Н. А. Лейкинъ.[править]
Мученики охоты.[править]
1880.[править]
ГИТАРИСТЪ.[править]
Улеклась пыль по Шлиссельбургской дорогѣ. Теплый майскій вечеръ. За воротами сѣренькаго деревяннаго домика-особняка сидитъ молодой человѣкъ въ картузѣ, въ коротенькомъ пальтичкѣ на распашку и въ высокихъ сапогахъ. Розовая ситцевая рубашка на выпускъ и глухая жилетка съ цвѣтными стеклянными пуговицами. Молодой человѣкъ смотритъ въ даль на дорогу и меланхолически пощипываетъ струны гитары, то и дѣло поплевывая въ колки и закрѣпляя ихъ. На дворѣ черезъ нарядныя тесовыя ворота слышенъ визгъ женскихъ голосовъ и возгласъ: «гори, гори ясно, чтобы не погасло; взглянь на небо!»
— О черти! Ну васъ ко всѣмъ лѣшимъ! Упарился! раздался въ калиткѣ возгласъ и со двора на дорогу вышелъ молодой кучеръ въ безрукавкѣ. Кучеръ, тяжело дыша отъ усталости, остановился передъ гитаристомъ и долго смотрѣлъ на него въ упоръ, слушая совсѣмъ незатѣйливую музыку. Гитаристъ старался наиграть какую-то чувствительную пѣсню, но ничего не выходило.
— Пользуешься? спросилъ его кучеръ.
— Пользуюсь вотъ, пока дяденька въ отсутствіи, отвѣчалъ тотъ. — Да и какая тутъ можетъ быть гитарная наука, коли наяриваешь, а самъ какъ воръ на дорогу глядишь, да смотришь не ѣдетъ-ли онъ, чтобъ бѣжать тебѣ да прятать отъ него музыкальный струментъ.
— А крутъ онъ у васъ.
— Совсѣмъ на манеръ крокодила. Эхъ, ежели-бы вернулся онъ домой внезапно да засталъ эти самыя игры у васъ на дворѣ да меня съ гитарой, такъ ужъ показалъ бы онъ свои турецкія звѣрства!
— Ну, со мной-то онъ не очень-бы много подѣлалъ. Я тоже зубастъ, похвастался кучеръ.
— По зубамъ-то бы онъ тебя и потрафилъ.
— По зубамъ! А мировой-то на что? Нѣтъ, по зубамъ-то это онъ только васъ гладитъ, потому что вы сродственники, и знаетъ, что жалиться на него не пойдете. А я что? Я кучеръ, а онъ мнѣ хозяинъ — вотъ и все колесо. Что онъ богатый купецъ подрядчикъ и своимъ богатствомъ важничаетъ, такъ это мнѣ наплевать- У меня свой павлинъ въ головѣ. Меня за кое наѣздничество куда угодно въ кучера возьмутъ. Да я въ любой графской конюшнѣ буду первый, продолжалъ бахвалиться кучеръ, умолкъ и послѣ нѣкоторой паузы спросилъ: — Это у тебя ужъ которая гитара-то?
— Пятая. И вѣдь за кажиную, братецъ, по два съ полтиной плачу.
— А тѣ всѣ четыре объ твою голову разбилъ?
— Объ голову. Да вѣдь какъ! Въ дребезги. Переборы со струнами въ рукахъ остались, а гитарное мясо въ щепки.
— Да какъ онъ тебѣ башку-то ни разу не проломилъ?
— А оттого, что ни разу ребромъ не попадалъ, а все наровитъ плашмя. Хитеръ тоже!
— Ну все-таки это оскорбленіе дѣйствіемъ, хоть и безъ пролома. Очень ужъ вы всѣ сродственники унижаетесь передъ нимъ, павлина у васъ въ головѣ нѣтъ — вотъ оттого онъ надъ вами свои турецкія звѣрства и доказываетъ. А ты подыми голову да требуй хоть удовлетворенія. Я вонъ у полковника Мигалова въ кучерахъ жилъ, такъ тотъ меня только двумя перстами по лицу тронулъ, а я сейчасъ носъ расковырялъ въ кровь и пятнадцать цѣлковыхъ съ него за это содралъ, а то молъ судиться буду, потому при свидѣтеляхъ…
— Что-жъ ему значитъ при его богатствѣ пятнадцать цѣлковыхъ, да наконецъ у меня и свой капиталъ есть.
— А коли есть, то зачѣмъ-же ты у него живешь?
— Въ опекѣ я — вотъ и весь сказъ. Опекунъ онъ надо мной. Вотъ совершеннолѣтіе въ будущемъ году исполнится, тогда другой разговоръ будетъ.
— Дядя онъ тебѣ?
— Нѣтъ, я только такъ въ племянникахъ существую, а у насъ даже и родственнаго свойства нѣтъ. Съ измалѣтства дядей зову. Поговариваютъ, что онъ хочетъ полоуміе моихъ чувствъ доказать, чтобъ продлить опеку, но я не поддамся.
— Врешь, поддашься. На какомъ-же ты положеніи у него живешь?
— Да ни на какомъ. «Работай, говоритъ, на меня, а спи на себя». Да еще лѣностью попрекаетъ.
— Дивлюсь! произнесъ кучеръ. — Ну, а отчего-же онъ такъ пронзительно гитару не любитъ?
— Толкуетъ, что будто она домъ христіанскій безчеститъ. «У насъ, говоритъ, въ каждой комнатѣ чудотворная икона, а ты съ музыкой. Окромя того, говоритъ, гитара тебя отъ дѣла отвлекаетъ и ты къ дѣлу не пристрастенъ». А какъ я могу къ его дѣлу пристраститься? У меня чувствительность сердца огромная и я къ романсамъ уединеннымъ слабость питаю, а онъ меня къ своему подряду по мусорному очищенію приставилъ. Великъ интересъ послѣ гитары-то мусорная койка да ящикъ! Вотъ ежели-бы онъ меня въ бани приказчикомъ посадилъ, ну другой интересъ. Такъ не сажаетъ, говоритъ: «отъ билетовъ красть будешь». А тамъ чудесно-бы было! Днемъ, когда мало народу, сидѣлъ-бы я за выручкой да нащипывалъ по струнамъ: «шумитъ, гудитъ Гвадалквивиръ! Скинь мантилью ангелъ милый». Вотъ онъ сей романсъ чувствительный. Я ужъ оба колѣна теперь дѣлать могу.
Гитаристъ поплевалъ въ колки и защипалъ струны, но не вышло ничего и похожаго на нѣкогда знаменитый и модный романсъ.
— А вѣдь чувствительности-то мало, сказалъ кучеръ — Мнѣ кажется, что оттого ты потрафить не можешь, что очень ужъ много въ колки плюешь. А ты плюй по легче.
— Чудакъ человѣкъ, безъ плеванья нельзя. Черезъ это струны слабнутъ. Нѣтъ, это просто оттого, что у меня все гитары разныя. Вотъ ко второй гитарѣ, что на Пасхѣ объ мою голову разбилъ, я ужъ было совсѣмъ привыкъ и такая чувствительность выходила, что бывало какъ заиграю, тетка Манефа сейчасъ въ слезы. Привыкнешь къ одному перебору, а онъ и разобьетъ струментъ, ну, къ новому-то опять съизнова привыкаешь. Вотъ и не выходитъ съ непривычки.
— Кондратій Петровичъ, брось ты эту гитару и займись другой слабостью, посовѣтовалъ кучеръ. — Что за радость, коли у тебя снаровки нѣтъ?
— Ни въ жизнь не брошу! Пусть хоть десять струментовъ объ мою голову разбиваетъ, а гитарное пристрастіе всегда при мнѣ останется. Вѣдь вотъ и дядя мнѣ тоже другое малодушество совѣтуетъ, да не могу. «Займись, говоритъ, голубиной слабостью — слова не скажу». Но развѣ голубь и гитара одинъ и тотъ-же сюжетъ? Что такое голубь, коли у меня чувствительность чувствъ?
На дорогѣ показалась пыль. Вскорѣ обозначилась купеческая телѣжка съ мчащимся рысакомъ. Виднѣлся и «самъ», правящій лошадью.
— Ѣдетъ! Самъ ѣдетъ! крикнулъ кучеръ, и встрепенувшись, бросился отворять ворота. Гитаристъ со всѣхъ ногъ побѣжалъ въ калитку. «Ѣдетъ! Самъ ѣдетъ»! повторили на дворѣ хо ромъ женскіе голоса, послышалась бѣготня и скоро все смолкло.
Къ воротамъ подъѣзжалъ на взмыленномъ рысакѣ «самъ», и ни за что-ни прочто обругалъ «деревомъ стоеросовымъ» стоящаго передъ нимъ безъ шапки кучера.