Владимир Азов.
«Безработный»[править]
Я сидел в Летнем саду с газетой в руках. Молодой человек в коричневом пальто и таком же картузе подошел, осмотрел меня, видимо, по привычке, с ног до головы и сел на другом конце скамейки.
— Шпик! — мысленно определил я.
— Что насчет безработных ничего в газетах не пишут? — раздался его голос, простуженный голос филера, которого держат в черном теле и заставляют часами сторожить у подъездов.
— Ничего особенного, — ответил я. — А вы что? Разве безработный?
— Со вчерашнего дня на положении безработного. Уволен за неспособностью. И вот, говорят, наша служба — золотое дно, а я, кроме, что на себе, ничего не имею. Пальто, правда, справили. Так что-ж из того?
— Про какую это вы службу?
— Про охранную. Агентом состоял. Теперь же пошли большие реформы, и, говорить, всех попрут. Намерены пригласить иностранцев. Наши, русские, не могут, будто, соответствовать. А я полагаю, что ежели, как пишет президент Рузвельт в телеграммах, Америка для американцев, то, соответственно, Россия должна быть для русских. Они же говорят, что неспособны, и даже жалованье только за месяц заплатили. На биллиарде вчера с товарищами проиграл. Одолжите папиросу.
Я протянул отставному шпику портсигар.
— Финляндские? — сказал он, взяв папиросу.
— Финляндские, — ответил я.
— Я их довольно хорошо знаю. Два месяца в Финляндии был. Они говорят: за неспособностью. Но позвольте узнать, какие тут могут быть способности, ежели человека два месяца держать на станции, а дела никакого. Следи! А чего следить, когда через неделю уже все знают, кто таков. Идут мимо, дразнятся: «Зоолог!» «Ботаник!»… Это нас дразнят так потому, что который неопытный подойдет послушать, и сейчас начинает землю рассматривать, будто жучка какого или травки. Ну, оно и очевидно. В Финляндии водку меньше четверти не продают, а то бы спился от скуки. Я докладываю: «ваше высокоблагородие, вся станция знает». Пальто коричневое, картуз коричневый, словно форма. Ну, они говорят: твое дело не рассуждать, а следить…
— Так ничего и не выследили?
— А что-ж я выслежу? Вольного разговору в Финляндии сколько угодно. Даже которые мальчишки, гимназисты там, и те поют этакое и разговор тоже, как забастовщики все равно. А за разговор не велено представлять. Ну, и от жандарма притеснение.
— От жандарма?
— А как же. Чуть что, сейчас по шапке нашего брата. Тут, — говорит, — линия отчуждения, так я сам, — говорит, здесь распоряжусь. А твое дело вне станции. Всякий, конечно, отличиться хочет. Разве ему лестно, жандарму, чтобы я отличился? А там мне говорить: твое дело на станции торчать.
— А на митинги вы ходили?
— Ходил, да что толку. Раз вывели да еще нахалом обругали. Знают его, — говорят, — как пеструю собаку, а он туда же лезет, втирается. Нахал! Я иду по шоссе, вижу — все на меня оглядываются и смеются. Что за черт, — думаю. Осмотрелся — ничего, как будто. Иду дальше, а за мною мальчишки эти, гимназисты, хвостом тащатся, со смеху помирают. Не могу понять, в чем дело. Наконец, финн один сказал: «Ты смотри свою спину». Скинул пальто, смотрю — на спине мелом выведено: «шпик». Я доложил, конечно, а они — ноль внимания. Надо будет, — говорят, — его хоть на другую станцию перевести. Да, верно, забыли… А теперь, пожалуйте, за неспособностью… Кто меня теперь возьмет? Куда меня теперь возьмут? Хочу в безработную комиссию идти. Может, дадут кусок хлеба.
— Сколько-ж вы жалованья получали?
— Двадцать пять рублей. Живешь на станции. Все дорого. Поел, выпил, — смотришь: шесть гривен, а то и семь. Квартиру надо. Обуться надо. Пальто с картузом справили, — только всего и было милости. Да раз пятерку выдали из каких-то остаточных или наградных, что-ли. Плевая служба!
Он презрительно махнул рукой.
— Из Петербурга присылают с поручениями, это — другое дело. Ему и прогоны идут, и суточные, и на расход. А ты сгнивай, куда тебя ткнули. Товарища тоже вчера уволили за неспособность. А дело у него было около Государственной Думы торчать. Так и торчал 72 дня. Раз осерчал, задержал какого-то за разговор. Думал, из жидов, а он не то грек, не то еще какой-то из чернявых. Не наш подданный. Ну, выговор. Только и всего благодарности. По крайности, не бьют. А на заводах которые назначены, те каждый день Бога молят, чтобы только живу остаться. Рабочий, известно, зверь. Стамезку в бок это для него первое дело. И, все равно, 25 рублей, редко кому 40. Это уж за большое отличие… Одолжите еще папиросочку…
Я одолжил.
— Хорошая страна эта Финляндия, — сказал шпик, закуривая. — У нас пачка спичек гривенник, а там 6 копеек. И папиросы хорошие дешевы. Пиво дешевое хорошее. И свободно. Никто тебя не трогает, полиции, фараонов этих не видать. Даже паспортов не спрашивают. И хулиганов нет. Хоть в 3 часа ночи иди, никто пальцем тебя не тронет. Отчего это у нас таких порядков не заведут?
— Да, ведь, при таких порядках вам, агентам, нечего было бы делать.
— Так что-ж из того? Другое дело нашлось бы. Я вот подумакиваю теперь в газетчики поступить. Про «Русское Знамя» газету слышали? Большую артель, — говорят, — собирает. И на провинцию людей посылают. Я бы охотно на провинцию уехал. Чего я тут не видал? Там и отличиться легче. Вы не знаете, не слыхали, какая в провинции такса?
— Какая такса?
— А за поимку! Здесь мы за эс-дека 4 рубля получаем, за эс-эра — 7. Я было двух эс-деков поймал, да жандарм оттягал: такой жадный. Тут, — говорит, — полоса отчуждения, значит, мое. Я думаю, в провинции они не такие жадные: там, ведь, народ проще…
Грянула пушка, извещающая петербуржцев о наступлении адмиральского часа. Шпик вскочил;
— Бечь надо, — сказал он, бросая папиросу. — Товарищ на поплавке дожидается… Прощайте-с…
Он сделал несколько шагов и остановился.
— А знаете, — сказал он с добродушной улыбкой, — я ведь сначала вас за такого принял. Пальто на вас финляндское, сапоги финляндские, и финляндская папироса в зубах. Хоть мне и ни к чему теперь, а все же, думаю, дай-ка подсяду… Прощенья просим…
И он затрусил по направленно к набережной, по привычке оглядывая с головы до ног всех встречных.
Влад. Азов. Поездка в Россию. Открытия и изобретения. Уголовщина. Поветрие. Лизхен и Фриц, или охотник за целкачами. Вечерняя газета. Благотворительный сборник. Промышленность и торговля. Бюджет. В ежовых рукавицах. «Безработный». Дешевая юмористическая библиотека Сатирикона. Выпуск сорок четвертый. СПб.: Издание М. Г. Корнфельда. Типография журнала «САТИРИКОН», 1912