Кузьмина-Караваева Е. Ю. Равнина русская: Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма.
СПб.: «Искусство--СПБ», 2001.
ДОРОГА (1914)[править]
Содержание[править]
Перекресток
[1] «Пахарь, идущий за плугом…»
[2] «Город больных сердец…»
[3] Notre Dame («О, страх забытый, страх вчерашний…»)
[4] Notre Dame («Стучат по темным, древним плитам…»)
[5] «Я не хотела перепутья…»
[6] «Да, видно, так назначено…»
[7] «Мне нечего уже жалеть…»
[8] «Буду ль тихим молитвам внимать?..»
[9] «Теперь, когда я ближе к цели…»
[10] «Дорога ослепит, изгорбит…»
[11] «Я сама гадалка и ведунья…»
Вестники
[1] «Широко разметало руки…»
[2] «Кто знает, тот молчит…»
[3] «Свершены ль железные законы?..»
Начало
[1] «Всё — только раз, и всё — неповторимо…»
[2] «Скоро мальчик, горбатый и низкий…»
[3] «Рыбак плывет, чтобы закинуть сети…»
[4] «Много шумело и стихло неясных, обманчивых вёсен…»
[5] «А на душе всё те же песни…»
[6] «Никому не стану я рассказывать…»
[7] «Замедляю шаги торопливые…»
[8] «Там, где были груды пепла…»
[9] «Вы говорили мне о смерти; да, у вас…»
[10] «Суровая тайна земли обетованной…»
[11] «Мерная музыка тихо звучит в небесах…»
[12] «О, разве мне нужна борьба с забытыми врагами?..»
[13] «Так завершаются пути, назначенные людям…»
[14] «Паломники к неведомой святыне…»
[15] «Так. Всем сомненьям дан ответ…»
[16] «Да, в тебя, судьба, я верю…»
[17] «Во мне вселенская душа…»
Земля
[1] «Сердце никогда мое не билось чаще…»
[2] «Все забыла, все забыла, только знаю…»
[3] «Давно я увидела в небе закатном сияющий знак…»
[4] «Торжественно и звонко, будто первый дождь весною…»
[5] «Тянут невод розоватый…»
[6] «Земли родной оторванный осколок…»
[7] «Да, блаженна причастная чуду…»
[8] «Весенний дождь поит земные нивы…»
[9] «Так. Так. Мои сплелись с землею корни…»
[10] «Зерна желтые осеннего посева…»
[11] «Так. Жребий кинут. Связана навеки…»
[12] «С серпом отточенным придет к нам твой косец…»
[13] «Из житницы, с травою сорной…»
Перекресток[править]
Пахарь, идущий за плугом,
Владыка, сидящий на троне,
Свободный, плененный,
Туман над нескошенным лугом,
И факел звезды в небосклоне,
И мир опьяненный, —
Вот светлое царство мое,
От века сужденное роком,
Путь ежечасный;
Пусть в сердце стрелы острие,
Пусть снятся мне сны о далеком,
Пусть срывы опасны, —
Я выну отравное жало,
Над пропастью крылья расправлю
И сны все забуду;
Узнаю, — судьба увенчала;
Терновый венец свой восславлю,
Покорная чуду.
И в мире я ласку мирскую,
И волю, незримую ныне,
Как чудо свершаю;
И в тайне свершенной ликую,
И вижу я в древней святыне
Путь к новому раю.
Город больных сердец,
Город последней встречи;
Скоро ль настанет конец?
Скоро ль потухнут свечи?
Убей, опьяни меня, яд;
О, сердце, любви осколок,
О, пристальный, пристальный взгляд, —
А путь мой пустынен и долог.
Воздух как темный металл,
А кровь как металл раскаленный;
Я знаю, он долго алкал, —
Владыка, в безмерность влюбленный.
Владыка, он снова придет
И выпьет всю жадную душу;
Исчезнет томительный гнет.
Безмолвие снова нарушу.
О, страх забытый, страх вчерашний, —
Стучусь, вхожу в твой темный храм;
Над нами сводчатые башни
И синий цвет в оправе рам.
Я прислонюсь у темных сводов
И буду ждать твоих чудес,
Чтоб ты, Царица всех народов,
Дала мне синь своих небес.
Ты назвалась, как я, рабыней
И стала выше всех цариц;
Иду из огненной пустыни
Перед тобой склониться ниц.
Где все зовет нас к позабытым,
Где сумрак благостный царит,
Несут благих в гробу увитом,
Стучат по камням древний плит.
Стучат по темным, древним плитам;
Мелькнули в сводчатых вратах.
Ты будешь помнить о забытом,
Ты будешь осенять наш прах.
Царица всех цариц, Мадонна,
Вот темный гроб перед Тобой,
Взгляни навеки благосклонно, —
Она звалась, как Ты, рабой.
Но не пришел к ней дух Господний;
Смотри, — блестит мерцанье свеч, —
И шире мир, и мир свободней,
И нет того, что в нем беречь.
Покровом вечным осенила
Последний мой и долгий путь;
Теперь я знаю, что могила
Навек, навек мне сдавит грудь.
Я не хотела перепутья,
Устала без дорог блуждать.
Так неужели надо ждать?
И не могу покой вернуть я?
Вот, странник тихий, странник вечный,
Иду; и дом мне — в поле стог;
Забыла я родной порог;
И брат любимый — каждый встречный.
От долгих верст устали ноги,
И много примелькалось лиц.
Ведь гнезда есть у вольных птиц,
И у зверей земных — берлоги.
Да, видно, так назначено,
Так, видно, рок велел:
Не ведать, что утрачено,
Не ведать, где предел.
С людскими поколеньями
Вступаю в череду,
Дорогами, как звеньями,
Я землю обведу.
Так больно. Всё без времени,
Без срока, без конца.
Не вынесу я бремени
Тернового венца.
Мне нечего уже жалеть,
И все изведано, знакомо;
И ширь земли, как птице клеть;
В полях, в пустыне — вечно дома.
Но если путь мой пересек
Живую цепь былых событий
И если много синих рек
Шумело в час моих отплытий, —
То знаю, — где-то дуб растет
Среди равнин, покрытых рожью,
Где не дано мне птичий взлет
Следить со сладостною дрожью.
Буду ль тихим молитвам внимать?
Твои руки в окно постучали,
Ты пришла ко мне, светлая Мать,
Из надзвездной и благостной дали.
Вновь мой путь не безлесен и радостно нов,
Вновь мой дух не томится и радостно волен;
Распростерла навеки Ты светлый покров
С еле зримых в полях колоколен.
Простучала в окно; выхожу, выхожу,
Выхожу без улыбки и слова;
Буду тихо считать за межою межу,
Ждать в полях еле слышного зова.
Теперь, когда я ближе к цели
И светит мне любовь иная,
Не вижу, судьбы проклиная,
Младенца в тихой колыбели.
Теперь, когда земная стужа
Навек, навек с душой сроднилась,
Хочу, чтоб сердце громче билось
Не от тоски о силе мужа.
Я радость горькую приемлю;
Я отрекусь от тихой доли
И променяю ваше поле
На богоданную мне землю.
Мой дух, в борьбе былой сраженный,
Теперь постиг твою святыню;
Не смейтесь, глядя на рабыню,
Земные матери и жены.
И с сожаленьем не смотрите, —
Зачем мне горечь сожалений?
Ведет от благостных селений
Святая цепь иных событий.
Но подходите без опаски:
Мои слова всегда простые;
Их дети услыхав земные
Смеются, как от Божьей ласки.
Я не певала колыбельных —
О тихой грусти песен нежных,
Забыла знак страстей мятежных
В моих скитаньях беспредельных; —
Но каждый червь, но каждый стебель
И дым над низкою деревней
Мне говорит о тайне древней,
О том, что Мудрый ждет на небе.
Не обреченность, не заклятье
Меня влечет от тихой жизни, —
Я встречу вас в иной отчизне,
Пред Богом Сил, земные братья.
Дорога ослепит, изгорбит,
Главу покроет сединой;
О, сколько мудрой, светлой скорби
В тебе, последний мой покой.
Иду, путем пересекая
Просторы сел земных и нив;
Смотрю, как вьется птичья стая,
Смотрю на бешеный прилив.
И каждый спутник мой случайный
Меня приветствует, как брат;
И сердце внемлет знакам тайны;
И дух, как в дни созданья, рад.
Иду; — как белый саван, — зимы,
Как день воскресный, — шум весны;
Земли просторы мной любимы,
Ее торжественные сны.
Пойми, пойми мой путь бесславный,
И скорбь незримую пойми;
Теперь зверям я стала равной.
Мой путь земной, как крест, прими.
Я сама гадалка и ведунья;
О судьбе не спрашивай других.
Мы с тобой дождемся полнолунья,
Мы дождемся, чтобы день утих.
И тогда, без тайного заклятья,
Не глядя на очертанья рук,
Точным словом все смогу сказать я,
Угадать, в какой ты вступишь круг.
Я тогда узнаю тайным знаньем,
На черты лица ночного поглядев,
То, что не узнать иным гаданьем, —
Твой восторг, твою печаль, твой гнев;
Перед кем ты будешь жечь лампады,
На кого отточишь остро нож.
Не благодарю, не жду награды;
Иначе мое гаданье — ложь.
Только в час опасности последней,
Той, что ты не в силах превозмочь,
Вспомни ты торжественные бредни,
Полнолунье, и меня, и ночь.
Вестники[править]
Широко разметало руки
Над морем облако свинцовое;
И в сердце нет вчерашней муки, —
Встаю я, к таинству готовая.
Весь день, весь день встречала знаки,
Таинственно меня манившие;
Полеты птиц и в поле злаки,
Обет грядущего хранившие.
И знали в светлой ризе горы,
Куда ведут пути тернистые,
Какие новые просторы
Откроют мне леса огнистые.
Но я, не ведая, молчала,
И сердце было зачаровано.
Да, этот светлый знак начала,
Залог, что сердце не заковано.
Я подымусь дорогой млечной,
Взметусь с далекими планетами,
С землею — путницею встречной —
Свяжу навек себя обетами.
Кто знает, тот молчит…
А ветер в поле воет,
И в небе тучи мчит,
И в море гребни роет.
Травою заросло
То поле, где мы жили,
И сгнило то весло,
С которым в дали плыли.
К нам смерть не подойдет:
В тиши мы молча знаем, —
Исчезнет темный гнет, —
Мы жизнь обретаем.
Наш путь среди могил,
Но к вечности нетленной
Вот вестник протрубил,
Вот в сердце знак священный…
Кто знает, тот молчит.
Свершены ль железные законы?
Иль последний Твой закон нарушен?
И былые стоны, — сны, — не стоны?
И покой холодный мой бездушен?
Я не знаю. Только путь окрашен
И отмечен красным, тайным знаком;
И гонец неведомый не страшен,
Сочетая нас последним браком.
Но когда я сплю, мне четко снится, —
Мы подвластны мудрой, светлой воле,
И хранит стеклянная теплица
Нас, откопанных в морозном поле.
И когда мы буйно мечем лозы,
К нам подходит благостный Садовник,
Чтоб в цветок кровавый розы
Перевить откопанный шиповник.
Нам, не знавшим непонятной тайны,
Кажется, что жизни ход нарушен,
И законы мудрые — случайны,
И Садовник благостный — бездушен.
Начало[править]
Всё — только раз, и всё — неповторимо;
Года летят, как в небе облака;
Уводит путь тяжелый мимо, мимо,
И катит воды мутная река.
Всё — только раз, и всё — неповторимо.
Всему черед, всему свое «довольно».
Кто вышел в путь, тому возврата нет;
Пусть будет радостно, мучительно иль больно;
И минет ночь, как миновал рассвет.
Всему черед, всему свое «довольно».
И я иду, и солнце в море гаснет.
За мной туман, как белая стена,
И с каждым шагом пропасти опасней,
И ночью встанет красная луна.
Так я иду, и солнце в море гаснет.
Скоро мальчик, горбатый и низкий,
Перестанет по дому бродить;
Тот, кто стал мне нечаянно близкий,
Разорвет нас связавшую нить.
Только серая спящая кошка
Будет тихо мурлыкать во сне;
Да в открытое утром окошко
Осень вести подаст о весне.
О приют мой последний, священный,
Вот, — тебя окружила стена;
Знаю, — мир твой восстанет нетленный,
Расцветет, как цветок, тишина.
Может быть, я, усталая, снова
Путь мой древний средь гор обрету,
Прошепчу безответное слово
И к земле темных туч намету.
Рыбак плывет, чтобы закинуть сети,
И птица вдалеке кричит,
И плачут в комнатах земные дети,
И муха бьется, маятник стучит.
В руках прохожего по камням палка
Так гулко отбивает каждый шаг,
А мне мучительно кого-то жалко
И другом кажется вчерашний враг.
Зачем, зачем с такой тоской невнятной
Кружится под луной лиловый дым?
Все призрачно, далеко, непонятно
Работникам и пахарям земным.
Я знаю: утром снова выйдет стадо,
Погонят псы играющих телят,
Сбежится, солнечному свету рада,
Веселая толпа нечесаных ребят.
И о тоске ночной опять забудут,
От тайны отрекутся, чтоб забыть;
Потом с луной, подвластна вечно чуду,
Дворовая собака станет выть.
И пронесутся с дальних колоколен
Удары полночи, — за часом час, —
И каждый, непонятным страхом болен,
Опять увидит призраков средь нас.
Много шумело и стихло неясных, обманчивых вёсен;
К западу солнце клонилося; ветер холодный подул;
С моря донесся протяжный, как вой, угрожающий гул.
Не было, не было лета; багряная близилась осень.
Сердце в предчувствии смерти отрывочно, гулко стучало;
Так наступило нежданно великих свершений начало.
Пусть исчезает былое и новое в жизнь устремится;
Канет багряная осень и зимний блистающий снег;
Солнце померкнет; и волны скуют свой прибойный набег;
В небе закатном исчезнет плывущая птиц вереница.
Смертному ясно: то близятся смерти карающей знаки;
Верь, — не воскреснут, пока не истлеют, как мертвые, злаки.
А на душе всё те же песни;
Пусть бьется море подо мной,
Пусть с каждым шагом путь отвесней
Со мною — песнь; во мне — покой.
Я знаю, — за горой отлого
Спускаются квадраты нив;
Крутую изберу дорогу,
Покой мой светлый возлюбив.
Избрав мой путь, конец избрала:
Там, где кружат одни орлы,
Я подыму свое забрало
На желтом выступе скалы.
Узнают через год в деревне,
Что кто-то умер над скалой;
Так я вернусь к тебе, мой древний,
Так я вернусь к красе былой.
И там, где в роще кизиловой
Уж облетел последний лист,
Где каждый выступ гор лиловый
Прозрачно-ясен, четко-чист,
Где тихо вязь плетут минуты,
И в них неведомый покой, —
Там, разорвав земные путы,
Я буду вновь навек с тобой.
Никому не стану я рассказывать
О путях к последней высоте;
Мне ль, усталой, всем указывать,
Как стремиться к тихой красоте?
Знаю, на рассказ пошли б с котомками,
С палками и с грудою ребят;
Потревожили бы возгласами громкими
Гор лиловых неприступный ряд.
Я пойду горами кизиловыми,
Одинокою звериною тропой,
Так, как зорями идут лиловыми
Звери дикие на водопой.
Никому не стану я рассказывать,
Что я видела, куда иду;
Мне ль, усталой, всем указывать
К миру дней грядущих череду.
Замедляю шаги торопливые,
Опускаю я пристальный взгляд;
Отошли дни ненужно-крикливые,
Землю кроет осенний наряд.
Выхожу я безвестною странницей;
Впереди ни жилья, ни дорог;
Выхожу, чтоб вернуться избранницей,
Чтоб украсил главу мне венок.
Лист увянувший с шелестом падает,
Тучи близко прижались к земле;
И меня так таинственно радует
Жизнь тихая в каждом стебле.
Норы, гнезда, берлоги трущобные,
И в лесу у ручья водопой, —
Всё мне ближе, чем дни мои злобные;
Зверям я не кажуся слепой.
Выходите, медведи косматые,
Змеи, мыши, лягушки, кроты,
Водяные, земные, пернатые,
Братья, — дети одной красоты.
Будем славить мы мать нашу древнюю,
Славить голосом вечным, земным;
Ночь пройдет, и над вставшей деревнею
Распластается утренний дым.
Там, где были груды пепла,
Где звучал мне смерти зов,
Жизнь новая окрепла,
Мир восстал, могуч и нов.
Оборвав минуты резко,
Стала вольной я теперь;
Вот, смотри, из перелеска
Выбегает смелый зверь;
Над водой почти что черной
Поднялись хребты гребней.
Долго ль я тропою торной
Шла, не числя тихих дней?
Долго ль шла, не веря чуду,
Зная, — путь мой одинок,
Дел влача ненужных груду,
Веря, что всевластен рок?
Вы говорили мне о смерти; да, у вас
Короткий день пророчит гибель;
А я привыкла громко славить каждый час
Моря, зарю и низкий стебель.
И, вольная, опять уйду в святой простор,
Чтоб сердце сочетать с землею;
О том, что было средь высоких, древних гор,
Не помню я и не жалею.
Пришедший, — милый брат, — скитаясь по земле,
Расскажет мне земные сказки;
О том, что жизнь вечная течет в стебле,
Что тучи завтра будут низки.
И жадно буду я его словам внимать,
Почувствую всей алой кровью,
Что предо мной лежит земля, — родная мать,
И что молитва — путь по жнивью.
Суровая тайна земли обетованной,
Суровая радость свободного ветра;
Я снова вернулась, я снова раскована,
Я знаю, — готовится к радости жертва.
Отступнику только грозит одиночество,
И смерть сочетается с тайною жизни;
А верные чтят огневое пророчество
И в очи заглянут, бесстрастные, бездне.
Последняя грань между нами раздвинута,
И сердце навеки слилося с землею,
И знаки людских отречений закинуты;
Что было, — не помню и дней не жалею.
Ветер то стихнет, то крепнет порывами;
Над морем несутся свинцовые тучи;
И птицы летят высоко над обрывами;
И сердца удары короче, короче.
Пусть море шумит, угрожает и пенится,
Пусть где-то людские, ненужные войны; —
Мы, верные, знаем, — ничто не изменится,
Мы видели знаки неведомой тайны.
Мерная музыка тихо звучит в небесах;
В комнате жарко, за окнами падает снег;
Волны стремят к нам на берег немолчный набег;
А в сердце свободном исчез угнетающий страх.
О, петь бы, все петь и прославить в звенящих стихах,
Прославить средь мертвого мира, прославить навек,
И силу земли, и паденье бушующих рек,
И тихую тайну, сокрытую в темных лесах.
О, петь бы, все петь, чтобы каждый тотчас же узнал,
Что я полюбила морской набегающий вал,
Просторы полей зеленеющих, вспаханных нив,
Звериные тайны, и птиц пролетающих крик,
И в небе пылающий радостно солнечный лик, —
Единого силой земною навек полюбив.
О, разве мне нужна борьба с забытыми врагами?
О, разве стану я теперь у них искать свободы?
Пусть было время, что на нивах вешние восходы
Они в борьбе со мной топтали конскими ногами;
Пусть было время, что они мутили в реках воды
И к солнцу поднимали в битвах меч, и щит, и знамя;
Пусть встретили мы их тогда нестройными рядами;
Прошли давно их времена, и миновали годы.
Вершины горные лежат у наших ног теперь;
К нам недоступен путь; лишь изредка мохнатый зверь
До нас дойдет; да облако в пути заденет краем;
Да утренний седой туман оденет склоны круч;
Иль с неба по горам скользнет слепящий, яркий луч; —
О том, что есть борьба внизу, — забыли мы, не знаем.
Так завершаются пути, назначенные людям;
Нежданное приходит и незримое слепит:
Мы скоро, скоро мертвых громким голосом разбудим,
Разложим скоро жаркий до неба костер в степи.
Вступивший в путь, годин своих не числи:
Мертвы названья и не нужны мысли.
Я тоже, выходя, измерила дорог подъемы;
Пытала волны в бурном море, кормщика, весло;
Всегда заранье были мне извивы рек знакомы;
Я облекала в сроки — дни и все шаги — в число.
Исчислен грех, и сочтены пороки;
Я видела, — несут мне гибель сроки.
Но, мудрый, не стремися к недоступному нам знанью; —
В последний миг дорога может круто повернуть:
Я гибели ждала перед последней, смертной гранью, —
К высотам горным повернул земной, кремнистый путь.
О, путник, кто судьбу живых рассудит?
Всему хвала, что было и что будет.
Паломники к неведомой святыне,
Мы обойдем все храмы на земле;
Мы поплывем через моря к пустыне
На легком, острогрудом корабле.
И совершая таинства религий,
Как братьев, примет нас верховный жрец,
Познавший: человек — великой книги
Живых и мертвых непрестанный чтец.
Так, из веков в века влекомы роком,
Мы совершаем медленный полет,
Мы приближаемся к последним срокам
И верим, что былое оживет.
Как правоверного зовет Медина,
Как манят зерна золотые птиц,
Так нас зовет, во всех веках едина,
Святыня нами прейденных границ.
Так. Всем сомненьям дан ответ;
Теперь узнала я свой жребий;
И — вещий знак — разлился в небе
Неугасимый, синий свет.
Я говорила всем: не те;
Я все дороги отвергала;
Земных просторов было мало
Для глаз, ослепших в темноте.
Когда ж средь желтых, знойных нив
Я шла с тоскою о далеком,
Казалось солнце лишь намеком,
Мой путь лучами обагрив.
Шли дни, тоской сжимая грудь;
И прозвучало мне ответом,
Что в мире пленном, мире этом
Проходит радостно мой путь.
Да, в тебя, судьба, я верю;
Рок — событиям пастух,
Указал дорогу зверю,
Людям дал смятенный дух.
И глядя, как зреют злаки,
Как кружат орлы свой лёт, —
Я судьбы читаю знаки,
Жду свершениям черед.
Впереди года разлуки;
В прошлом — горная тропа;
Верю, что дождутся руки
Роком данного серпа.
И пойду широкой нивой,
К жизни призванный косец,
Жать рукою торопливой
Урожай земных сердец.
Я узнала: не случайно
Муку мне дала судьба;
Тайна тайн, святая тайна:
Где покорность — там борьба.
Тайна тайн: я плоть от плоти
Каждой пахоты земной;
Призвана к ее работе;
Все в ней завершится мной.
Во мне вселенская душа
С любовью тихой опочила;
Так; пусть ведет, ведет, спеша,
А в сердце зреет жизни сила.
В грядущем много крестных мук,
И скорбь без меры, и утрата;
Но новых не боюсь разлук
И в каждом встречном вижу брата.
Придут на мой протяжный зов
Из всех трущоб земные звери,
И звуки птичьих голосов
Поведают о новой вере.
Зазеленеет голый куст,
И запылают ярко зори;
Пусть мир, как кладбище, был пуст, —
Он будет в праздничном уборе;
Пусть долгий путь был одинок, —
Теперь, один с земли путями,
Он приведет чрез долгий срок
К заре, пылающей огнями.
Земля[править]
Сердце никогда мое не билось чаще,
Никогда ясней не видел дали взор;
Выходите, звери, из заросшей чащи,
Выползайте, звери, из подземных нор.
Я опять сестра вам, я опять земная;
Долго мне чужбиною была земля,
Долго шла бесцельно, о путях не зная,
Дни свои с рабами слабыми деля.
А теперь я снова непонятно рада,
Снова в сердце вольном песни и покой;
Братом милым назову земного гада,
Каждую былинку назову сестрой.
А тебе, пришедший, чтобы выпить душу,
Имени совсем я не могу найти;
Знаю только ясно: тайны не нарушу,
Не сверну теперь с найденного пути.
Все забыла, все забыла, только знаю, —
Солнце раньше не сияло никогда;
Я могу теперь вмешаться в птичью стаю,
Я могу теперь остановить года.
Я могу сказать теперь всему былому
На когда-то непонятном языке,
Что мы все спешим к последнему, родному,
Что мы все — лишь волны на одной реке.
Знаю, что когда пойду скитаться в горы,
На мохнатых лапах звери прибегут,
Птицы бросят гнезда, мыши бросят норы,
Чтобы вместе числить ход земных минут.
Давно я увидела в небе закатном сияющий знак:
Помню, — неслись облака в непонятной, торжественной требе;
Весна наступила; на ниве пророс зеленеющий злак;
И яркое солнце по-новому светит в лазоревом небе;
Водою кипучей до края наполнило низкий овраг;
И к жизни вернулись и птицы, и зверь, и таинственный стебель;
А я замедляю, идя в путь далекий, размеренный шаг;
И ветер играет порывами в зреющем хлебе.
О, дух мой, как прежде, спокоен, и волен, и радостно наг.
Торжественно и звонко, будто первый дождь весною,
Иль грозы быстрые над взрытой, черной грудью нив,
Навек душа моя теперь становится родною
Тебе, тебе, земля, простор твой светлый возлюбив.
Звенят и ширятся во мне потоки внешней силы;
Сестра моя, сестра моя, любимая земля,
Мне каждый вздох твой тихий, все твои движенья милы,
От мощных гроз и шумных бурь до шелеста стебля.
Сестра моя, узнай, — с тобой один мне выпал жребий;
Твой пройден путь давно, — судьбы моей грядущий знак.
Напрасно я ждала вестей в закатном, рдяном небе,
Напрасно угасал забытый мой земной очаг.
Пусть гаснут зори в небе буйно-алом сиротливо,
Пусть манит в неизвестность и пророчит смерть весна; —
Лежит, чернеет предо мною вспаханная нива,
И зернам прозябающим земля теперь тесна.
Да, жребий кинут; больше не ищу ни стран, ни славы; —
Отверженным тобой земным не нужен приговор; —
Вот под дождем весенним ярко заблистали травы,
Вот ветра шелесты бегут к нам от далеких гор.
Тянут невод розоватый;
Бьются рыбы серебром;
Золотым гребет веслом
Солнце — огненный вожатый.
Чайки кружат с легким криком;
Рыбаки смеясь шумят;
Облаков закатных ряд
Мне пророчит о великом.
Я ль пойму их тайный голос?
Я ль услышу их слова?
Чутко внемлет им трава,
Нива клонит желтый колос.
Небо — брат мой синеокий,
Пашня — черная сестра,
Ждем мы все огня костра, —
Верим, что свершатся сроки.
Черной пашни взрыты глыбы, —
Скоро грянет первый гром;
Невод полон серебром, —
Плещутся и бьются рыбы.
Тайна тайн: земля в цветеньи;
Яркий, пламенный закат.
Каждый ныне — милый брат,
Каждый в радостном смятеньи.
Всякий путь земной чудесен;
Тайна светлая везде:
В черной взрытой борозде
И в тоске забытых песен.
Тайна тайн: путей извивы,
И степной огонь вдали;
Каждый вздох родной земли,
Каждый колос желтой нивы.
Земли родной оторванный осколок,
Свершала с ней я праздничный мой путь;
Ко мне, как к ней, склонялся синий полог,
Дыханием ее вздымалась грудь.
И летом, в час, когда клонился колос,
И пламенел пылающий закат,
И с зноем солнечным земля боролась, —
Я знала, каждый злак — мой мудрый брат.
Так дни текли; зима сменяла лето;
И холод зимний душу умертвил;
Забыв слова единого завета,
Забыла тех, кто был когда-то мил.
Ты вестника послала мне, родная,
Чтоб снова к прежним дням меня вернуть?
Смотри: несется в небе птичья стая,
Вступила я на праздничный мой путь;
И, будто туча, быстро мчится время,
И близок, близок солнечный восход, —
Под сердцем зреет новой жизни семя,
Земли залог, ее священный плод.
Да, блаженна причастная чуду
И узревшая злаков восход;
О, как нежно лелеять я буду,
Мать-земля, твой залог и твой плод.
Нет ни страха, ни муки, ни гнева;
Нет тоски многих пламенных лет;
Да, стократно блаженно то чрево,
Что несет твой единый завет.
Так. Во мне твоей жизни начало;
Я как цепи стальное звено;
Помню, вёсны твои я встречала,
Зная, — рок нам назначил одно.
Но всходили весенние злаки
И сменялся закатом закат,
И вещали грядущие знаки
Много новых, нежданных утрат.
Но пришедший твой сын и твой вестник —
Дал любя мне твою благодать.
Так. Ему моя нежность и песни,
А тебе — моя вера, о мать.
Весенний дождь поит земные нивы
И солнце светит на земную грудь.
«Ты — дочь земли; как мать покорна будь», —
Меня учили волн приливы:
«И, как земля с любовью нежит корни,
Расти в себе родимое зерно;
От плоти плоть, ты с матерью одно,
И звезд горящих в небе чудотворней».
В животворящей, радостной работе
Зерно земных покровов сбросит гнет;
И верю я, что здесь во мне растет
Мое дитя земное, — плоть любимой плоти.
Так. Так. Мои сплелись с землею корни;
Родство предвечное я узнаю.
День ото дня ищу, ищу упорней
Земную, древнюю судьбу мою.
Кто дал мне жизнь, — ушел в твои глубины;
Я с ним разлучена, как с корнем ствол.
И дремлют только камни-исполины
Над ним, кто вновь к тебе, родной, ушел.
А новых вёсен радостная зелень,
Кто жив во мне, — родной единый плод, —
Как знак того, что путь наш беспределен,
Что ночь сменяет солнечный восход.
Зерна желтые осеннего посева
От метелей прятать долгою зимой; —
О, земля, теперь твой древний путь — и мой, —
Жизнь взрастившее, мое блаженно чрево.
А когда нальются и созреют всходы,
Муку принесет серпов точеных взмах;
Мать родимая, нам чужд ненужный страх:
Мука — к радости последней; жатва — роды.
Только в смерти радость светлую познаем,
Смертью перейдем чрез грань небытия.
Чуем жизнь земную; внемлем, — ты и я, —
Злакам, волнам, облакам и птичьим стаям.
Так. Жребий кинут. Связана навеки
С землею, древнею моею колыбелью.
Я слышу, как весной шумят земные реки
И как зимой поля сливаются с метелью.
Я слышу, как растет и зреет желтый колос,
Как облака несутся в поднебесной пашне.
Напрасно я с тобой века, земля, боролась,
И был мой дух твоих глубин бесстрашней.
Пусть ты готовишь мне последней жатвы муку
И златотканый саван твой осенний; —
Вот точат серп косцы; прислушаюсь к их стуку;
То смерти стук; смерть в светлом откровеньи.
С серпом отточенным придет к нам твой косец;
И, мертвые, мы припадем к тебе, родная.
Земля, ты мук земных дала святой венец,
Ты житницей сменила путь иного рая.
Нам хорошо, земля, земля, — родная мать,
В твоих глубинах вечных тихо нежить корни
И светлой осенью с тобою умирать.
Нам хорошо судьбе быть с каждым днем покорней.
Из житницы, с травою сорной
Была я выброшена вместе;
Исчез покой; душой покорной
Я буду ждать великой вести,
Идти, идти тропою горной.
Так, братья; дружно мы взрастали
Над черной, взрытой бороздою;
Нас днем палили неба дали;
Мы ночью с каждою звездою,
Смирясь, дней жатв осенних ждали.
Настала жатва; пали дружно;
Мы смяты, стоптаны косцами.
И сердце стало безоружно;
Но братья, братья мы сердцами.
Мое ж зерно косцу не нужно.
Ну что ж? Как плевелы сгорая,
Увижу вновь родные дали,
Взметусь, как искр златая стая,
Дождусь, чтоб искры все упали,
Умру, судьбы своей не зная.
Примечания[править]
Дорога. Книга готовилась автором в печать, но не была издана. Нынешний владелец рукописи — Российская национальная библиотека (РО РНБ. Ф. 1000. Собр. отд. поступл. 1995. 34. 62 л.). В рукописи книга имеет подзаголовок — «лирическая поэма». Из 56-ти стихотворений «Дороги» нами исключены стихи, вошедшие в прижизненные авторские издания: журналы и книгу «Руфь». Остальные 44 публикуются в окончательной авторской редакции по: «Елизавета Кузьмина-Караваева и Александр Блок», изд. РНБ, СПб., 2001.
С. 42—43. «Город больных сердец…»
алкать — испытывать голод, сильно желать чего-либо.
С. 43. Notre Dame. Notre Dame — название католической и лютеранской церкви в честь Мадонны (Богоматери). Стихотворение (как и следующее за ним с тем же названием) написано в курортном городке Бад-Наугейм, где Кузьмина-Караваева лечилась и отдыхала весной 1912 г. Там имелась церковь Dankeskirche и Hollur’s Kapell (со статуей Мадонны). Подробнее об этом см.: Емельянова Т. Немецкий курорт Бад-Наугейм в восприятии А. А. Блока и Е. Ю. Кузьминой-Караваевой //Вестник РХД. 2000. № 181. С. 186—202.
благой — добрый, хороший, добродетельный; здесь в значении: блаженный — угодный Богу, истинно верующий (ср.: «блаженны все уповающие на Него (Господа)» — Ис 30: 18).
«Я не хотела перепутья…»
…гнезда есть у вольных птиц / И у зверей земных берлоги — восходит к словам Христа: «…лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мф 8: 20; Лк 9: 58). Себя поэтесса уподобляет вечной страннице и бездомнице.
С. 44. «Мне нечего уже жалеть…»
…дуб растет / Среди равнин… — отголосок начала известной песни «Среди долины ровныя…» (бытует как народная, автор текста А. Ф. Мерзляков).
С. 45—46. «Теперь, когда я ближе к цели…»
Бог Сил — Саваоф: одно из библейских имен Бога; встречается в Ветхом Завете.
С. 46. «Дорога ослепит, изгорбит…»
…дух, как в дни созданья, рад. — Каждый из шести дней творения мира освящен радостью Создателя. В тексте книги Бытия (т. н. Шестодневе) рефреном повторяется фраза: «И увидел Бог, что это хорошо» (см. Быт 1: 3, 8, 10, 18, 21, 31).
ВЕСТНИКИ
С. 47—48. «Кто знает, тот молчит…»
…к вечности нетленной / …вестник протрубил… — восходит к новозаветному тексту: «говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся. Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся» (1 Кор 15: 51-52; ср. 1 Фес 4: 16).
С. 48. «Свершены ль железные законы?..»
Садовник — в образной системе Библии и в народном мифопоэтическом мышлении сад — один из символов рая. Первый Садовник и Сторож этого сада — Бог.
НАЧАЛО
С. 50. «Много шумело и стихло неясных, обманчивых вёсен…»
…не воскреснут, пока не истлеют, как мертвые, злаки — восходит к евангельскому образу воскресения через смерть. Иисус произносит: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин 12: 24); ср.: «то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет» (1 Кор 15: 36).
С. 53. «Вы говорили мне о смерти; да, у вас…»
Вы говорили мне о смерти… — воспоминание автора о беседе с А. Блоком во время их первой встречи в феврале 1908 г.
С. 53—54. «Суровая тайна земли обетованной…»
верные — крещеные, безусловно и искренне верующие.
С. 54. «Мерная музыка тихо звучит в небесах…»
…музыка тихо звучит в небесах… — Пифагорейцы, принимавшие математические (числовые) закономерности за основу миропорядка, приписывали музыке особую, космологическую роль. Они считали, что планеты при своем движении издают звуки, и называли их музыкой небесных сфер, услышать которую может лишь тот, кто способен на самоуглубление и погружение в тайны своей души. Позже — поэтический троп.
С. 55. «Так завершаются пути, назначенные людям…»
сроки — Согласно христианскому учению все сроки человеческой жизни (в том числе будущей, загробной) и деятельности предопределены свыше: «Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (Деян 1: 7).
С. 55. «Паломники к неведомой святыне…»
неведомая святыня — Апостол Павел, увидев в языческой Греции жертвенник с надписью: «Неведомому Богу», счел этих язычников «особенно набожными», чтущими еще неведомого им бога (см. Деян 17: 23).
Книга живых и мертвых — «Книга жизни» в Апокалипсисе — атрибут Последнего суда: «И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими. <…> И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное» (Отк 20: 12, 15).
…приближаемся к последним срокам… — О приближении сроков Последнего суда в Апокалипсисе сказано: «Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною… Я есмь… Первый и Последний» (Отк 22: 12-13).
Медина — второй после Мекки священный город (в Саудовской Аравии) мусульман, в котором, по преданию, похоронен основатель ислама Мухаммед, место «большого паломничества» (хаджа).
С. 56. «Так. Всем сомненьям дан ответ…»
неугасимый, синий свет — Здесь означает присутствие Пресвятой Богородицы как вечной молитвенницы и заступницы, Ее Покров. Понятие «Покров» восходит к повествованию о явлении Богородицы, распростершей Свой синий омофор (головной покров) над Константинополем и спасшей его от врагов.
ЗЕМЛЯ
С. 57—58. «Сердце никогда мое не билось чаще…»
тебе, пришедший, чтобы выпить душу — отголосок темы Мельмота (см. поэму «Мельмот Скиталец»), чертами которого Кузьмина-Караваева наделяла А. Блока.
С. 58. «Давно я увидела в небе закатном сияющий знак…»
…неслись облака в непонятной, торжественной требе… — Здесь «треба» означает священный обряд, а происходящее в природе уподоблено церковному таинству.
С. 58—59. «Торжественно и звонко, будто первый дождь весною…»
прозябающий — всходящий; от церк.-слав. глагола прозябать — всходить, произрастать.
С. 59—60. «Тянут невод розоватый…»
…Ждем мы все огня костра… — библеизм; Иоанн Креститель пророчил, что Христос «соберет пшеницу Свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым» (Мф 3: 12, см. также 13: 30).
С. 60. «Земли родной оторванный осколок…»
синий полог — См. примеч. к с. 56. («Так. Всем сомненьям дан ответ…»).
родная — здесь в фольклорном значении: мать; имеется в виду мать-земля.
под сердцем зреет новой жизни семя — в этот период Е. Ю. Кузьмина-Караваева ждала ребенка.
С. 60—61. «Да, блаженна причастная чуду…»
блаженна причастная чуду — Кузьмина-Караваева говорит о своем будущем материнстве.
…блаженно то чрево… — Чрево — утроба, где вынашивается ребенок. В этих словах намек не только на собственную беременность, но и более широко воспринимаемая автором ее над-мирная ответственность, подобная материнству Богоматери, как оно понималось поэтами-символистами. Фраза восходит к Библии: «Благословен плод чрева твоего» (Вт 28: 4; ср. Лк 1: 42).
С. 61—62. «Так. Так. Мои сплелись с землею корни…»
Кто дал мне жизнь, — ушел… — Отец поэтессы, Ю. Д. Пиленко, скончался 17 июля 1906 г.
…Вновь к тебе, родной, ушел. — Родной — дат. падеж от родная (мать-земля); опирается на текст книги Бытия: «…возвратишься в землю, из которой ты взят» (Быт 3: 19).
С. 62. «Зерна желтые осеннего посева…»
…мое блаженно чрево. — См. примеч. к с. 60—61 («Да, блаженна причастная чуду…»).
…в смерти радость светлую познаем, смертью перейдем чрез грань небытия. — Сложный образ, связанный с земледельческим культом: будущий ребенок — зерно, злак, роды — жатва; ср.: «если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин 12: 24). Т. е. речь идет о (воз)рождении через смерть подобно воскресению Христа, победившего смерть.
С. 62. «Так. Жребий кинут. Связана навеки..»
последней жатвы мука — здесь: женские роды.
осенний — Дочь Кузьминой-Караваевой родилась 18 октября 1913 г. Она называла ее Гаяна = Земная.
С. 63. «Из житницы, с травою сорной…»
…с травою сорной была я выброшена вместе <…> Как плевелы сгорая… — После завершения полевых работ плевелы отделяли от пшеницы и сжигали (см. Мф 3: 12; Мф 13: 25-30; это действие символизирует в Новом Завете Божий Суд и воздаяние); см. также примеч. к с. 59—60 («Тянут невод розоватый…»).