Евгений Шкляр. Литературный Берлин (Заметки и впечатления)
Оригинал здесь — http://www.russianresources.lt/archive/Shkliar/Shkliar_8.html
1.[править]
В Берлине теперь находится свыше 800 русских писателей и журналистов — цвет российской пишущей братии.
Живут они скромно, одеты-обуты плохо, порою голодают, но торговать своими убеждениями, за исключением небольшой группы «сменовеховцев», не торгуют. Среди писателей есть крупныя имена, которыя здесь как-то стушевываются, бледнеют на фоне вечно-живого, кипящего города, — четвертой столицы мира.
Из крупных величин здесь Максим Горький, Андрей Белый, В. Немирович-Данченко, Семен Юшкевич, Алексей Ремизов, Тэффи, проф. Юлий Айхенвальд (знаменитый современный критик), из публицистов — Александр Яблоновский, Баян.
Иногда, наездами, бывают Александр Амфитеатров и Александр Куприн.
В большом почете Аркадий Аверченко.
Как и в каждой эмигрантской среде, в писательском кругу — большие раздоры, более на личной, чем на политической, почве.
2.[править]
«Жить становится просто невозможным. Вы знаете, с каждым днем чувствую, что нет сил выдержать этот неистовый напор дороговизны».
Это слова прежде богатейшаго писателя России, объездившаго весь мир, восьмидесятилетняго Василия Ивановича Немировича-Данченко.
«Дома у меня все заключалось в фунтах стерлингов, которые лежали в сейфах. А ведь вы знаете, что стало с сейфами… Все, что накопил, буквально трудами ума и рук своих, все рассеялось и поплыло в чужие, широкие карманы». Голос старика с молодыми глазами заметно дрожит.
У Немировича-Данченко имеется готовая к печати книга, называется «Иов на гноище», очень солидный манускрипт, написанный мелким, убористым почерком. «Иов на гноище» — это советская эпопея. Увидит эта книга свет раньше в Америке, куда она продана автором.
В. И. Немирович-Данченко любит рассказывать о своем богатом приключениями прошлом; книги, написанныя им, составляют в настоящее время 160 томов, в которых собраны, главным образом, увлекательные, полные экзотики, романы и повести.
— Пишу для «Эхо» новый роман, еще более занимательный, чем «Страшная ночь».
Просила его парижская газета («Звено»), да я все-таки, уж из симпатии, вам передам. Пусть Аркадий Сергеевич (Бухов) его поместит: старые друзья!
Как и большинство писателей русских, Немирович-Данченко живет в большой нужде и исполняешься уважением перед этим мудрым стариком с никогда не угасающими светлыми глазами, удивляешься тому, как он бодро и гордо творит подвиг своей шестидесятилетней писательской жизни.
3.[править]
«Существую ли я, или не существую?..»
Этой фразой окрестил меланхоличнаго Андрея Белаго неунывающий, вихрастый «председатель обезьяньей палаты» Алексей сын Ремизов.
По наивному преданию, существующему среди писателей и журналистов Берлина, ежедневно, в 6 часов утра, из окна 6-го этажа пенсиона Крампе, на Виктория-Луизе-Плац, высовывается облысевшая голова автора «Петербурга», и тогда на всю площадь раздается петушиный голос: существую ли я, или не существую?
Белаго в Берлине не любят: его считают замкнутым, эгоистичным и… себе на уме.
И хотя Маяковский, в сравнении с Белым, звезда десятой величины, все же охотнее идут слушать Маяковскаго или (из другой плоскости) Агнивцева, чем Белаго.
Слишком много мудрости в его небольшой речи: обыкновенные люди не понимают, а писать для людей необыкновенных — слишком неблагодарный труд.
Поэтому в последнее время А. Белый понемногу уходит от «философской динамике к метафизической статике» (так шутят в берлинском литературном кругу).
— А я бы охотно поехал к Вам, в Эжерены, что ли! Надоело здесь мне все, опротивело: интриганы, люди без души, без требований (конечно, духовных), шиберы и вертихвостки. Вы не знаете, с каким удовольствием я бы покинул этот казарменный город. Хочу уехать на Рюген или в Свинемюнде, подальше от противных людей".
При этих словах лицо А. Б. покрывается тенью: слишком надоел ему Берлин с его шумом, унтергрундбаном и бесконечными разговорами о валюте.
4.[править]
Алексея Толстого встречаю случайно в ресторане «Медведь». Сидит с поэтом Чумаковым, которому под 50 лет. Толстой побывал в Москве, переводит туда жену (поэтессу Наталью Крандиевскую) и детей. Такой же, как и был: лицо русскаго барина, осанка графская, поступь, полная себялюбиваго достоинства.
— Алексей Николаевич, а зачем Вы в «Накануне»?
Отмахивается рукой, как будто комар укусил.
— Да я же там не работаю. В Москву хочу, обратно, — вот и весь сказ!!!
5.[править]
В прошлом очерке нам пришлось коснуться писательскаго Берлина в его значительной, прославленной годами и опытом, части… Но появляются новыя, уже обратившия на себя внимание, имена — иныя по способности, другия как герои скандала.
Из корифеев футуризма — Игорь Северянин стал сменовеховцем и удостаивается чести бывать на Бойтштрассе — в «Накануне». Лидеры имажинизма, — пресловутые «черкесы», Сергей Есенин, не столько талантливый, сколько крикун, и неунывающий А. Кусиков, принципиальный буян, — оба тратят большия деньги, занимаются частыми путешествиями Берлин — Париж — Нью-Йорк и обратно.
Откуда у них берутся деньги — никому неведомо, — известно лишь, что у Есенина состояние его супруги, Айседоры Дункан, приходит к концу, Кусиков же промышляет неведомо чем и часто бьет стекла в ресторанах.
6.[править]
— Ах, как мне хочется глядеть на Эренбурга и Анатолия Каменскаго! Говорят, что у Эренбурга внешность Шекспира, правда ли?..
Собеседница моя, впрочем, быстро разочаровывается в своем мнении об Эренбурге.
Эренбург производит впечатление мечтательнаго и рассеяннаго человека. Что-то мягкое чувствуется в неподвижно-спокойных глазах.
Он всегда курит голландскую трубку. В «Клубе писателей» часто видна его сутулая, широкая спина, лица не видно — оно сплошное безразличие.
Один он нигде не бывает, всегда вдвоем — с женой, художницей Л. Козинцевой. В Берлине не говорят: «У нас в гостях будет Эренбург», но «Сегодня будут Эренбурги».
Пишет он, по меткому здешнему выражению, кинематографически. Пример: «Ложка упала. Зазвенела. Ее подняли. Положили» и т. д. Стиль — настоящий телеграфный, лаконичный, как укус комара.
7.[править]
Удивительное зрелище в кафе на Мотцштрассе:
Среди чопорной и спокойной немецкой речи вдруг прорывается задорное восклицание и залихватская нецензурная российская брань. Это один из «братьев — серапионов», Николай Никитин, вспоминает об Англии, откуда только что приехал.
Успокаиваю его. Говорю: «Нехорошо так, что подумать смогут?»
— А я немчуре не мешаю! Пусть себе свое кофе дуют.
И снова продолжение ругани и очередной графинчик «шнапс-вудка», как называют водку немецкие кельнеры.
Ждем поэта Владислава Ходасевича.
— Не придет. Хорошо его знаю: наверное, с Белым изучают ритмику танца в «Прагер диле».
Присутствующий тут же критик А. Бахрах рассказывает занятныя вещи: оказывается, А. Белый часами изучал ритмику, ежевечерне танцуя шимми со стулом в одном из берлинских ресторанов. Надо знать при этом внешность Андрея Белого.
Н. Никитин волнуется:
— Что танцы? А едали вы когда-нибудь стервятину, бок дохлой кошки?.. Нет, а я ел!.. Во время голода… И не я один, — все…
Никитин — один из представителей теперешней писательской молодежи, советской, не зарубежной.
Он близок к Зощенко, Лунцу, Всеволоду Иванову, К. Федину и др. известным сейчас под именем «Серапионовых братьев» — особой писательской группы.
8.[править]
Немного об издателях. Их здесь — большая группа, конечно живущая лучше писателей. Особенно охотно издатели встречают романистов.
— Эх, дорогой мой, вы бы нам романчик презентовали — ходкая вещь, особенно в стиле «Батуалы» или «Фрины».
Есть издатели посерьезнее. Напр. Г. Каплун из «Эпохи». С достоинством метра заявляет: «Блок и мы, мы и Блок. Белый и мы, мы и Белый. Горький и мы, мы и Горький» и т. д.
О. Кирхнер вздыхает… по неоплаченным долгам из Литвы, Левенсон (из «Образования») худеет с каждым днем: нет классической литературы, О. Дьякова ищет чего-нибудь оригинальнаго, а в общем все хорошо зарабатывают и ропщут на издательскаго Бога, переходя под шумок с германской валюты на твердую.
Евгений Шкляр. Литературный Берлин (Заметки и впечатления) // Эхо. 1923. №№ 197, 200 (873, 876), 26 и 29 июля.
Подготовка текста — Павел Лавринец, 2000.
Публикация — Русские творческие ресурсы Балтии, 2000.