Зимой, по временамъ, у сѣверо-восточнаго побережья Чернаго моря свирѣпствуютъ жестокіе ураганы, извѣстные подъ мѣстнымъ названіемъ „боры“.
Разрушительная сила этого страшнаго вихря, несущагося съ горъ, ужасна, но, по счастью, бора страшна лишь для судовъ, находящихся у самыхъ береговъ. Чѣмъ дальше отъ нихъ, тѣмъ бора слабѣе. Находясь на разстояніи отъ берега, моряки иногда даже и не догадываются о борѣ.
Раіонъ ея не великъ и захватываетъ часть кавказскаго берега отъ Анапы до Туапсе (бывшій портъ Вельяминова). Южнѣе она слабѣетъ и переходитъ въ довольно свѣжій зюйдъ-остъ, неимѣющій ни стремительности, ни порывистости настоящей боры.
Страшна бора во всемъ своемъ владѣніи, но нигдѣ она не бушуетъ съ такою яростью, какъ въ Новороссійскомъ заливѣ, въ вершинѣ котораго расположенъ Новороссійскъ. Въ этомъ заливѣ, окруженномъ горами, бора дѣлается такимъ ужаснымъ, разрушительнымъ ураганомъ, сравнить который можно только съ ураганомъ Индійскаго океана.
Предвѣстниками боры въ Новороссійскѣ являются небольшіе клочки облаковъ, которые, при совершенно чистомъ небѣ, показываются на горахъ, эти облачки вскорѣ словно бы отрываются и исчезаютъ и вмѣсто нихъ появляются изъ-за горъ новыя. Въ то же время съ горъ налетаютъ первые порывы вѣтра, мѣняясь въ своемъ направленіи болѣе чѣмъ на четыре румба. Порывы эти набѣгаютъ все чаще и чаще, сильнѣе и сильнѣе, и наступаетъ настоящая бора.
Одинъ изъ моряковъ стараго черноморскаго флота, испытавшій не разъ бору, даетъ слѣдующую ея картину:
„Несясь съ невыразимою силою съ горъ порывами, бора достигаетъ залива, вздымаетъ воду частыми гребнями, срываетъ верхи ихъ и, несясь водяной пылью, кропитъ ею на берегу зданія и отдаленныя деревья, срываетъ желѣзныя крыши и сворачиваетъ ихъ въ тонкую трубку. Человѣкъ, застигнутый порывомъ боры на площади, прилегаетъ къ землѣ и, предавшись волѣ вѣтра, катится до первой преграды. Зимою, при морозѣ въ 16 градусовъ и болѣе, срываемая вѣтромъ вода, примерзая къ корпусу и рангоуту судовъ, образуетъ родъ ледяной коры, безпрестанно увеличивающейся въ объемѣ. Люди, обрубая ледъ, смѣняются постоянно, язвимые въ лицо, какъ бы иглами, мерзнущею водяною пылью; платье на нихъ леденѣетъ; всѣ члены костенѣютъ. На суднѣ сквозь оглушительный, заунывный свистъ вѣтра, нѣтъ никакой возможности отдавать приказанія; вода въ заливѣ при порывистыхъ вихряхъ боры, кажется клокочущею. Отъ страшнаго завыванія вѣтра, сопровождаемаго протяжнымъ, сливающимся въ одинъ гулъ оглушительнымъ трескомъ, въ нѣсколькихъ кабельтовыхъ нельзя слышать пушечныхъ выстрѣловъ; весь заливъ покрывается густою, мрачною мглою, сквозь которую никакое зрѣніе не можетъ отличить предметовъ въ нѣсколькихъ саженяхъ. Иногда только въ зенитѣ видно, небольшимъ кругомъ, чистое небо. Ночью, отъ густоты воздуха и необыкновенной быстроты его теченія, звѣзды какъ будто дрожатъ на небѣ“.
Двѣнадцатаго января 1848 года отрядъ судовъ черноморскаго флота, посланный для крейсерства у береговъ Кавказа, стоялъ на Новороссійскомъ рейдѣ. Въ тѣ времена непрерывной войны съ горцами присутствіе судовъ было необходимо и для содѣйствія нашимъ войскамъ, дѣйствовавшимъ на восточномъ побережьѣ, и для снабженія ихъ продовольствіемъ, и, наконецъ, для блокады береговъ.
Эскадру, бывшую подъ начальствомъ контръ-адмирала Юрьева, составляли: фрегатъ „Мидія“, корветъ „Пиладъ“, бригъ „Паламедъ“, шкуна „Смѣлая“ и тендеръ „Струя“. Кромѣ того на рейдѣ стояли суда кавказскаго вѣдомства: пароходъ „Боецъ“ и транспортъ „Гостогай“.
Суда отряда были на „мертвыхъ“ якоряхъ, т. е. имѣли цѣпи свои приклепанными къ рымамъ бочекъ, которыя держатся на нѣсколькихъ якоряхъ, а „Боецъ“ и „Гостогай“ стояли на своихъ якоряхъ, такъ какъ бочекъ съ мертвыми якорями на рейдѣ больше не было.
Всѣ суда отряда были, разумѣется, въ томъ образцовомъ порядкѣ, какимъ всегда щеголялъ черноморскій флотъ во времена Лазарева, и командирами судовъ были лихіе моряки-черноморцы, считавшіе за честь, когда ихъ суда посылали въ зимнее, полное опасности, кавказское крейсерство.
Съ утра этого январьскаго дня погода стояла непостоянная, и вѣтеръ дулъ, переходя всѣ румбы. Въ полдень начали показываться смерчи—покажутся и исчезнуть. Одинъ изъ нихъ, появившійся подъ носомъ корвета „Пиладъ“ съ такою силою обрушился на корветъ, что цѣпи его, толщиною въ 1⅜ дюйма, мгновенно лопнули, и корветъ былъ сорванъ съ бочки. Тотчасъ же были брошены на корветѣ свои два якоря и корветъ задержался. Это нападеніе смерча было, такъ сказать, предвѣстникомъ дальнѣйшихъ бѣдствій.
Вѣтеръ начиналъ свѣжѣть съ страшной быстротой. Барометръ падалъ. Все предвѣщало бору, и съ адмиральскаго фрегата былъ сдѣланъ сигналъ: „спустить стеньги и нижнія реи“.
Сигналъ былъ тотчасъ же исполненъ, и на всѣхъ судахъ приготовились къ встрѣчѣ страшнаго врага.
Но онъ свирѣпѣлъ все болѣе и болѣе. Горы и рейдъ покрылись непроницаемымъ туманомъ, воздухъ былъ наполненъ оледенѣлыми брызгами, которыя примерзали къ стеньгамъ и рангоуту и образовывали огромныя глыбы льда, грозившія серьезной опасностью погрузить своею тяжестью бѣдствующія суда.
Настала ночь,—ужасная ночь, полная ужаса и непроницаемаго мрака. Бора ревѣла съ силой бѣшенаго урагана при морозѣ въ 14 градусовъ. Среди дьявольскаго гула бури и мрака ночи на каждомъ изъ судовъ работали моряки полузамерзшіе, часто зашибаемые кусками льда, величиною съ пушечное ядро, падающими со снастей, употребляя невѣроятныя усилія, чтобы спасти свои суда… Въ эту ночь съ флагманскаго фрегата видѣли по направленію къ тендеру вспышки двухъ сигнальныхъ ракетъ, слышали какъ будто четыре выстрѣла, и адмиралъ ночнымъ сигналомъ приказалъ повторить чужой сигналъ, но сигналъ повторенъ не былъ и огонекъ ужъ не мелькнулъ.
Наступилъ разсвѣтъ, но не принесъ утѣшенія. Бора достигла апогея своей силы. Все кругомъ было въ водяной мглѣ, и ничего не было видно въ нѣсколькихъ саженяхъ. Въ девятомъ часу утра нѣсколько расчистилось, и тогда представилась слѣдующая картина.
На рейдѣ оставались на своихъ якоряхъ только флагманскій фрегатъ „Мидія“, погруженный носомъ въ воду почти до клюзовъ, и шкуна „Смѣлая“, едва виднѣющаяся въ туманѣ и почти до бортовъ сидѣвшая въ водѣ.
Бригъ „Паламедъ“ съ переломленной гротъ-мачтой безпомощно бился на каменномъ рифѣ; пароходъ „Боецъ“ лежалъ совсѣмъ на боку, на мели, выброшенный къ берегу, а дальше за карантиномъ транспортъ „Гостогой“ тоже былъ на мели кормою, но еще удерживаемый якорями противъ вѣтра. Корветъ „Пиладъ“ дрейфовалъ къ берегу и подъ вѣтромъ у „Пилада“ кипѣли буруны, какъ вода въ паровомъ котлѣ… Но корветъ еще держался и только къ ночи, потерявъ руль, былъ брошенъ на мель.
Но гдѣ же тендеръ „Струя“, этотъ красавецъ и хорошій ходокъ, со своей высокой мачтой?
Вмѣсто тендера надъ бѣснующимся моремъ торчала лишь верхушка мачты, словно крестъ надъ свѣжей могилой, въ которой погребенъ былъ весь экипажъ: командиръ, оставившій сиротами жену и пять человѣкъ дѣтей, два офицера и сорокъ пять человѣкъ команды.
Тендеръ погибъ, погруженный массою льда, покрывшаго судно сплошной корой и отъ котораго тщетно хотѣли избавиться бѣдные моряки.
Впослѣдствіи, когда тендеръ былъ поднятъ со дна моря, оказалось, что командиромъ приняты были всѣ мѣры къ отвращенію гибели: бушпритъ вдвинутъ, орудія перетащены на корму (для облегченія обледенѣвшаго носа), цѣпи отъ бочки расклепаны, вѣроятно съ цѣлью итти въ берегъ, когда наступила минута гибели. Носовая часть оказалась вся покрытой массою льда, и изломанные топоры, интрипели и другое абордажное оружіе свидѣтельствовали, съ какимъ усиліемъ отчаянія матросы обрубали ледъ, желая освободиться отъ этого жестокаго врага, насѣдающаго на тендеръ. И въ то время, когда все на немъ замерзло, быть можетъ, все-таки надежда до послѣдней минуты не замерзла въ сердцахъ этихъ людей, отстаивавшихъ свою жизнь.
Еще раньше того, чѣмъ былъ поднятъ тендеръ, спускавшіеся водолазы нашли нѣсколько жертвъ, но различить трупы не было возможности. Только трупъ капитана узнали по его часамъ, найденнымъ въ карманѣ. Они остановились на 10½ часахъ. Это было единственное свидѣтельство, по которому можно было, хотя приблизительно, опредѣлить часъ трагической гибели тендера.
Бора не утихала, и на судахъ, терпѣвшихъ крушеніе, переживали безконечно долгіе и безконечно мучительные часы.
Первымъ „страдальцемъ“ новороссійской боры былъ бригъ „Паламедъ“.
Его сорвало съ мертвыхъ якорей ночью. Бросили свои три якоря, и бригъ держался, но сильное волненіе выбило передній бортъ, и съ этой минуты положеніе брига стало весьма опаснымъ. Три раза пробовали заколачивать бортъ изнутри досками, и напрасно. Волны легко выпирали эти доски, отбрасывая работающихъ людей, вливаясь на бакъ и, превращаясь[1] въ ледъ, погружали переднюю часть брига все болѣе и болѣе. Масса наружнаго льда, покрывавшаго носовую часть, увеличивала серьезность положенія. Бригъ съ трудомъ поднимался на волненіи, и волны свободно перекатывались черезъ бакъ, дѣлая невозможнымъ обрубать ледъ.
Въ четвертомъ часу бригъ сталъ дрейфовать. Онъ ударился кормою о рифъ и потерялъ руль. Удары продолжались все чаще и сильнѣе, трюмъ и кубрикъ наполнились водой, и бригъ повалило совсѣмъ на бокъ и било о рифъ всѣмъ лагомъ, отчего сломалась и упала за бортъ гротъ-мачта.
Гибель людей казалась неизбѣжною. Тогда капитанъ приказалъ обрубить канатъ якоря съ правой стороны, и на разсвѣтѣ бригъ прибило къ берегу въ близкомъ разстояніи отъ карантиннаго дома.
Но до спасенія еще было далеко. Бора не стихала, и установить сообщеніе разбивающагося брига съ берегомъ было, казалось, невозможнымъ.
Однако пять удальцовъ-матросовъ вызвались передать „конецъ“, т. е. веревку, на шестеркѣ, сорванной волненіемъ съ баканцевъ и державшейся на привязи у борта. Перекрестившись, смѣльчаки сѣли въ небольшую шлюпку и направились къ берегу, напутствуемые молитвами товарищей. Всѣ съ замираніемъ сердца слѣдили за маленькой шлюпкой, то скрывающейся, то вновь показывающейся на гребняхъ клокочущихъ волнъ. Уже половина разстоянія до берега была благополучно пройдена ловкими гребцами, и радостная надежда свѣтилась на лицахъ оставшихся на бригѣ, какъ вдругъ… всѣ стали безмолвно креститься. Шлюпка исчезла, опрокинутая волненіемъ, и пятеро смѣльчаковъ сдѣлались жертвами своего самоотверженія.
Наконецъ, послѣ полудня, бора чуть-чуть ослабѣла, и съ помощью страшныхъ усилій собравшихся на берегу жителей экипажъ брига былъ свезенъ на берегъ. Спасти ничего не могли. Бригъ былъ весь полонъ воды.
Командиръ, всѣ офицеры и многіе изъ матросовъ тотчасъ же отправлены были въ госпиталь. У всѣхъ у нихъ были отморожены руки и ноги.
„Боецъ“ отдѣлался сравнительно легко. Подъ разведенными парами и на якоряхъ онъ удерживался на мѣстѣ до четырехъ часовъ утра, но свирѣпая бора заставила его дрейфовать, и къ седьмому часу утра пароходъ былъ прибитъ къ берегу, недалеко отъ пристани. Люди всѣ были спасены.
Транспортъ „Гостогай“ былъ выброшенъ на мель вблизи карантина. Спасеніе людей представило большія затрудненія, такъ какъ большая часть матросовъ закоченѣли отъ стужи и едва держались на ногахъ.
Корветъ „Пиладъ“ отстаивался болѣе другихъ судовъ, потерпѣвшихъ крушеніе. На разсвѣтѣ 13-го января, послѣ отчаянной ночи, во время которой никто не смыкалъ глазъ, и всѣ заняты были очисткой рангоута и снастей отъ льда, корветъ стало дрейфовать на трехъ якоряхъ къ берегу и продрейфовало сажень шестьдесятъ. Но затѣмъ якоря задержали, и „Пиладъ“ стойко держался противъ боры и только стремительно качался на неправильномъ волненіи, разведенномъ борой, имѣя подъ вѣтромъ страшные буруны. Когда къ полудню ураганъ чуть-чуть ослабѣлъ, у всѣхъ на корветѣ ожила надежда удержаться на якоряхъ, выйдя побѣдителемъ грозной боры. Но послѣ полудня она снова задула съ прежней силой, и бѣдняга-корветъ не выдержалъ новаго нападенія. Его стало дрейфовать, и къ 7 часамъ вечера у него за кормой было 16 футъ глубины. Вслѣдъ затѣмъ началъ стучать руль; его сняли съ петель и спустили въ воду. Въ девятомъ часу раздался сильный ударъ о дно, и корветъ сталъ биться, все болѣе и болѣе относимый къ берегу. Въ полночь открылась сильная течь, такъ что всѣ пущенныя помпы едва успѣвали откачивать воду. На разсвѣтѣ 14-го января корветъ плотно стоялъ на мели, по счастію на песчаномъ грунтѣ въ 40 саженяхъ отъ берега.
Оставалось теперь думать о спасеніи людей. Съ помощью протянутаго на берегъ леера (толстой веревки) начали перевозку экипажа. Первыми, какъ водится, были перевезены больные съ врачемъ и священникомъ. Но съ двухъ часовъ дня снова засвѣжѣло; переправа была остановлена и возобновлена была только на разсвѣтѣ слѣдующаго дня. Благодаря хладнокровію капитана и образцовому порядку, вся команда (большая часть которой имѣла отмороженныя руки и ноги) была спасена, и къ полудню всѣ матросы и офицеры уже были въ безопасности на берегу. Капитанъ еще оставался на своемъ суднѣ, вода въ которомъ прибывала все болѣе и болѣе. Ледъ, покрывавшій всю его носовую часть съ бушпритомъ, составлялъ сплошную массу, подъ которою передняя часть судна значительно погрузилась, и трюмъ корвета былъ наполненъ водой наравнѣ съ горизонтомъ моря.
Наконецъ и капитанъ оставилъ корветъ.
Какъ и съ другихъ потерпѣвшихъ крушеніе судовъ, большая часть офицеровъ корвета и сорокъ человѣкъ команды были отправлены въ госпиталь. Командиръ пострадалъ не менѣе другихъ.
Но едва ли не самыя тяжкія испытанія за эти двое сутокъ борьбы съ борой были перенесены экипажемъ отстоявшейся шкуны „Смѣлой“, спасшейся отъ гибели, подобной гибели тендера „Струя“, лишь благодаря нечеловѣческой энергіи и выносливости матросовъ.
По словамъ „Лѣтописи“, сообщающей объ этихъ крушеніяхъ, изъ рапорта командира шкуны „Смѣлая“ видно, что съ начала боры, въ продолженіе болѣе 47 часовъ, онъ, офицеры и команда находились въ безпрерывной авральной работѣ, занимаясь очисткой льда съ корпуса судна, рангоута и снастей, для чего употреблялось все то, что могло служить къ этой цѣли, даже и абордажное оружіе, раскаленное желѣзо и кипятокъ. Заблаговременно сброшены были съ крамболъ якоря, орудія перетащены къ кормѣ; но всѣ эти предосторожности мало помогали. Шкуна погружалась все болѣе и болѣе, и ей угрожала неминуемая гибель. Въ такомъ положеніи находилась она въ четыре часа утра 14-го января. Не теряя присутствія духа, командиръ прибѣгнулъ къ послѣднимъ средствамъ для облегченія судна. Приказано было сбросить брифокъ-рею, обрубить бушпритъ съ бакштагами и штагами и съ величайшею опасностью посланы были матросы для обрубки на мачтахъ всего такелажа. Хотѣли выбросить за бортъ орудія, но къ тому не было никакой возможности. Всѣ орудія, со своими станками, какъ будто приросли къ своимъ мѣстамъ, составляя сплошныя массы льда. Нельзя было также и подумать открыть борты. Всѣ усилія были обращены къ обрубкѣ льда вездѣ, гдѣ только возможно. Командиръ и офицеры, находясь безотлучно при работѣ, не смотря на изнеможеніе и жестокую стужу, поощряли людей. Нѣкоторые изъ офицеровъ и многіе изъ нижнихъ чиновъ подвергались ушибамъ „отъ падающихъ съ мачтъ и стенегъ ледяныхъ глыбъ“.
„Такимъ-то напряженнымъ усиліямъ,—заканчиваетъ Лѣтопись,—экипажъ и судно обязаны были своимъ спасеніемъ“.
Къ этому слѣдуетъ прибавить, по справедливости, и то обстоятельство, что бора, послѣ двухъ сутокъ бѣшенства, наконецъ стихла. Вѣдь есть же предѣлъ и человѣческой энергіи! Люди, безпрерывно работавшіе при жестокой стужѣ болѣе 47 часовъ, могли наконецъ и обезсилѣть въ борьбѣ съ ежеминутно наростающимъ льдомъ…
Продолжайся бора еще сутки, быть можетъ, не только маленькая шкуна „Смѣлая“, но и адмиральскій фрегатъ „Мидія“, погруженный отъ тяжести намерзшаго на его скулахъ (бокахъ у носа) и бушпритѣ льда до самыхъ клюзовъ, не избавился бы отъ трагической участи, постигшей несчастный тендеръ.
Когда послѣ боры солнце поднялось изъ-за горъ и освѣтило заштилѣвшій новороссійскій рейдъ, изъ всей эскадры, еще двое сутокъ тому назадъ красовавшейся во всемъ великолѣпіи лихихъ военныхъ судовъ, да еще судовъ „Лазаревскаго“ черноморскаго флота,—на рейдѣ одинъ только фрегатъ „Мидія“ могъ итти въ море. Остальные, словно раненые звѣри, безпомощно лежали у береговъ. А шкуна „Смѣлая“ безъ бушприта, безъ такелажа, точно ощипанная птица, недвижно стояла, не имѣя возможности двинуться.
Такова „бора“ на Черномъ морѣ.
Примѣчанія[править]
- ↑ Исправлена опечатка «превращась». — Примечание редактора Викитеки.
