Н. А. Лейкинъ.[править]
Мученики охоты.[править]
1880.[править]
БИБЛІОМАНЪ.[править]
Кабинетъ или лавчонка старыхъ книгъ на Апраксиномъ — опредѣлить трудно. Стѣны маленькой комнаты отъ пола до потолка заставлены книгами въ старинныхъ переплетахъ, помѣщающихся на полкахъ. Книги на подоконникѣ и даже на полу. Посреди комнаты письменный столъ и два стула, но и они заложены старыми книгами. У одной изъ полокъ роется маленькій плѣшивый старичокъ въ круглыхъ очкахъ въ серебряной оправѣ. Онъ въ рваномъ халатишкѣ и опоясанъ желтымъ фуляромъ. Вошла молоденькая, хорошенькая дѣвушка въ ситцевомъ платьѣ и начала искать мѣста, гдѣ-бы ей присѣсть.
— Господи! Даже и помѣститься-то негдѣ, сказала она.
— А вотъ садись на краковскую печать конца прошлаго столѣтія, откликнулся, не глядя на нее, старичокъ. — Переплеты отличные, пергаментные. Посидишь въ видѣ груза, такъ это даже хорошо. Сейчасъ я просматривалъ эти книги, такъ они растопырились. Прежняя-то бумага вѣдь не нынѣшней чета — тряпокъ не жалѣли. Что тебѣ?
— Ничего, папенька, я такъ… отвѣчала дочь, и въ голосѣ ея слышались слезы. — Сегодня вечеромъ къ Патрикѣевымъ въ гости звали, а въ чемъ я пойду?
— Въ чемъ есть, въ томъ и пойдешь.
— Это въ ситцевомъ-то? Нѣтъ ужъ, покорнѣйше благодарю. Двѣ недѣли тому назадъ просила я васъ, чтобы вы мнѣ купили шерстянаго люстрину — но вы какъ безчувственная мумія къ моимъ рѣчамъ…
— Будешь, матушка, муміей, коли денегъ нѣтъ.
— Какъ денегъ нѣтъ? Да вы въ прошлую пятницу накупили у букиниста разныхъ мышиныхъ объѣдковъ на двадцать пять рублей.
— Мышиныя объѣдки! съ сердцемъ обернулся къ дѣвушкѣ старичокъ. — Ну, Лидинька, ежели-бы ты мнѣ была не дочь — задалъ-бы я тебѣ за эти слова перцу съ хрѣномъ! Дура ты, дитя мое, и больше ничего, коли ты такую рѣдкость мышиными объѣдками называешь. Да знаешь-ли ты, ежели я ихъ покажу Творогову, то онъ заболѣетъ отъ зависти.
— Есть отчего заболѣть! Старые календари.
— Да, старые календари, но съ приписками на поляхъ замѣтокъ ихъ владѣльцевъ. Знаешь-ли ты, что это въ тоже время и приходо-расходная книжка повытчика Коркуркина, въ которую онъ заносилъ въ половивѣ прошлаго столѣтія и ряду прислуги, и стоимость роброна своей жены, цѣну сѣна и овса, сапоговъ и прочаго. Тамъ можно даже прослѣдить размѣры взятокъ, которыя бралъ повытчикъ съ просителей. Ахъ ты готентотка! Ахъ ты варварка! Печевдгъ ты въ юбкѣ, а еще дочь библіомана! Ну, объ чемъ ты плачешь, дурочка? Вѣдь у тебя есть шерстяное платье.
Старичокъ подошелъ къ дѣвушкѣ и обнялъ ее.
— Стану я ветоши надѣвать!
— Ветошь-то, милая, лучше. Она имѣетъ историческое значеніе.
— Дожидайтесь. Вѣдь платье не книги. А еще все говорите: «ахъ какъ-бы Лидиньку замужъ пристроить!» Ну, кто меня возьметъ, коли я хоясу какъ чумичка!
— Всѣ возьмутъ. Ты прежде всегоч богатая наслѣдница. Умру — вотъ все это, что видишь, тебѣ останется. А чего, чего тутъ нѣтъ!
— Старыя-то заплесневѣлыя книги? Скажите, какое богатство! Да ими два дни печку топить вотъ и все.
— Боже, какое невѣжество! Раскольничьими книгами, которымъ цѣны нѣтъ, печку топить! воскликнулъ старичокъ. — Хочешь на тебѣ изъ-за нихъ сейчасъ рыбакъ Пудъ Аверьянычъ Густотѣстовъ женится, а у него полъ-милліона.
— Рыбакъ Густотѣстовъ старѣе попова кота безъ хвоста.
— Нужды нѣтъ, но за то вѣдь это ходячая раскольничья литература шестнадцатаго и семнадцатаго столѣтія. Всѣ вымарки Димитрія Митрополита Ростовскаго онъ наизусть цитируетъ. Не нравится рыбакъ — Твороговъ изъ-за моихъ книжныхъ сокровищъ на тебѣ съ радостію женится. Онъ годковъ на двадцать помоложе рыбака будетъ. Ему и шестидесяти нѣтъ. Какъ у него глаза-то разгорѣлись, когда я ему показалъ «Письмовники» Курганова всѣхъ изданій. Чего-чего у тебя нѣтъ? «Путешествіе изъ Петербурга, въ Москву» въ трехъ экземплярахъ, изъ коихъ-одинъ даже не разрѣзанный., Полное собраніе сочиненій Новикова, принадлежавшее ему самому и съ помѣтками его рукой, Мюльгаузенъ — всѣхъ изданій. А рукописи? Да имъ цѣны нѣтъ. Вотъ то, на чемъ ты теперь сидишь, стоитъ уже тысячи полторы. Ну, полно, не плачь.
Старикъ притянулъ къ себѣ дѣвушку и поцѣловалъ ее въ лобъ — Дайте, папенька, хоть рубль-то серебромъ. Надо учтивость соблюсти и пирогъ Патрикѣеву послать. Вѣдь онъ сегодня имянинникъ, сказала дочь.
— Зачѣмъ пирогъ? А лучше пошли ему академическій календарь 1879 года. У меня ихъ два экземпляра, и это будетъ поважнѣе имяниннаго пирога.
— Да вѣдь это для васъ онъ важенъ, а не для Патрикѣева. Развѣ отъ календаря откусишь?
Не отъ хлѣба единаго человѣкъ сытъ бываетъ, ангелъ мой.
— Но Патрикѣевъ не библіоманъ.
— Пусть привыкаетъ быть библіоманомъ. Наша задача пропагандировать наше дѣло. Вотъ тебѣ возьми и пошли. Къ календарю можно прибавить номеръ «Петербургскихъ Вѣдомостей» 1785 года.
Дочка вскочила съ мѣста.
— Нѣтъ, папенька, это ужъ изъ рукъ вонъ! воскликнула она. — Я пошлю за докторомъ и пусть онъ-васъ полѣчитъ.
— О, невѣжество, невѣжество! Значитъ ты думаешь, что я въ своемъ чердакѣ повихнулся?
— Ей-ей, думаю. Вы не пьете, не ѣдите порядкомъ, никуда не ходите, кромѣ какъ на Апраксинъ къ букинистамъ, по ночамъ вскакиваете и бредите. Ну, чего вы вчера ночью кричали? Я думала васъ рѣжутъ.
— Сонъ страшный приснился. И дѣйствительно рѣзали? только не меня, а книгу. Есть у меня не разрѣзанный экземпляръ «Арифметической мудрости» прошлаго столѣтія. Въ томъ его и достоинство, что онъ не разрѣзанный. Лежитъ онъ будто у меня на столѣ, вдругъ подходитъ разбойникъ Твороговъ и давай его разрѣзать по листамъ.
Въ дверяхъ показалась кухарка.
— Да, барышня, хорошенько ихъ, вашего папеньку, сказала она. — Кричатъ «караулъ», прибѣжали это ночью въ кухню, схватили меня за ногу и стащили съ кровати. «Иванъ Иванычъ, это я, ваша Акулина», бормочу имъ; крещу ихъ, а они знай вопятъ: «воръ, воръ». Всѣхъ сосѣдей переполохалъ! Сегодня ужъ и то меня спрашиваютъ: «что ты у нихъ, Акулина, украла»? Срамъ.
— Ну, вотъ, важная вещь, коли человѣку приснилось, оправдывается старичокъ.
— Я и говорю сосѣдямъ да не вѣрятъ. Что, говорю, у нихъ украсть, хламъ-то книжный изъ кабинета, что-ли?
— Какъ ты смѣешь книжную сокровищницу хламомъ называть! Пошла вонъ, дура! затопалъ онъ на нее. — Хламъ! У меня есть старопечатныя книги чуть не самаго праотца печати Гутенберга, есть Брюсовъ календарь, а она хламъ!
— Папенька, успокойтесь. Вѣдь вы сами-же ночью надѣлали ей непріятность. Ну, дайте ей копѣекъ тридцать на кофей.
— Вотъ ей брошюра двадцатыхъ годовъ вмѣсто кофію. У меня ее три экземпляра! Бери, Акулина!
— Да куда-же мнѣ такая дрянь. Ахъ, вы сквалыжникъ, сквалыжникъ!
— Вонъ! заоралъ старичокъ, и схватясь за голову, завопилъ: — Невѣжество! Невѣжество!