10-го Октября, рано по утру, нашъ 6-й корпусъ выступилъ въ походъ. Разнесся слухъ, что французы оставили Москву и идутъ на Калугу, по новой Калужской дорогѣ. Нашему корпусу приказано было идти и стать на перерѣзъ французамъ. Выступая изъ-подъ Тарутина противъ Мюрата, мы ожидали большаго дѣла; а идя на перерѣзъ французамъ, ожидали жаркаго и упорнаго сраженія, что и оправдалось въ послѣдствіи. Погода настала осенняя, мрачная. Подъ вечеръ пришли мы къ селенію Аристову и расположились при немъ. Пошелъ дождь; не смотря на то, разложили огни и варили пищу. Тутъ же узнали, что французы уже заняли Боровскъ, и мы, на другой день рано, тронулись къ Малоярославцу, чтобы тамъ предупредить непріятеля. Шли почти весь день, сдѣлали привалъ и опять потянулись передъ вечеромъ; цѣлую ночь были въ движеніи. Около полуночи остановились въ какомъ-то селеніи, стали на дорогѣ, какъ шли, простояли нѣсколько часовъ, и это время показалось намъ чрезвычайно скучнымъ. На рѣчкѣ, протекавшей въ селеніи, былъ испорченъ мостъ, мы его поправляли; потомъ переправились черезъ рѣчку и опять пошли. Передъ разсвѣтомъ остановились на дорогѣ въ такомъ-же порядкѣ, въ какомъ шли. Однажды, во время этого перехода, я сидѣлъ на лафетномъ ящикѣ, какъ вдругъ проѣзжаетъ мимо меня кто-то верхомъ и спрашиваетъ:—«Какая это рота»?—Я отвѣтилъ.—«Кто командуетъ ротой»?—Хотя было и темно, но я замѣтилъ, что за спрашивающимъ ѣдетъ порядочная свита, подумалъ, что это должно быть значительное лицо, спустился съ лафета, подошелъ къ нему и сказалъ, что ротой прежде командовалъ подполковникъ, раненый подъ Бородинымъ, а теперь штабсъ-капитанъ. Послѣ этого неизвѣстный спросилъ меня: при какихъ полкахъ состоитъ рота, кѣмъ я служу, давно ли произведенъ въ офицеры, откуда поступилъ? Онъ даже спросилъ меня: сколько мнѣ лѣтъ и откуда я родомъ? Въ подобныхъ вопросахъ и отвѣтахъ, прошло, я думаю, полчаса времени; потомъ онъ кивнулъ мнѣ головою и уѣхалъ. Мнѣ любопытно было узнать, кто это такой, для чего я и обратился къ ѣхавшему сзади казаку; тотъ сказалъ мнѣ, что это генералъ Дороховъ. Я съ нимъ говорилъ довольно свободно, поэтому началъ припоминать, не сказалъ ли чего лишняго, потомъ подумалъ, что если бы ему не нравились мои отвѣты, то онъ не сталъ бы со мною и говорить. Дорохова я никогда не видалъ прежде, но имя его, какъ отличнаго генерала, было всѣмъ извѣстно. Вниманіе его ко мнѣ чрезвычайно мнѣ польстило.
Остановились вблизи Малоярославца, не доходя до него. Только-что начала заниматься заря, отрядили туда егерскіе полки и отъ пѣхотныхъ полковъ стрѣлковые взводы. Вскорѣ открылась ружейная пальба. Въ Малоярославцѣ ночевали уже французы. Полки Либавскій и при немъ поручикъ съ четырьмя орудіями и Софійскій съ штабсъ-капитаномъ и четырьмя орудіями своротили направо и пошли къ городу; Псковскій же полкъ и Московскій, при которомъ я находился съ своими четырьмя орудіями, пошли прямо, вступили на Калужскую дорогу и стали на ней противъ заставы: Псковскій на лѣвой, а Московскій на правой сторонѣ, въ виду и близко города; при насъ находился и нашъ дивизіонный командиръ, генералъ Капцевичъ. Въ городѣ продолжалась ружейная перестрѣлка; выстрѣлы то удалялись отъ заставы, то приближались; пули ружейныя залетали къ намъ и свистѣли. Открылась съ нашей стороны пушечная пальба съ правой стороны, потомъ съ лѣвой стороны стрѣляла наша батарейная артиллерія по мосту, черезъ который непріятели проходили въ городъ. Съ возвышенностей за городомъ и рѣкой начали стрѣлять изъ орудій и французы; сначала стрѣляли по нашимъ батареямъ, потомъ начали бросать гранаты и въ полки, при которыхъ я находился. Такъ-какъ они стрѣляли по насъ съ отдаленной позиціи, то гранаты большею частью разрывало въ воздухѣ, но падали онѣ около насъ больше осколками, которыми убило и ранило нѣсколько людей и лошадей. Долго мы стояли подъ выстрѣлами, ничего не дѣлая, и завидуя находившимся впереди: по крайней мѣрѣ тамъ хотя убьютъ или ранятъ, такъ не даромъ; къ тому-же было мокро и холодно, огней не велѣно было раскладывать, да и ѣсть нечего было: наши съѣстные припасы были въ одномъ мѣстѣ, при штабсъ-капитанѣ, я же, отдѣлившись, ничего съ собою не захватилъ, почему и взялъ у солдатъ нѣсколько сухарей и грызъ ихъ. Время подходило къ обѣду, когда мой деньщикъ, по распоряженію нашего дядьки, принесъ мнѣ полный котелъ каши съ курами, которыхъ солдаты достали гдѣ-то въ деревнѣ. Кушанья принесено было столько, что я съѣлъ самую незначительную часть, а остальное отдалъ фейерверкерамъ. Когда поѣлъ, то, какъ будто, согрѣлся и закурилъ трубку. Въ это время подошла къ намъ батарейная рота, стрѣлявшая влѣво отъ насъ по мосту, возвращаясь назадъ. Въ ней встрѣтилъ я офицера, съ которымъ вмѣстѣ учился, вмѣстѣ поѣхалъ на службу въ Петербургъ и въ одно время произведенъ въ офицеры. Обрадовались мы встрѣчѣ, но мнѣ завидно было, что онъ идетъ уже съ дѣла, а мы стоимъ, ничего не дѣлая. Подошелъ къ намъ той-же роты офицеръ; онъ смотрѣлъ дико, помутившимися глазами, и былъ совсѣмъ разстроенъ, и тутъ-же началъ твердить: «въ первый и послѣдній разъ въ дѣлѣ, никогда, никогда больше не пойду, что бы со мной ни дѣлали». Сначала смотрѣли мы на него съ презрѣніемъ, а потомъ съ жалостью. Послѣ никогда не случалось мнѣ встрѣтить ничего подобнаго. Во все это время гранаты летали къ намъ безпрестанно, а впереди шла пальба пушечная и ружейная. Часу, можетъ быть, въ первомъ, съ французской стороны канонада очень усилилась, ружейная пальба быстро подвигалась къ заставѣ. Наши войска показались, отступая изъ города по дорогѣ и по сторонамъ, а вслѣдъ за ними выходили французы и выстраивались. Генералъ Капцевичъ приказалъ Московскому полку двинуться впередъ, чему я обрадовался, подумавъ: пусть лучше убьютъ въ дѣлѣ, чѣмъ на мѣстѣ,—и скомандовалъ: «батарея впередъ»! Генералъ Капцевичъ подхватилъ: «не надо артиллеріи, пусть артиллерія остается на мѣстѣ»! Это меня сконфузило, я подошелъ къ нему и только сказалъ: «позвольте, ваше превосходительство», какъ онъ крикнулъ: «не надо артиллеріи! Я сказалъ не надо, пусть артиллерія остается—и ту заберутъ, что тамъ»… По своей неопытности, я еще не видѣлъ никакой опасности, почему и обратился къ стоявшему подлѣ меня маіору, батальонному командиру, и просилъ его взять меня съ собою. Онъ подошелъ къ генералу Капцевичу и сказалъ: «ваше превосходительство! Позвольте намъ взять артиллерію: гдѣ же мы будемъ, что допустимъ погибнуть своимъ орудіямъ»? и тогда Капцевичъ позволилъ взять артиллерію, прибавивъ: «берите, только осторожнѣе».... Баталіоны двинулись скорымъ шагомъ и немного разошлись. Я и со мною баталіонный командиръ, большаго роста молодчина, понуждали лошадей ѣхать рысью, и хотя онѣ были утомлены да и орудія тяжело было везти по пашнѣ, но все-таки мы довольно ушли впередъ отъ баталіоновъ и, не доѣзжая Малоярославца, заняли позицію на лѣвой сторонѣ Калужской дороги, противъ самаго выѣзда. Наша пѣхота все отступала отъ города, отстрѣливаясь, а французы въ большихъ массахъ выходили изъ города и строились въ колонны. Я скомандовалъ: «съ передковъ долой, передки отъѣзжай»! И только-что лошади поворотили, какъ французы сдѣлали по насъ изъ ружей залпъ. Залпъ пришелся больше по ѣздовымъ и лошадямъ, прикрывавшимъ собою людей при орудіяхъ. Нѣсколько ѣздовыхъ было ранено, а больше лошадей, одна изъ нихъ и совсѣмъ упала; произошло разстройство. Какъ ни были утомлены лошади, но ихъ запрягали, и онѣ перепутались въ постромкахъ. Я приказалъ заряжать орудія картечью, а самъ бросился приводить въ порядокъ лошадей; только что привелъ ихъ въ порядокъ, какъ французы устрѣмились на насъ, а тутъ подошли и наши батальоны. Повѣривъ прицѣлъ, скомандовалъ я первое «пали», но у канонира, стоявшаго съ пальникомъ, до того дрожала рука, что онъ не могъ фитилемъ попасть въ затравку. Это былъ видный изъ себя солдатъ, вновь къ намъ поступившій и находившійся въ первый разъ въ дѣлѣ. Баталіоны же, поравнявшись съ орудіями, остановились и смотрѣли на насъ; мнѣ стало и досадно, и стыдно. Я вырвалъ у канонира пальникъ, и оттолкнувъ его, смѣло приложилъ пальникъ къ затравкѣ. Выстрѣлъ былъ удачный, и такъ какъ непріятели были довольно близко, то онъ уложилъ цѣлый рядъ французовъ; потомъ второй, третій, четвертый выстрѣлъ и такъ далѣе. Всѣ выстрѣлы были очень мѣткіе, французовъ клали цѣлыми рядами и у нихъ тотчасъ же произошло замѣшательство. Видя это, пѣхотные, не только офицеры, но и солдаты, кричали: «Браво!—Славно!—Вотъ такъ ихъ!—Еще задай!—Хорошенько ихъ!—Ай, артиллеристы, ай, молодцы»! при этихъ возгласахъ люди мои раскуражились и работали дѣйствительно молодцами: живо и мѣтко; мнѣ оставалось только говорить: «не торопись, не суетись», указывать направленіе и изрѣдка повѣрять ихъ. Французы подались назадъ, частью по дорогѣ, а частью начали прыгать черезъ заборы и плетни, гдѣ и засѣли въ прилегавшихъ къ нимъ садахъ и въ находившемся тамъ-же, довольно большомъ двухъ-этажномъ деревянномъ домѣ, и начали осыпать насъ пулями. Въ это время подъѣхалъ конно-гвардейской артиллеріи полковникъ Козенъ съ четырьмя орудіями, поставилъ ихъ въ промежутокъ между моими, такъ-какъ другой баталіонъ полка и два мои орудія были немного лѣвѣе, онъ оставилъ при конныхъ орудіяхъ офицера, а самъ уѣхалъ. Стали дѣйствовать восемь орудій, а французовъ почти прогнали какъ изъ садовъ, такъ и изъ дома, и пули начали уже лѣтать не такъ часто.
Вправо отъ насъ произошла суматоха; сказали, что убили какого-то генерала. Я побѣжалъ посмотрѣть и узналъ, что несутъ раненнаго генерала Дорохова. Я подошелъ къ нему ближе и началъ всматриваться въ него. Лежалъ онъ блѣдный, на солдатской шинели, и его несли четыре солдата. Припомнилъ я свой утренній разговоръ съ нимъ, и мнѣ стало очень жаль видѣть его въ такомъ положеніи.
Между городомъ и нашей позиціей, въ городѣ, не много въ сторонѣ, находился какой-то кирпичный заводъ. Нашъ полковой командиръ подошелъ ко мнѣ и спросилъ у меня палительныхъ свѣчей, чтобъ зажечь сараи, говоря: «худо будетъ намъ, когда французы еще выйдутъ изъ города, займутъ ихъ и тамъ засядутъ....» Потомъ обратился онъ къ баталіону: «Ну,—сказалъ,—ребята, кто пойдетъ зажигать сараи—тому крестъ!» На эти слова двинулся весь баталіонъ, и онъ самъ уже выбралъ унтеръ-офицера и двухъ солдатъ. Сараи зажгли, и посланные воротились благополучно.
Лѣвѣе отъ насъ, съ французской стороны, раздался пушечный выстрѣлъ, и первымъ ядромъ повалило у меня лошадь; потомъ другой, третій и такъ далѣе, мѣтко попадая въ насъ. Мы обратили туда всѣ наши восемь орудій и начали стрѣлять, съ лѣва же отъ насъ подъѣхала еще батарейная рота нашей бригады, и вскорѣ мы заставили французовъ замолчать.
Въ это время показалась наша армія, на правой сторонѣ отъ насъ, пришедшая изъ-подъ Тарутина. Часть ея отдѣлилась и прошла за нами, на нашъ лѣвый флангъ. Сзади насъ не было уже видно никакихъ войскъ въ резервѣ, всѣ введены были въ дѣло. Сдѣлай непріятели еще дружный напоръ до прихода арміи—намъ бы не устоять противъ ихъ многочисленности; опоздай нѣсколькими часами наша армія изъ-подъ Тарутина, то они могли бы занять Калужскую дорогу. Непріятели дѣлали еще попытки прорваться; но подкрѣпленія пришли въ пору, и трудно уже было имъ справиться съ нами. Примѣтно было, что французы подъ Малоярославцемъ не такъ бойко и быстро шли, какъ подъ Смоленскомъ и Бородиномъ: тамъ они смѣло шли на наши многочисленныя батареи, а тутъ, какъ будто, ощупью наступали и подавались назадъ отъ нѣсколькихъ картечныхъ выстрѣловъ. Видно, они помнили урокъ, заданный имъ подъ Бородиномъ. Тутъ же отъ ихъ нѣсколькихъ корпусовъ отдѣлались только нашъ 6-ой корпусъ генерала Дохтурова и отрядъ генерала Дорохова. Дѣйствовали уже и подоспѣвшія войска, стрѣляли наши баталіоны московскаго полка, а второй баталіонъ тронулся было въ штыки, но не догналъ французовъ и возвратился на мѣсто. Время подходило къ вечеру: канонада начала затихать, продолжалась только въ городѣ ружейная перестрѣлка. Гвардейская артиллерія уѣхала, а я остался съ четырьмя орудіями. Въ это же время возвратились, посланные мною за зарядами, первые выстрѣленные ящики.
Въ этотъ день лишь только по утру мы поили своихъ лошадей и дали имъ немного, бывшаго у насъ въ запасѣ на лафетахъ, сѣна. Теперь же я объявилъ полковому командиру, что нужно напоить лошадей еще и послать за фуражемъ. Онъ посовѣтовалъ мнѣ отправить отъ орудій и ящиковъ лошадей на половину, а остальныхъ оставить на случай ночнаго нападенія. Люди ѣли только одни сухари. Пальба затихла; съ самаго полудня началъ показываться въ городѣ дымъ, а въ это время весь городъ былъ въ огнѣ: горѣли дома, горѣли церкви, заревомъ насъ совершенно освѣщало. Разставили впереди пикеты, а остальнымъ людямъ приказано было прилечь. Легли колоннами, какъ стояли, положа головы одинъ на другаго, ружья имѣли каждый при себѣ. Мои люди тоже прилегли, кто куда попалъ. Земля была мокрая и не на чѣмъ было прилечь; я сѣлъ, прислонившись спиною къ колесу орудія, а голову склонилъ на тупицу и такъ задремалъ. Спустя немного времени, поднялась ружейная перестрѣлка, а потомъ изрѣдка и пушечные выстрѣлы; люди повскакивали. При свѣтѣ зарева перестрѣлка продолжалась съ полчаса времени и потомъ затихла; черезъ нѣсколько времени опять поднялась; при этомъ люди не вставали, и я сидѣлъ у колеса, не подымаясь; перестрѣлка продолжалась довольно долго. Разсказывали, что первая перестрѣлка произошла отъ того, что пробѣжала корова между аванпостными часовыми, подняла шумъ, и началась пальба; вторая отъ того, что нашъ ефрейторъ, разводя часовыхъ, наткнулся на французскаго, тотъ выстрѣлилъ, и опять поднялась стрѣльба. Эти пустые случаи стоили, можетъ быть, сотни человѣкъ съ каждой стороны. Не смотря на перестрѣлку впереди, люди спали, и при этомъ все-таки ранено нѣсколько спящихъ. Я у колеса окончательно заснулъ и спалъ пока продрогъ, что случилось скоро: ночью сдѣлалось порядочно холодно, да къ тому же я весь былъ мокрый.
Пришли лошади съ водопоя и привезли сѣна. Лошадей не отпрягали, а оставили въ упряжи, оборотивъ уносныхъ къ дышловымъ головами, а у коренныхъ, везшихъ ящики, опустили оглобли и задали имъ корму. Я приказалъ зарядить орудія картечью, а часовыхъ поставить съ готовыми пальниками; велѣлъ подъ ящикомъ постлать сѣна, легъ на него въ мокрой шинели и приказалъ еще прикрыть себя сверху. Такимъ образомъ я согрѣлся и спалъ до самаго свѣта. Когда меня разбудили, то сказали, что пѣхота идетъ назадъ. Мы оправили лошадей и тронулись съ боку колонны. Французы насъ замѣтили и начали бросать гранаты съ возвышенности за городомъ. Гранаты разрывало въ воздухѣ и около насъ. Тутъ я разсмотрѣлъ, что въ пѣхотѣ офицеры и солдаты были мнѣ не знакомы; они были изъ другаго корпуса, кажется, генерала Милорадовича. Спросилъ я у старшаго фейерверкера—что это значитъ? Онъ отвѣчалъ, что ночью нашъ полкъ ушелъ назадъ, а на его мѣсто пришелъ другой. На мой вопросъ, почему онъ меня тогда не разбудилъ и не далъ мнѣ знать, онъ сказалъ, что не хотѣлъ будить; вѣроятнѣе же всего, что какъ онъ, такъ и всѣ люди спали, ибо всѣ были очень изнурены.
Пѣхота колонной пошла назадъ прямо полемъ, а мы повернули на дорогу, и я присѣлъ на лафетный ящикъ. Сидя на немъ, находился я въ какомъ-то странномъ, полусознательномъ состояніи: смотрѣлъ и слышалъ, но все, какъ-будто, путалось и мѣшалось въ головѣ, впрочемъ я находился въ пріятномъ настроеніи духа. Мнѣ представлялся нынѣшній день въ прошедшемъ; трудный переходъ, дождь, голодъ и безсонница, сраженіе, счастливо цѣлый день выдержанное, въ настоящемъ—довольно спокойное сидѣнье на лафетѣ, а въ будущемъ—спокойный сонъ на соломѣ: все это производило пріятное ощущеніе. Хотя ночью, казалось, я и довольно спалъ, зарывшись въ сѣно, но такъ какъ я былъ мокръ, голоденъ и холоденъ, то это былъ не сонъ, а какая-то забывчивость.
Два орудія тащились запряженныя по три лошади, всѣ ящики по двѣ. У орудія, на которомъ я сидѣлъ, было испорчено колесо, а прави́ло перебито ядромъ такъ, что висѣло и держалось лишь съ одной стороны на оковкѣ. Цѣлый день, во время сраженія, была мрачная погода, съ какой-то слякотью и небольшимъ вѣтромъ, который относилъ дымъ и вмѣстѣ съ нимъ огарки отъ картузовъ на орудія и людей. Орудія, отъ самыхъ дулъ до затравокъ, до того закоптились, что были черносизаго цвѣта. Огарки отъ картузовъ садились людямъ на шинели, портупеи и лица, такъ что всѣ походили на трубочистовъ; я вѣрно былъ такимъ же. Вскорѣ дошли мы до мѣста расположенія арміи. Такъ какъ нашъ 6-ой корпусъ, трудными переходами и сраженіемъ въ теченіе цѣлаго дня, былъ утомленъ, то для отдыха назначили ему стать сзади, въ резервѣ. Прошедши съ орудіями поперегъ линій, выстроенныхъ корпусовъ, пришлось проходить и по линіи гвардейскаго корпуса.
Корпусъ или отрядъ, возвращавшійся со сраженія съ признаками участія въ дѣлѣ, обращалъ на себя всеобщее вниманіе. Не участвовавшіе въ дѣлѣ, солдаты и особенно офицеры, смотрѣли съ расположеніемъ на потрудившихся и завидовали оставшимся въ живыхъ счастливцамъ. Они любопытствовали и приставали съ вопросами, особенно видя ощутительные признаки жаркаго дѣла. Такъ было и съ нами. Солдаты разспрашивали солдатъ, а офицеры съ разспросами подходили ко мнѣ. Но я былъ въ такомъ расположеніи духа, что, кажется, только и отвѣчалъ: «да и нѣтъ». Послышалось мнѣ, что кто-то изъ офицеровъ сказалъ: «Экой медвѣдь!» Не смотря, однакожъ, на разсѣянность, я все же замѣтилъ кучку гвардейскихъ солдатъ, смотрѣвшихъ на насъ; одинъ изъ нихъ, указывая рукою на орудія, сказалъ: «ужъ эти и видно, что поработали: вишь, какъ рылы-то позамарали»! Эти простыя слова чрезвычайно были мнѣ пріятны. Вскорѣ я нашелъ свою роту; тамъ горѣли огни и подавали обѣдъ, что было очень кстати. Поѣлъ я съ большимъ аппетитомъ и не вдаваясь ни въ какіе разспросы, залегъ спать. Армія простояла на мѣстѣ цѣлый день. Проснувшись, я увидѣлъ штабсъ-капитана, писавшаго рапортъ объ убитыхъ, раненыхъ и вообще о всѣхъ потеряхъ. Потери были порядочныя въ людяхъ и лошадяхъ. У меня оказалось много раненыхъ лошадей. Офицеры остались цѣлы, у одного только поручика немного оцарапало ногу. Порчи въ артиллеріи было немного. Вообще отдѣлались довольно счастливо. Сдѣлано было представленіе къ наградѣ объ офицерахъ и нижнихъ чинахъ. Какъ и прежде, въ спискѣ были проставлены старшіе впереди, а меня и прапорщика, какъ младшихъ, помѣстили послѣ всѣхъ. Не представили къ наградѣ только подпоручика англичанина, потому что онъ въ то время, когда ожидали исправленія моста, зашелъ въ избу, проспалъ тамъ до свѣта и уже подъ вечеръ примкнулъ къ штабсъ-капитану. Я думалъ, что мнѣ придется остаться, какъ и за Бородино, безъ всякой награды: такая, видно, моя участь. Нежданно негаданно явился вѣстовой Московскаго полка, спросилъ меня и сказалъ, чтобы я пожаловалъ къ полковому командиру. Я пошелъ. Командиръ сидѣлъ у огня съ своими офицерами, которыхъ всего на всего осталось восемь человѣкъ, да солдатъ сотни двѣ съ небольшимъ. Приказалъ онъ адъютанту читать бумагу, гдѣ, какъ оказалось, было представленіе меня къ наградѣ и очень хорошей. Когда адъютантъ прочиталъ, то командиръ спросилъ меня: «довольны ли вы?» Мнѣ оставалось только поблагодарить его. При этомъ онъ еще прибавилъ: «вотъ видите ли, когда мы стояли подъ Тарутиномъ, то вы и знать насъ не хотѣли, а мы васъ не забыли.....» Я замялся и кое-какъ извинился тѣмъ, что, по случаю больной ноги, не могъ тогда ходить. Дѣйствительно, когда мы стояли подъ Тарутиномъ, то я жилъ съ штабсъ-капитаномъ, рѣдко ходилъ къ своимъ орудіямъ, а у полковаго командира ни разу не былъ. По представленію полковаго командира и такъ какъ дѣло происходило въ виду самого дивизіоннаго командира, генерала Капцевича, я, не имѣя еще ничего за отличіе, получилъ прямо Владиміра съ бантомъ. Поручикъ и штабсъ-капитанъ тоже получили Владиміра, послѣдній уже имѣлъ его за Турецкую кампанію. Такимъ образомъ наша рота получила три Владимірскихъ креста, а нижнимъ чинамъ дали нѣсколько Георгіевскихъ.
Въ то время, когда я былъ у полковаго командира по поводу представленія меня къ наградѣ, вотъ что еще случилось. Когда адъютантъ прочиталъ бумагу, то поднялся одинъ изъ офицеровъ и спросилъ меня: не изъ такого ли я города? И когда я отвѣчалъ утвердительно, то онъ бросился меня обнимать. «Узнаете ли вы меня?» спросилъ онъ. Потомъ, обратясь къ полковому командиру, сказалъ: «представьте, какой случай! Десять лѣтъ тому назадъ, я жилъ у нихъ въ домѣ, когда они съ братомъ были еще мальчиками и учились въ народномъ училищѣ, гдѣ я былъ въ высшемъ классѣ, почему и смотрѣлъ за ними.» Тутъ и я его узналъ и былъ очень радъ такой встрѣчѣ. Этотъ офицеръ служилъ тогда капитаномъ.
Такъ какъ наша рота подъ Малоярославцемъ находилась при трехъ разныхъ полкахъ, расположенныхъ при различныхъ позиціяхъ отдѣльно, то и разсказывали, съ кѣмъ что случилось особеннаго. Мнѣ пришлось стоять у Калужской заставы, а прочимъ правѣе меня, у выѣздовъ. Вездѣ происходило почти одно и тоже. Французы высыпали изъ города, и ихъ прогоняли назадъ въ городъ картечами; полки ходили въ штыки. Особенно большая потеря была въ Софійскомъ полку, при чемъ и добрые наши пріятели, маіоры, пострадали: одинъ убитъ, а другой, лифляндецъ, тяжело раненъ—пуля попала ему въ бокъ и остановилась въ хребтовыхъ позвонкахъ. Много времени спустя, узналъ я, что онъ сильно страдалъ отъ раны, но остался живъ и находился въ имѣніи графа Воронцова, въ Крыму. Встрѣтиться однакожь съ нимъ мнѣ не пришлось.
