Михаил Козырев[править]
Жулики[править]
Кто бы мне сказал — да и обратиться некуда — отчего это такая несправедливость к безработному, который, имея билет земли и леса, стоит в череду на суконную мануфактуру у магазина церабкооп? Говорят оттого, что мы живем в буржуазном окружении, а я всегда протестую: где она эта буржуазия? В жульницком окружении мы живем, я вам скажу, жулик у нас нахально в каждую щелку прет.
Рот раскрой — жулик тебе в рот залезет. От этого, надо понимать, не только честный пролетариат, а многие, можно сказать, ответственные работники рта не раскрывают. Молчат. Побаиваются.
И еще бы не бояться, если у меня, честного пролетария, даже билет отобрать хотят, а которые жулики — с такими билетами в череду на суконную мануфактуру большие деньги выгоняют при теперешнем товарном голоде, а как я теперь пойду? Без билета меня и в черед не пустят. Без билета я голод терпи и нужду терпи, и нигде никакого сочувствия…
А все из чего? Что я молчать не могу. Что я жулика наскрозь вижу. Что я так жулика понимаю, ажно сердце горит. Что душа у меня страдает от ихнего безобразия на десятом году революции победоносного пролетариата.
Как это так, что жулик в каждую щелку прет?
Уж на что в череду — на ту же суконную мануфактуру — плотно человек к человеку пригнан, а он и тут щелку найдет. Меня самого взять: стою я, как полагается трудящему, тихо-смирно, впереди бабы, позади бабы — и наблюдаю. А не наблюдать, так тебе вперед еще какая баба вопрется, все они бабы в платках и на лица схожие.
Наблюдаю!..
И вижу — какой-то субъект, кепка у него серая на глаза, из воротника один нос торчит, туда торк, сюда торк… Втирается.
— Ты, спрашиваю, где стоишь?
Он такое имеет нахальство:
— Не твое дело!
И вперед меня промеж баб место занял.
— Отойди, говорю, гражданин.
Он опять на меня с полным нахальством:
— Стой, пока самого не погнали!
Как же так меня погнать, если у меня союзный билет работников земли и леса? Жулик это, — думаю я. — Никто иное, как жулик!
Сердце тут у меня так разгорелось, ажно в пот вогнало:
— Милиционер, — кричу, — вот этот гражданин без череду прет. Он, я вам скажу — жулик!
А гражданину этому хоть бы что:
— Жулик я или не жулик, — говорит, — это мое частное дело. А ты не смеешь меня при всем народе жуликом изображать.
У меня сердце так и кипит.
— Не отпирайся, говорю, видно, что ты жулик. Который в серой кепке и нос из воротника торчит, обязательно жулик…
Милиционер на меня:
— А у тебя что за кепка? А ты зачем нос в воротник прячешь?
Я за кепку схватился — точно что и у меня серая, только в полоску.
— Ишь ты, говорю, какая власть нашлась! На холоду нельзя и нос в воротник спрятать. Не буржуи мы, чтобы в енотах ходить!
Отстал:
— Не мое, — говорит, — дело, кто из вас жулик, это на личностях не написано.
А как же не написано, когда минуты не прошло, а тот, серая кепка, вперед меня на пятерых протискался! В дверь лезет!
Я кричу:
— Держи его! Держи! Жулик! Вон она, серая кепка!
А тут на меня десять человек и все в серых кепках и носы из воротников торчат:
— Сам такой.
И ну меня всякими словами, и даже баба туда же встряла:
— Ишь ты, — говорит, — какой скандальный!
И чего не стоишь, как другие?..
А как можно от бабы обиду перенести? Больно уж много ихнему брату правое дадено, рабочего человека скандальным называть. Я на нее как цыкну:
— Эх, говорю, ты! Равноправие!
И опять все на меня: не смеешь женских правов оскорблять, а которые в кепках — к милиционеру:
— Этот гражданин антисемитскую пропаганду в отношении женщин разводит, а нас жуликами называет, когда сам такой же…
Я милиционеру:
— Неужели, говорю, не видишь, что они — жулики. Другие, говорю, голые — раздетые ходят, а они при товарном голоде в лавку сукно продают. Шайка у них, говорю. Оттого они и носы в воротники прячут, чтобы их не узнали…
— А ты почем узнал?
А как же мне не узнать, когда я сам тут же кажинное утро стою, как безработный земли и леса, и всех их вижу. Я это объясняю милиционеру и ему билет в зубы сую. А он на меня же и взъелся:
— Я на тебя протокол составлю и билет отберу.
Билет отобрать? Как это можно сказать, чтобы у человека ни за что ни про что билет отобрать?
Да ведь и билет тоже денег стоит! За него, кому надо, сотни не пожалеют, в такое горячее время. Я, может быть, этот билет на подержание за два целковых в сутки отдам… А он отобрать!
— Как же, говорю, ты у меня отберешь, если я безработный? А на что я жить теперь буду?
— Если ты безработный, — иди в бюро, там тебе работу дадут советские нужники чистить. А ты тут спекулятничаешь.
Это я-то спекулятничаю, что тихо-смирно стою. Это мне-то — нужники чистить?
— Для того, говорю, мы кровь проливали, чтобы на десятом году советские нужники чистить? И это с билетом земли и леса…
А он не слушает, да цап у меня билет:
— Вечером придешь, получишь.
А куда ж я теперь без билета? Значит, я всю ночь зря простоял. Значит, я без суконной мануфактуры домой вернусь. Как мне хозяину на глаза показаться, если я без ничего пришел, а которые жулики те по два раза получат. И ни у кого никакого сострадания к бедному человеку и безработному:
— Дождался, — говорят. — Не скандаль! Молчал бы!
А я не могу молчать. А я не могу не скандалить, если жулика вижу. Если жулики меня прямо в пот! вгоняют. Если от жуликов у меня сердце горит. Если душа у меня страдает.
Трудно жить честному пролетарию при такой несправедливости. Тяжело жить. А все почему? Потому что в жульницком окружении живем. Потому что жулик у нас в каждую щелку прет. Рот раскрой — он тебе в рот залезет.
И потому многие и даже ответственные работники рта не раскрывают. Молчат. Побаиваются.
А я не боюсь — и вот из того страдаю.
Источник текста: Михаил Козырев. Запрещенные слова. Юмористические рассказы. — Москва: «Никитинские субботники», 1928.