вспомнить полной параллели:
Чертоги пышные построю
Из бирюзы и янтаря…
Читатель знает, откуда это, — но (оттого-то и не хочется печатать, писать, говорить) мне даже мучительно произнести вслух, — откуда. «Молоху» там (у поэта) может быть параллель, но какая же и там, и тут параллель нашим европейским и христианским верованиям?
Они — в посте.
Они — в смиренном одеянии.
Они и «грезить не смеют» про любовь, супружество. Да с кем?.. С Молохом еще возможно…
Ужасно страшно. Главное — страшно, что обрезание так голо, так одиноко-анатомично. Событие между Авраамом и «богом» израилевым похоже на то, как Иаков «брал за себя Рахиль», а оказался женатым на ее дурнушке-сестре Лие: Лаван, отец сестер, ввел дочь к жениху в такой час суток и так закрытую, что лишь на другой день поутру Иаков увидал, что «женат вовсе не на той». А уже «дело сделано», и он, через неделю, женясь на другой сестре, стал супругом обеих. Так же вот точно, «не видав лица», «не показавши лица» — было и в завете с Авраамом:
— Ничего, кроме обрезания.
Но если так все совершилось, «по Иакову», то тогда понятно, что и не было сказано о жертвенниках, храме и все обошлось без «аминя» и молитвы.
— Мы люди простые, древние, серьезные. Нам разговоров не надо, а дело.
Старцы Талмуда дополнили собственно ясную мысль. Они о ней не сомневались, потому что чего же сомневаться, когда это «начало истинной религии на земле», и вместе — сухое, голое, одинокое обрезание.
Тогда они стали учить догмату, который знает всякий еврей и который решительно не открыт ни одному европейцу:
В секунду обрезания Ангел Иеговы сходит на обрезаемого младенца и остается на нем до самой смерти.
Нас «ангел» оставляет, когда мы грешим, обманываем, убиваем; но ведь к еврею он сходит, «не взирая на лицо», — только в силу обрезания, и, имея с ним только одним соотношение и связь, — явно не оставит его в тюрьме, в воровстве, в «грехах» не только невольных, но и в вольных. Евреи прощены заранее и во всем, как мы чувствуем себя прощенными после покаяния и причащения, — но у них это с самого младенчества и в силу обрезания. «Обрезание»? — «Что такое?»… Израиль «прощен» не за свои добродетели, но силою чрезмерной и исключительной к нему одному «любви супружеской»…
«Грехи», «преступленья»?.. Уголовные кодексы народов и стран?.. «Законы русские», «законы французские»… Какое же все это имеет отношение к обрезанию? Это «в верхнем этаже человека», в его гражданской и социальной, в его моральной и головной части; тогда как обрезание по непререкаемому требованию «бога израилева» положено в нижний этаж.
Что же происходит и что может думать о себе еврей? Никакого разъяснения, догмата ему не дано, и даже его — нет. А думать ему естественно, что «кровь обрезания» призывает к себе или приманивает к себе «ангела Иеговы». И как у нас «Ангел сидит у изголовья младенца и охраняет его сон», «говорит и внушает в ухо и душу добрые мысли и желания», и мы думаем, что он «где-то около груди и влагает в сердце светлое и благое», так у евреев, у которых догмат говорит определенно, что «ангел Иеговы» не около него находится, а «на него нисходит и на нем пребывает» — естественно каждому думать и ощущать, что он пребывает и остается там, где ранка и кровь. Помните, у Гомера вещий Терезий научает Одиссея: «вылей кровь жертв в яму — и души усопших слетятся на кровь». Этот миф — как краевое и далекое эхо, и, по всему вероятию, неверно вибрирующее в воздухе, — но, однако, эхо того самого, что у евреев сказано ясно, прямо и несомненно верующему. При обрезании, когда нож рассечет тело и кровь покажется, а под кровью часть тела обнажится — «ангел Иеговы сходит» на эту часть, на эту кровь и, так сказать, открытую жилу тела. Как бы присасывается сюда — чему и отвечает введенный в обрезание акт mezizach, т. е. высасывание у мальчика крови могелем.
Нужно заметить, что «ангел Иеговы» вовсе не то, что известные «ангел Гавриил», «ангел Рафаил» и другие несколько, со своим именем у каждого, которых Бог посылает и они суть «вестники», «посланники». «Ангел Иеговы» — темное место Библии, темное понятие ее, о коем есть даже целые исследования, сводящиеся к тому, что он относится к Иегове, как тень к предмету, запах к цветку и заместитель к замещаемому. Никогда не скажется: «Иегова (или Элогим, — другое имя Божие) послал ангела Иеговы», но иногда в местах, где ожидается по ходу изложения слово «Иегова» — сказано «ангел Иеговы». Таким образом, «ангел Иеговы сошел на младенца» — вовсе не далеко от мысли, что «на мне, Янкеле, Иегова имеет свое пребывание». А что «на мне, Янкеле, ангел Иеговы пребывает и был все время жизни, начиная с 8-го дня от рождения» — это есть верование всех хижин, всех местечек.
С «ангелом Иеговы» на себе они бросаются во все жизненные битвы, в суды, в споры, в литературу, уверенные везде «взять верх». Да вот слова Исайи, прямое продолжение предыдущих:
«Тебе бояться нечего», — говорит Господь: — «Вот будут вооружаться против тебя, но не от Меня; кто бы ни вооружился против тебя — падет. Вот, Я сотворил кузнеца, который раздувает угли в огне и производит орудие своего дела, — и Я творю орудие для истребления. Ни одно орудие, сделанное против тебя, не будет успешно; и всякий язык, который будет состязаться с тобою на суде, — ты обвинишь. (Каково! — не сказано, „ты будешь прав и обвинишь“, — а „обвинишь потому, что ты обрезан Мне“). Это есть наследие рабов Господа, оправдание их от Меня, говорит Господь».
Еще, из следующей (55-й) главы — песнь любви «бога израилева» к «своему» израилю:
«Горы и холмы будут петь перед вами песнь, и все дерева в поле — рукоплескать вам».
Заметьте, все эти слова и подобные израильтяне еженедельно читают в синагоге и дома, «где откроется». Везде — это, везде — приблизительно то же.
III[править]
А как же евреянки? У нас девочки и мальчики крещены, и «весь русский люд — христиане». Никто не обращает внимания, как же еврейские девочки? В сущности, — перенося наши понятия туда, — они все «не крещены», и даже все — вовсе вне Бога и вне религии!
Дикие, пустынные, ничего!!!
Не поразительно ли?
Несомненно — «обрезан» один мужской пол, и, как девочки не подлежат ему, — они вовсе вне присутствия Иеговы. Как бы у нас — «сестры христиан», а — не христианки. Нужно заметить, никакому «закону Божию» девочки у них не учатся и никаких молитв «поутру» и «на сон грядущий» они не читают.
Да и потом, во всю жизнь, собственно, один мужчина исполняет очень многочисленные молитвенные и обрядовые обязанности юдаизма. Женщина в них не участвует вовсе.
Что же делает «некрещеная» (в нашем бы смысле) еврейка? Вне Иеговы и не читая Ему никакой молитвы?
Девочка — ничего. Так и есть — «некрещеная», не обрядовая.
Когда же она «приобщается юдаизму»? Раз я спросил еврея в пути: «Что обязана сделать христианка, если б она захотела перейти в еврейство»? Подняв голову, он с недоумением ответил: — «Ничего». Потом добавил: — «Только погрузиться в нашу микву» (общий бассейн с водою). Потом прибавил строго, крикливо: «И — хорошо стричь ногти, — о, хорошо стричь, хорошо!» С силой удара и страсти.
Ну, не «бесовщина» или не «культ ли Молоха», когда она, «переходя в новую религию», «свет новый себе открывая», — не получает: 1) ни слова себе научения, 2) ни — символа (своей особой) веры, 3) ни — молитвы Господней, а должна…
Черт знает что такое: «крепко, крепко стричь ногти» (они стригутся до тела, с такой абсолютной строгостью старухами ритуальными в микве, что девушки-невесты кричат от боли, а старухам мать невесты дает деньги, чтобы они не задели мяса и не окровянили пальцев).
Что же делается? «Когда Хайка делается израильтянкой»?
Тут поймешь, почему дочь «судьи израилева», Иеффая, которую отец по неосторожному обету должен был принести в жертву «богу Израилеву», — «пошла в горы и плакала девство свое».
Она «оплакала» не просто то, что осталось незамужнею; какой об этом вопрос перед смертью, — перед закалыванием (бррр… рукою отца!!!); а… что она, дщерь народного героя и первая с тимпаном вышедшая встретить отца после победы, — должна была быть принесена в жертву «израилеву богу», в сущности, вовсе даже не сделавшись «правоверною израильтянкою», не слившись с народом своим.
Израильтянка «приобщается юдаизму» и «вере отцов» через замужество. И для нее «выйти замуж» — то же, что для христианки — «креститься».
Тут-то и получает значение: «ангел Иеговы сходит на мальчика в миг обрезания и остается на нем (не возле него) до смерти». Что же, собственно, происходит и отчего девочек не учат «закону Божию и молитвам»? Все происходит так же сухо и голо, анатомично и одиноко, как в обрезании: она «в миг потери девства», — по юдаизму, по вере каждой хижины еврейской, — принимает в себя, «просто по-древнему», ангела Иеговы.
Как же вы можете найти уловимую разницу с культом Молоха, культом «крови и религиозного сладострастия», когда у евреев и евреек через особенность вероучения «ангел Иеговы» входит в естественно и неодолимо сладострастные ощущения?
Внутренним зерном их, внутренним огнем их. Едва ли не здесь (учение об ангеле Иеговы в отношении к обрезываемому) лежит причина развития той части обрядового обрезания, которая лежит в высасывании крови. Что тут нам светит? Кровь младенца обагряет десны, зубы, язык обрезывающего. Ну, а он? Не пассивен: и, может быть, к нему идет первая строка Песни Песней. У евреев все связано и зависит одно от другого, вытекает одно из другого. Мне брезжится, что в мысль обрезания входит нож, кровь, мука и поцелуй. И во всех трех — «бог Израилев».
Он и целует.
Он и кровянит.
Он и рассекает мясо.
Могель же только исполняет, — «пешка», «подставной болван», дающий зрителям символ того, что скрыто за занавескою у заключающего завет с вступающим в завет, между «богом Израилевым» и восьмисуточным мальчиком-евреем.
Отсюда дети считаются у евреев прямо произведением Божиим.
«И посетил Господь Анну, и зачала она и родила еще»… (Первая кн. Царств, глава 2, стих 21).
«Ибо, когда увидят у себя детей своих, дело рук Моих, то они свято будут чтить Имя Мое» (Исайя, глава 29, стих 23).
Вот отчего еврейки, особенно в древности, — да и сейчас, поскольку остаются «верны богу израилеву», т. е. не интеллигенты, так бешено выходят замуж, и родители так энергично выталкивают их в замужество, — причем не особенно церемонятся с «любовью» и вообще не интересуются «разговорами», полагая, что дело, — и, в данном случае, религия, — «в деле». Это им все равно как нам «креститься». Исполнить «закон», исполнить все. «Ни законов, ни молитв нам не дано, а только — замужество». Но уже к нему приготовляются тщательно, и все замужество, ежемесячно, по понятной причине, течет ритуально в строжайше наблюдаемой физиологической чистоте. Отсюда-то и развилась их миква, эти дикие, на наш взгляд, погружения и очищения, — да еще проглатывание невестою «святой воды миквы, дабы освятить и горло свое, и желудок». «Ангел Иеговы в тебя войдет, дщерь Израиля»… Да и понятны эти патетические взрывы: «украшу тебя рубинами, жемчугом, всем»… Патетическая, телесная, восторженная любовь… Все связано. Объясняется тон заветных весточек «оттуда»…
Теперь понятно, почему «за одного они все». Евреи образуют не «племя одно», — мало ли племен, тоже патриотических, германское, английское; но ведь ничего подобного ни у кого по единству нет. Евреи составляют как бы один монастырь, общину одного устава и одной обители, но глубочайше брачную. Все они страшно близко телесно поставлены друг к другу: через микву, обрезание и супружество — они в сущности все родные друг другу, и все немножко влюблены друг в друга, осязательно, как бы «потершись друг о друга» спиной ли, плечами ли, чем ли. Ток могучего религиозного электричества пробегает от «американских жидов» до Петербурга, и все они говорят с Фамусовым: «Ну, как не порадеть родному человечку». Тогда как «гои» все между собою чужие, и только — знакомы или ведут «общие дела». Отсюда: «между двумя евреями никогда нет соперничества», торгового, всякого.
Замечателен самый тип, самый дух их связности. Это что-то не человеческое, не гражданское, не общественное. Повторяю, патриоты ведь есть везде, сильное племенное чувство есть у многих. Но это — «завыли разом от Бостона до Одессы» (Дрейфус, Бейлис) имеет параллели себе в другом мире и вовсе на другой почве. «Бывает, выехав на волков, охотники нечаянно попадут в волчицу, за которой бегут они все, и приветливо, и ласково. Происходит величайшая беда: не помня себя, вся стая кидается на охотников, — и, чуть что, разрывает их»! Во-о-т! Они все «прекрасные и непорочные» друг для друга, через этот воистину содомический укус в обрезании: не то — Эндимионы, не то — Анунциаты. Странно и дико поверить, но весь израиль образует «одну стаю» в удовольствиях, и это будто о них предсказал Платон, что «если бы все мужи города были связаны таковою („греческою“) дружбою, то город сделался бы непобедим, ибо каждый в нем был бы готов умереть за каждого» («Федр»). Вот какая соединяет их плотская связь, — попадающаяся тоже в монастырях, — но здесь запылавшая в целом племени через «ангела Иеговы», на каждого сходящего в обрезании. Тут и вой от моря до моря, и щелканье миллиона зубов. «Не суй пальца — откусят». И общее чувство к ним, и страх окружающих к животно-человеческой стае. И всеобщее: «бежим от этих Эндимионов! — они обворовали нас и хотят еще зарезать».
КОММЕНТАРИИ[править]
«Ангел Иеговы» у евреев
(Истоки Израиля)[править]
Впервые: Розанов В. В. «Ангел Иеговы» у евреев (Истоки Израиля). СПб.: Тип. Т-ва А. С. Суворина — «Новое время», 1914.
С. 468. Обрежь крайнюю плоть… — Быт. 17, 9—14.
С. 469. «Есть — Гиллел, есть — Шамай» — древнееврейские ученые раввины Гиллель и Шаммай. Гиллель вносил в толкование книг Ветхого завета дух терпимости и кротости. Его противник суровый формалист Шаммай проповедовал нетерпимость к «чужим», не иудеям.
И сделаю основание твое из сапфиров… — Ис. 54, 11.
С. 470. Чертоги пышные построю… — М. Ю. Лермонтов. Демон (1839). Ч. 2. 10.
С. 471. Тебе бояться нечего… кто бы ни вооружился против тебя, падет… — Ис. 54, 14—17.
С. 473. …дочь… Иеффая… пошла в горы и плакала девство свое — Суд. 11, 37—39.
С. 474. «Ну, как не порадеть родному человечку»-- А. С. Грибоедов. Горе от ума (1824). Действие II. Явление 5.
…не то — Эндимионы, не то — Анунциаты. — В греческой мифологии Эндимион, прекрасный юноша, внук Эола, за свою красоту взятый Зевсом на небо. Аннунциата — героиня произведения Н. В. Гоголя «Рим» (1842); се необыкновенная красота заставляла вспомнить «те античные времена, когда оживлялся мрамор и блистали скульптурные резцы».