Визит (Дорошевич)/ДО
| Визитъ : Маленькій разсказъ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ VII. Разсказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1906. — С. 89. |
Это было зимнею ночью. Въ стужу. Дулъ ледяной вѣтеръ.
Въ кабинетѣ, — роскошномъ кабинетѣ краснаго дерева, — было хорошо. Въ книжныхъ шкапахъ золотомъ сверкали великіе авторы въ великолѣпныхъ переплетахъ. Въ богатыхъ рамахъ висѣли картины лучшихъ мастеровъ.
Рубинами догорали угли въ каминѣ.
Иванъ Ивановичъ, старый литераторъ, редакторъ, сидѣлъ въ халатѣ и грѣлся у камина.
— На завтра номеръ будетъ недуренъ. Эта статья не понравится министру Иксъ, но придется по вкусу министру Игрекъ. Зато Иксъ получитъ компенсацію: ему понравится другая статья, которая не понравится Игреку. А публика скажетъ: какъ они смѣлы! Въ этомъ состоитъ газетное дѣло!
Иванъ Ивановичъ улыбнулся улыбкой философа или стараго плута.
Онъ всталъ, досталъ въ письменномъ столѣ ключъ, откинулъ пестрый восточный коверъ, висѣвшій въ простѣнкѣ между двумя книжными шкапами, — на одномъ стоялъ бюстъ Бѣлинскаго, на другомъ — Щедрина, — и отперъ вдѣланный въ стѣнѣ несгораемый шкапъ.
Онъ досталъ оттуда пачки акцій, облигацій, выигрышныхъ билетовъ, денегъ, вкладныхъ квитанцій и съ улыбкой понесъ на кресло передъ каминомъ.
Тихая, радостная минута, которую онъ доставлялъ себѣ время отъ времени.
Съ нѣжною улыбкой онъ перебиралъ, пересчитывалъ пестрые листы.
— И всѣмъ этимъ я обязанъ себѣ, — себѣ! Только своему таланту!
Гордость, — гордость рабочаго поднималась въ немъ.
И благоговѣніе охватывало его душу.
— Боже, благодарю Тебя за то, что Ты далъ мнѣ талантъ!
Позвонили.
Звонъ, протяжный, долгій, жутко прозвучалъ въ пустой квартирѣ.
Иванъ Ивановичъ торопливо спряталъ бумаги и деньги, заперъ шкапъ, задернулъ коверъ и бѣгомъ пробѣжалъ къ письменному столу, чтобы спрятать ключъ.
— Должно-быть, кто-нибудь заѣхалъ на огонекъ изъ театра или изъ клуба!
Снова задребезжалъ электрическій звонокъ.
Никто не отпиралъ.
— Василій или, по обыкновенію, спитъ, или, по обыкновенію, сидитъ въ кухнѣ у сосѣдской кухарки.
А отъ звонка одному ночью въ пустой квартирѣ становилось все жутче и жутче.
Звонили теперь сильно, отрывисто.
Такъ звонятъ къ доктору, котораго пришли звать къ умирающему.
— Отопру самъ!
Иванъ Ивановичъ запахнулъ мѣховой халатикъ, вышелъ въ переднюю и отперъ дверь, — тяжелую, рѣзную, дубовую дверь.
Черезъ порогъ шагнулъ молодой человѣкъ, посинѣлый, въ одномъ пиджакѣ, съ продранными локтями.
Шагнулъ и упалъ на высокій стулъ, стоявшій около двери.
Иванъ Ивановичъ затрясся.
Негодяй… Мерзавецъ… Задушитъ старика какъ котенка.
И даже не найдетъ въ стѣнѣ несгораемаго шкапа. Схватитъ мелочь со стола, какую-нибудь серебряную вещь и завтра же попадется… Мерзавецъ!
Иванъ Ивановичъ, едва держась на ногахъ, спросилъ:
— Что… что вамъ нужно?..
Молодой человѣкъ поднялъ на него глаза, страдальческіе и умоляющіе.
— Хоть я и голодный, — не бойтесь меня. Я не могу васъ задушить: у меня окоченѣли руки и ноги.
Иванъ Ивановичъ съ изумленіемъ, которое росло и росло, смотрѣлъ въ лицо молодому человѣку.
Гдѣ онъ видѣлъ это лицо?
А онъ знаетъ, знаетъ…
Эти въ лихорадочномъ жару и бреду горящіе глаза. Эти исхудалыя щеки. Заострившіяся черты. Бѣлокурые волосы, падающіе на лобъ. Жидкую, рѣденькую, только пробивающуюся бородку.
Даже пиджакъ…
— Кто вы? кто вы?
— Я не ѣлъ, у меня нѣтъ квартиры, я замерзаю. Я — литераторъ. Меня нигдѣ не печатаютъ, нигдѣ.
При словѣ «литераторъ» бѣшенство поднялось у Ивана Ивановича.
Такъ бѣшенство замѣняетъ страхъ, когда мы разглядѣли таинственнаго врага, который казался страшнымъ, благодаря таинственности. Который оказался жалкимъ и ничтожнымъ.
— Литераторъ! Который врывается! По ночамъ!
Ивану Ивановичу захотѣлось наказать его. Заставить страдать такъ, какъ онъ самъ только что страдалъ.
— А-а! Страсть къ оригинальничанью! А-а! Желаете обратить на себя вниманіе оригинальной выходкой?? Да?
— Я не ѣлъ. Я замерзалъ.
— Литература не богадѣльня, милостивый государь! Не пріютъ для всѣхъ неудачниковъ! Не мѣсто кормежки! Не попечительство о неимѣющихъ опредѣленныхъ занятій.
— Мнѣ это ужъ говорили… Мнѣ это ужъ говорили…
— А у васъ есть талантъ! Да, да? Не правда ли? Огромный, огромный талантъ? Непризнанный? Да? Неоцѣненный? И вы врываетесь по ночамъ и пугаете… Ну, да, пугаете! Ну, да, пугаете людей! Какъ разбойникъ…
— Если вы меня выгоните, я замерзну…
— Работать нужно, молодой человѣкъ! Работать, а не разбойничать! Какъ же! Таланту все позволительно! Не такъ ли?! Талантъ! Талантъ! Мы, мы работали, — работали, милостивый государь!
Иванъ Ивановичъ ударилъ себя въ грудь.
— Голодали, холодали! Но работали-съ! А не полагались на нашъ талантъ! Талантъ! Работой-съ, трудомъ-съ прокладывали себѣ путь, — работой-съ, трудомъ-съ добивались всего, что мы имѣемъ-съ. Надо дождаться, чтобъ напечатали, — идите пока мести мостовую, таскать кули. Работайте! И мы работали. И никогда, слышите ли, никогда…
Молодой человѣкъ поднялся. Глаза его горѣли мольбою и ужасомъ.
— Не гоните меня… Отогрѣйте… Вспомните… Не было ли съ вами… Когда вы были молоды… начинали… Вы были безъ квартиры и спали на улицѣ… зимой… на табуретахъ около воротъ… Дворники гоняли васъ съ мѣста на мѣсто… и только это спасало васъ отъ замерзанія, отъ смерти… Вы ждали, — въ утренній, предразсвѣтный часъ, морозъ крѣпчалъ, — когда гдѣ-нибудь зазвонятъ… Окоченѣлый вы бѣжали на звонъ, вмѣшивались въ толпу нищихъ, отогрѣвались и засыпали во время заутрени гдѣ-нибудь въ темномъ уголкѣ церкви… А потомъ опять шли на трескучій морозъ… И вотъ однажды, не вытерпѣвъ, не выдержавъ, — не позвонились ли вы у подъѣзда извѣстнаго литератора? Позвонились потому только, что у него былъ огонь…
Иванъ Ивановичъ задрожалъ.
— Откуда… откуда… откуда… А!
Онъ узналъ это лицо.
— Да это мое лицо… Это я… Я самъ сорокъ лѣтъ назадъ… И тотъ… тотъ пиджакъ, который я потомъ продалъ татарину…
У него подкосились ноги. Онъ упалъ на стулъ.
А молодой человѣкъ, низко наклонившись къ нему, продолжалъ:
— Вы вошли тогда, какъ вошелъ я, — и испугали… Если бы онъ васъ выгналъ тогда, вы бы замерзли… А онъ отогрѣлъ васъ… Вы помните, посадилъ къ камину… Вы весь дрожали… вы весь окоченѣли… Вы помните, какъ онъ пошелъ и самъ принесъ вамъ поѣсть… Вы помните его смѣхъ? «Ничего, молодой человѣкъ, то ли бываетъ?»… Вы помните, какъ вы чувствовали себя маленькимъ ребенкомъ, потеряннымъ и найденнымъ, прижатымъ къ груди матери… И какъ вы заснули въ креслѣ передъ каминомъ, съ лицомъ, мокрымъ отъ слезъ… Вы помните? Вы помните?.. Всѣмъ, — всѣмъ, что вы имѣете, вотъ этимъ всѣмъ и вашей жизнью вы обязаны ему! Вы замерзли бы, если бъ онъ васъ выгналъ тогда!
Въ голосѣ молодого человѣка зазвенѣли слезы, послышались всхлипыванія, рыданія.
Онъ стоялъ, облокотившись о притолоку, безсильный, готовый упасть, безпомощный, и рыдалъ.
— Во имя того… того вечера… Въ память того человѣка, сдѣлайте для меня…
Иванъ Ивановичъ сидѣлъ мрачный, подавленный, угрюмый.
Онъ всталъ и подошелъ къ двери.
На лицѣ его было страданіе.
Онъ отперъ дверь и толкнулъ молодого человѣка.
— Идите!
Онъ толкнулъ его сильнѣе и вытолкнулъ:
— Идите и лучше замерзайте! А то…
Иванъ Ивановичъ, дрожа, захлопнулъ дверь, изъ которой несло ледянымъ вѣтромъ.
— Вы вырастете такимъ же, какъ я!