Владимир Сергеевич Печерин в переписке с Иваном Сергеевичем Гагариным.[править]
С некоторого времени B. С. Печерин все более и более обращает на себя внимание мыслящей публики. На самом деле личность его крайне привлекательна. Вся его жизнь сложилась как-то своеобразно: это поэзия в прозе. Широкий ум, любящее сердце и только временные успокоения. В сущности деятельность его сводится к служению своему идеалу. Но этот идеал под-час затмевается, его окружает какая-то таинственность. Вот почему трудно проследить колебания этой, конечно, искренней души в связи с намеченною целью. Есть, однако, намеки, которыми и следует воспользоваться.
Не стану повторять уже всем известные обстоятельства жизни B. С.[1]. Приведу только выдержки из его переписки с И. С. Гагариным, которая находится в Брюсселе, в Славянской библиотеке.
Она совпадает почти исключительно с годами, проведенными в конгрегации Св. Искупителя[2], и носит отпечаток душевного состояния, которое их автор тогда переживал. Между этими письмами и предшествующими, писанными до перехода в католичество, — разница поразительная. Видно, что B. С. прошел строгую, аскетическую школу. В его душе всё усмиряется и укладывается, он помирился с самим собою, доволен скромною, тесною деятельностью, и, сверх всего, дорожит своим призванием. Только изредка смелый размах напоминает прежнего борца и предвещает возможный перелом.
Время от 1845-го года до 1862-го B. С. провел в Лондоне, Лимерике и Дублине. Поэтому в переписке встречаются отзывы об англичанах, большими шагами приближающихся к католичеству, об ирландцах, сопоставляемых с поляками. Все эти соображения останутся нетронутыми. Изложение будет касаться только отношений B. С. к России и состояния его духа до перелома 60-х годов.
Когда и как B. С. познакомился с И. С., мне неизвестно. Очень может быть, что этому содействовала княгиня Елисавета Петровна Тагарина, рожденная Соймонова, овдовевшая в 1837-м году[3]. Приняв католичество, она провела несколько лет в Париже, где И. С. состоял до 1843-го года секретарем при русском посольстве, и которому она приходилась теткою. Печерин был вхож в её дом и упоминает о ней в своих письмах. Как бы то ни было, в январе 1845-го года, он посетил Гагарина в Saint-Acheul, недалеко от Амьена, где последний отбывал свой двухлетний новициат. Сближение это обусловливалось некоторым сходством в положении того и другого. И. С. также перешел в католичество, и вскоре после того вступил в иезуитский орден. Это был с его стороны отважный и решительный шаг. Уважаемое имя, крупное состояние, обширные связи, развитый ум и способности обеспечивали ему блестящую будущность на дипломатическом поприще, но благам мира сего он предпочел иго Христово, и своему подвижничеству остался верен до гробовой доски.
Встретившись на чужбине, не предвидя возвращения в отечество, оба русские условились переписываться. И вот, вернувшись в Falmouth, Печерин пишет 22-го января 1845-го года: «Исполняю свое обещание и пишу к Вам тотчас по приезде в Англию. Начал по-русски, не знаю окончу ли?» Перечислив потом с увлечением свои ежедневные занятия — скромные, но за то безопасные, — он преподает такой совет: «Наслаждайтесь, любезнейший брат, счастьем, которое однажды только в жизни можно иметь: le bonheur du noviciat. Après vient labor et dolor[4]. Да благословит Вас Господь. Напишите мне, если знаете что-нибудь новое о католической Руси… Помолимся взаимно друг за друга, и о мире всего мира, и об обращении России».
Между тем для И. С. приближался установленный срок для сложения обетов, что и сбылось 15-го августа 1845-го года, а 17-го Печерин пишет ему: «Предполагаю, что в данное время Вы уже имели счастье произнести Ваши обеты, и я Вас поздравляю от всего сердца»[5].
В эти же годы неожиданные обстоятельства дали Печерину повод высказаться и о своей личной любви к своему призванию и вообще об иноческом призвании, как цели жития.
Является во Франции несколько загадочная личность Сергея Шулепникова[6]. Бывший студент Петербургского университета, на службе в Варшаве, он знал о Печерине только по наслышкам, да и то не совсем точным. Между тем этот пример так на него подействовал, что он пожелал удалиться из мира, признавая в этом заслугу Печорина, которого потому и называл своим «отцом о Христе». Приехав в Париж, он сперва намеревался вступить в Доминиканский орден, но потом отправился в Nancy, в семинарию, чтобы сделаться, как говорится, светским священником, то есть членом белого духовенства. Печерин узнал о нём чрез Гагарина, сильно им заинтересовался, завязал переписку и, познакомившись с обстановкою его жизни, усердно советовал иночество. Писем B. С. к Шулепникову мы не имеем, но 13-го января 1847 года он писал Гагарину так: «Я сделаю все возможное, чтобы побудить г. Шулепникова остаться при своем монашеском призвании. Прошедши чрез столько испытаний, сделаться светским священником, это значит — оказаться неблагодарным Богу, остановиться в средине дороги, лишиться прекрасного венца, обещанного тому qui legitime certaverit[7]». Однако Шулепников так и не последовал этим советам. В 1874-м году он был приходским священником в Америке и обладал интересною библиотекою. Дальнейшая его судьба неизвестна.
Другое доказательство, но уже личной привязанности Печерина к своему призванию, находится в письме 1847 года, которое относится к сентябрю, хотя это и не обозначено. На сделанный Гагариным запрос он отвечает: «Это правда, некоторое время намеревались вызвать меня в Рим. Аббат Терлецкий, которого вы может быть знаете, носился с планом создать религиозную конгрегацию для проповедования Евангелия славянам. Эта конгрегация должна была состоять из членов славянского происхождения. Он настойчиво писал ко мне, приглашая меня вступить в эту конгрегацию, но под двумя странными условиями: во 1-х, покинуть наш орден (sic), в котором я сложил мои обеты; во 2-х, переменить латинский обряд на греческий, что, как вы хорошо понимаете, совершенно невозможно. Одновременно он писал мне также, что наш Святой Отец уже отдал приказание вызвать меня в Рим, чтобы проповедовать Русским. Что из этого вышло, я не знаю, ибо вслед за моим безусловным отказом аббату Терлецкому, наша переписка прекратилась, и я ничего больше о нём не слышал». Теперь нам уже возможно заявить, что плохо обдуманное предприятие Терлецкого, как и следовало ожидать, кануло в воду. А на счет обряда надо оговориться. Если Печерин сперва и предполагал, что восточный обряд несовместим с католической верою, то впоследствии, вникнув в сущность дела, он отверг свое ошибочное мнение и вполне согласился с Гагариным.
До какой степени он увлекался своим призванием, видно также из его решения, принятого, по-видимому, без всякой внутренней борьбы, отказаться от русского подданства, причём он утрачивал всякую надежду вернуться когда-либо в отечество. В письме от 13-го января 1847 года, сказав, что русское правительство способно на всё, он продолжает так: «по знаю, должен ли я чего-либо опасаться с этой стороны. Русский консул в Лондоне, М-r Krehmer, был у меня прошлого года в мае месяце. Он сказал мне, что правительство, снисходя настоянию моих родных, поручило ему уведомиться у меня о моем окончательном решении. Я ответил ему письменно приблизительно в таком смысле, что я окончательно решился не возвращаться более в Россию и вместе с тем отказаться от русского подданства. Таким образом, не считая себя русским подданным, по минувшей уже законной десятилетней давности, я могу до некоторой степени наслаждаться кой-каким спокойствием, по крайней мере здесь в Англии, ибо относительно России нельзя никогда быть совершенно спокойным».
В том же письме от 13-го января, намекнув на пожелания об освобождении крепостных, он пишет: «Горе Вам, господа, если вы однажды затронете этот вопрос, вы разбуждаете дремящего льва, вы открываете дверь большой пропасти. Скажу Вам (обращаясь к Гагарину), откровенно, что думаю: я не верю в возможность мирного перерождения, каковое Вы желаете для России. Это не соответствует народному характеру. Затем, большие беззакония вызывают суровые наказания. А кто их более заслужил, чем Россия, вот уже целое столетие? Вы говорите о свободе совести относительно религии; уверяю Вас, что это совершенно невозможно».
«Бедные славянские народы! они всегда в порабощении: в порабощении деспотизма на счет политики, в порабощении заблуждения на счет религии. А вот еще новое, Богом посланное, наказание: это ничтожный панславизм, о котором Вы говорите. Именно этот национальный дух, эта узкая национальная спесь губят народы. Это чисто языческий дух, в силу его народ возводит самого себя в божество, преклоняется перед идолом отечества и обожает самого себя. Этот-то дух и оторвал столько народов от Св. Престола, он же создал национальные церкви, англиканскую, галликанскую, греко-российскую и в новейшее время греко-афинскую и германо-католическую. Избави нас Бог навсегда от этого национального духа! Наше отечество — это вечная и неподвижная истина; наше отечество — это Рим. Romanus sum. Mucium me vocant[8]. Когда я вспоминаю, что национальный дух довел Боссюэта до подписания Declarationis Clerigallicani[9], то не нахожу довольно слов, чтоб выразить мое отвращение от этого антихристианского духа».
Бурные происшествия 1848 года Печерин считает предвестниками лучших дней и сближения России с Ватиканом. «Кажется», пишет он 24-го января 1849 года, «настало то время, о котором говорит автор разрешения великих задач; время, когда надо будет выбирать одно из двух: или Рим, или смерть… Будем молиться, дорогой отец, за возлюбленного Пия ИХ-го, будем молиться за церковь, чтобы Бог ей ниспослал более радостные дни… Я хотел бы (если следует еще, в настоящее время, выражать пожелания), я хотел бы жить довольно долго, чтобы увидеть какую-либо большую перемену в России. Не думаете ли Вы, что может прийти время, когда сила обстоятельств заставит ее соединиться с Римом? А преемник Николая? я бы приветствовал его восшествие, как зарю прекрасного дня. Ах, как бы я хотел видеть этого молодого князя и познакомиться с ним».
В следующем году, 21-го марта 1850 г., идея соединения с Римом облекается в романтическую форму: «Без сомнения, пишет Печерин, — великие события подготовляются. Изменится вид мира. Славная участь ожидает наше отечество. Его меч окажется грузом на весах властей. И Богу предстоит из всех этих революций извлечь торжество своей бессмертной Церкви. Кто бы не отчаялся при виде варваров, наводнивших Римскую империю? А между тем, укрощенные папами и епископами, эти варвары становятся самым сильным оплотом нового католического общества. Русские призваны довершить дело варваров, уничтожить последние остатки Римской империи, которые еще томятся в Западной Европе. Восток опять возьмет верх, но для того, чтобы огнем и кровью возобновить болтливую и меркантильную образованность, которая развратила Европу. Да, я это предчувствую, новый Аттила станет во главе славянских полчищ, по перед римскими стенами он встретит нового Льва. Извините мои рапсодии, дорогой отец, но я это предчувствую: восстанет великий русский император — ах, как я его заранее люблю, ах, как я желал бы его видеть — восстанет великий русский император, я его вижу, он приближается к Риму, он у ног первосвященника, он приносит ему в дар свою корону, свой скипетр и свою империю, он обращает Россию в ленное владение Священного Престола. Тогда падает великая стена разделения, революция побеждается навсегда, и во всем мире преобладает католичество. Haec spes reposita est in sinn men[10]. Я этому верю».
Однако, очень скоро этот идеал поблек и вместо Аттилы явился Николай Павлович. «Но что вам кажется, — спрашивает Печерин 16-го июня того же года, — об императоре? — Нет ли какой-либо перемены в его воззрениях? Не видит ли он уже плоды знаменитой Уваровской троицы: Православие, Самодержавие и Народность? Знаете ли, что я начинаю любить этого человека. Как ни как, это величественная личность. Ему недостает только быть католиком. Ежедневно при обедне я вспоминаю об императоре. Ах, государь, сказал бы я ему, хотите быть истинно великим? хотите оставить после Вас бессмертную память? хотите сразу завоевать весь мир? Сделайтесь католиком. Требуются ли упрашивания, чтобы сделаться властелином вселенной?»… Скажу откровенно что мне думается: время книг и речей прошло, наступает время меча. Есть гордийские узлы, которые рассекаются только мечем. Остается неизвестным, кто будет носителем меча?"
«Мои взоры невольно обращаются к России, ибо все-таки оттуда должно прийти решение большой задачи. Десять лет тому назад я бы этому не поверил».
«Дорогой отец! Великие судьбы наступают, наступают. События, — говорит Шекспир, — бросают свою тень перед собою».
Казалось бы но этим письмам, что автора их соблазняет кипучая деятельность, что он готов бороться в первых рядах и содействовать исполнению своих надежд. Между тем проходит Крымская война, новый царь вступает на русский престол, Печерин предвидит для России 89-й год, а сам он совершенно отказывается от всякого участия в грядущих переворотах. 9 (20) июня 1860 года появляется первый знак утомления и глухого разочарования в своем призвании: «Что до нас касается», пишет B. С., «то наша бедная жизнь истрачивается в беспрерывных миссионерских трудах. Это вечное и однообразное повторение того же самого. Начинает чувствоваться иногда потребность покоя. Но где найти этот покой? Разве высоко, очень высоко, на вершине недоступных гор»…
В следующих двух годах совершился перелом, о котором В.С. постоянно отмалчивался, и об исходе которого он только в кратких словах извещает Гагарина, видимо избегая всяких разъяснений. Суть переломав том, что им овладевает сполна патриотическое чувство, он покидает конгрегацию Св. Искупителя, пытается ужиться у трапистов, а потом становится больничным духовником. Как всё это вяжется между собою, почему потребовалось изменение в образе жизни, почему не удалось уединение и понравилась новая тяжкая деятельность, остается для нас тайною. Он сам лишь слегка касается этого предмета, 12-го мая 1862 года, в следующих словах: «После 25-тилетнего изгнания любовь к отечеству с большим жаром, чем когда-либо, возгорелась в моем сердце. С интересом, не поддающимся описанию, слежу издали за первыми действиями гигантской драмы, которая разыгрывается… О, Россия».
«Вижу, поднимается заря великого дня; но восхода вашего красного солнца мне не видать[11]».
«В прошлую зиму я имел счастье принять в церковь русскую даму, дочь петербургского купца. Она замужем за М-r Foley, ирландским дворянином графства Waterford. Она живет в нескольких милях от большого монастыря трапистов Mount Melleraye, где я провел три месяца с намерением провести там остаток моей жизни в затворничестве, но Божий Промысл решил иначе. Я покинул конгрегацию Св. Искупителя с полного согласия моих начальников, и теперь приписан, как духовник, к большой больнице Mater Misericorcliae, где, вместе с. сестрами милосердия, участвую в уходе за больными».
«Потрудитесь передать мое почтение Пр. О. Мартынову[12]. Теперь более чем когда-либо следует возобновить национальные узы, которые нас соединяют. Мы, дети той же матери, и вот — эта мать пробуждается от долгого и глубокого сна. Судьбы, как говорит Герцен, рисуются сквозь тучи, которые проходят и все более и более темнеют».
Несмотря на этот сердечный вызов, никаких писем не имеется на лицо целых два-три года. Перерыв объясняется отчасти отъездом Гагарина на Восток. Только в 1865-м году, и то по особому поводу, переписка возобновляется. До Гагарина дошли известные стихи Печерина, вызвавшие статью Аксакова[13]; он, по истине безосновательно, встревожился и откровенно в этом признался 22-го сентября, а 25-го Печерин ему отвечает, и этот раз на русском языке. Письмо стоит привести целиком:
25 Сент. 1866.
"Любезнейший Отец Иван.«С большим удовольствием отвечаю на ваше письмо, и мне кажется, не трудно будет дать вам удовлетворительный ответ. — Посылая стихи к Аксакову, я не имел в виду никакой другой цели кроме литературной, т. е. переслать на родину мимолетный звук. Стихи мои выражают стремление к идеалу, которое не может быть удовлетворено в этой жизни. Эта тоска о чём-то лучшем есть неотъемлемое достояние бессмертной души, и она, мне кажется, совершенно согласна с евангельскими блаженствами (beatitudines). Горе тому, кто совершенно доволен этим светом! Блажени плачущий! блажени алчущий и жаждущий правды! Герои Св. Павла также бродили по миру бездомные и искали отечества, patriam inquirunt. Но это отечество, без сомнения, не Москва и не православная церковь».
«Впрочем сентиментально-православная статья г. Аксакова навсегда отбила у меня охоту не только ехать в Россию (о чём впрочем я и не думал), но даже входить в какие-либо дальнейшие сношения с московскими литераторами или с кем-либо в России».
«Поздравляю Вас с возвращением в Европу. Вы вероятно привезли с собою обширные познания в восточных языках. Я также в эти три года почти исключительно занимался санскритским, арабским и персидским. В виду этих занятий мне хотелось было переселиться в Париж, но это зависит от многих обстоятельств, да сверх того, я не охотно бы оставил британскую почву».
«Поручая себя вашим молитвам, остаюсь»
"В. Печерин".
Таково было намерение, на деле вышло иначе. С этих пор переписка с Гагариным почти прекращается, — есть только одно письмо, очень любезное, как всегда, но незначительное, от 16-го июня 1873-го года, — между тем как переписка с Россиею оживляется и ведется неустанно.
Было бы крайне несправедливо обвинять Печерина из-за этого в двуличности. Эти колебания совершались у него на другой почве. Он был в высшей степени впечатлителен. При всей твердости в коренных убеждениях, он легко поддавался в житейском обиходе мгновенному влечению и с такою же легкостью часто от него отвращался. В этой подвижности его характера, в этом недостатке нравственной цельности и следует вероятно искать разгадку его неудач, невзгод и разочарований. Он не имел железной стойкости, которой отличались другие его соотечественники, оставаясь непоколебимыми в своем призвании и настроении.
Брюссель.
- ↑ Недавно появилась талантливо написанная М. Гершензоном жизнь B. С. Печерина.
- ↑ Первое письмо от 22-го января 1845-го, последнее от 16-го июня 1873-го, а предпоследнее от 25-го сентября 1865-го года. Вообще пробелы значительны. Всего 15 писем. — К слову замечу, что конгрегация Св. Искупителя в строго каноническом смысле не может называться орденом, хотя это и допускается в разговорном языке. Главная разница между конгрегациею и орденом состоит в торжественности обетов.
- ↑ Екатерина Петровна была замужем за князем Григорием Ивановичем Гагариным. Её сестра была Софья Петровна Свечина.
- ↑ Счастье новициата. После наступают труд и скорбь.
- ↑ Письмо 17-го августа писано на французском языке, как все последующие за исключением двух последних.
- ↑ Интересные сведения о нём в П-м томе Lettres de Madame SwetMne publiées par le comte de Falloux, стр. 321 и след. — Rosenthal, Convertitenbilder, 3 B. 2 abth., стр. 256 и след. — В Славянской библиотеке (в Брюсселе) есть три письма Шулепникова.
- ↑ Кто законно подвизался. 2-ое Послание к Тимофею, гл. II, 5.
- ↑ Есмь Римлянин, зовут меня Муциум.
- ↑ Так называются знаменитые предложения 1682-го года.
- ↑ Эта надежда покоится в моей груди.
- ↑ Эти слова написаны по-русски в самом тексте.
- ↑ Иван Матвеич Мартынов, член Общества Иисуса.
- ↑ Г. М. Гершензон (жизнь B. С. Печерина) приводит стихи Печерина и выдержки из статьи Аксакова, стр. 194 и след.