Нѣтъ ни одного изъ насъ, кто бы радостно оставлялъ Голштинію; всѣ мы съ глубочайшимъ сожалѣніемъ говоримъ, «прости,» этой прекрасной сторонѣ и ея добродушнымъ жителямъ. Велѣно итти въ Россію. Голштинія, гостепріимный край, прекрасная страна! никогда не забуду я твоихъ садовъ, цвѣтниковъ, твоихъ свѣтлыхъ прохладныхъ залъ, честности и добродушія твоихъ жителей! Ахъ, время, проведенное мною въ этомъ цвѣтущемъ саду, было одно изъ счастливѣйшихъ въ моей жизни!.. Я пришла къ Лопатину сказать, что полкъ готовъ къ выступленію. Полковникъ стоялъ въ задумчивости передъ зеркаломъ и причесывалъ волосы, кажется, не замѣчая этого. — «Скажите чтобъ полкъ шелъ; я останусь здѣсь на полчаса,» сказалъ онъ, тяжело вздохнувъ. — О чемъ вы вздохнули, полковникъ? Развѣ вы неохотно возвращаетесь на родину? спросила я. — Вмѣсто отвѣта, полковникъ еще вздохнулъ. Выходя отъ него, я увидѣла меньшую баронессу, одну изъ хозяекъ нашего полковника, прекрасную дѣвицу лѣтъ двадцати четырехъ, всю расплаканную. Теперь я понимаю, отчего полковнику не хочется итти отсюда… Да! въ такомъ случаѣ родина — Богъ съ ней!…
Итакъ не охотно и съ горестію разстались мы съ Голштиніею, и конечно уже навсегда? Тамъ насъ любили, хотя не всѣхъ — это правда; но гдѣ же любятъ всѣхъ!.... Насъ любили по многимъ отношеніямъ: какъ союзниковъ, какъ надежныхъ защитниковъ, какъ Русскихъ, какъ добрыхъ постояльцевъ, и наконецъ, какъ бравыхъ молодцовъ; послѣднее подтверждается тѣмъ, что за эскадрономъ нашимъ слѣдуютъ три или четыре Амазонки! Всѣ онѣ въ полной увѣренности вытти замужъ за тѣхъ, за кѣмъ слѣдуютъ. Но разочарованіе ближе нежели онѣ думаютъ; одна изъ нихъ взята Пел***, сорокалѣтнимъ, женатымъ сумасбродомъ; онъ хочетъ насъ увѣрить всѣхъ, что его Филлида слѣдуетъ за нимъ, уступая силѣ непреодолимой любви къ нему! Мы слушаемъ, едва удерживаясь отъ смѣху. Непреодолимая любовь къ Пел****! къ плѣшивому чучелѣ, смѣшному и глупому!… Развѣ какое-нибудь очарованіе.... — всего въ светѣ прекраснѣе его лягушечьи глаза!
Что̀ за странный расчотъ выбирать для похода самую дурную пору! Теперь глубокая осень, грязная, темная, дождливая; у насъ нѣтъ другаго развлеченія кромѣ смѣшныхъ сценъ между нашими влюбленными парами. Вчера вечеромъ Торнези разсказывалъ, что былъ у Пел***; son objet сидѣла тутъ же, вся въ черномъ и въ глубокой задумчивости; Пел*** смотрѣлъ на нее съ состраданіемъ, которое въ немъ до крайности смѣшно и неумѣстно: вотъ что̀ дѣлаетъ любовь, сказалъ онъ вздыхая; она томится, груститъ, не можетъ жить безъ меня! гибельная страсть любовь!.. Торнези едва не задохся, стараясь удержаться отъ хохота. — Да вѣдь ты съ нею, чего жъ ей грустить? — Все сомнѣвается въ моей любви; не надѣется удержать меня навсегда при себѣ. — Разумѣется, ты вѣдь женатъ; я не понимаю начто̀ ты взялъ ее. — Что̀ жъ мнѣ было дѣлать? она хотѣла утопиться!. Я право не знаю, говорилъ мнѣ Торнези, гдѣ бы она утопилась; кажется въ Ютерзейнѣ вовсе нѣтъ рѣки. Пел*** долго еще вралъ въ этомъ тонѣ; но послушай, какой былъ финалъ всему этому, и какъ Пел*** достоинъ былъ знать и видѣть его: я вышелъ приказать чтобъ подали мою лошадь; возвращаясь, встрѣтилъ въ сѣняхъ задумчивую красавицу; она бросилась мнѣ на шею, прижалась лицемъ къ моему лицу, и заплакала: cher officier! sauvez moi de ce miserable! je le déteste! je ne l’ai jamais aimé; il m’a trompé! Она не имѣла времени болѣе говорить; Пел*** отворилъ дверь изъ комнаты; увидя нас вместе, онъ ни на минуту не смутился: столько увѣренъ въ силѣ своей красоты и достоинствѣ! Проклятой шутъ!....
Познань, Здѣсь назначено было судьбою расторгнуться всѣмъ связямъ любовнымъ; я узнала это случайно; мнѣ надобно было итти въ полковую канцелярію къ Я***, который теперь въ должности адъютанта, потому что бѣдный нашъ Тызинъ немогъ уже болѣе не только заниматься должностью, но даже и слѣдовать за полкомъ; онъ остался въ какомъ-то нѣмецкомъ городкѣ съ своею молодою и опечаленною женой. Квартира Я**** состояла изъ четырехъ комнатъ; въ двухъ была канцелярія, а въ двухъ онъ жилъ самъ съ пажикомъ, котораго мы всѣ называли прекраснымъ барономъ. Узнавъ что адъютанта нѣтъ дома, я пошла на его половину къ барону; но отворя дверь остановилась въ недоумѣніи, незная итти или воротиться. По залѣ ходила молодая дама въ величайшей горести; она плакала и ломала руки. Окинувъ глазами комнату, и не видя прекраснаго барона, я стала всматриваться въ лице плачущей красавицы, и узнала въ ней пажика Я—го. — Ахъ, Dieu! à quoi bon cette métamorphose, et de quoi vous pleurez si amèrement?.. Она отвѣчала мнѣ по-Нѣмецки, что она очень несчастлива, что Я*** отправляетъ ее обратно въ Гамбургъ, и что она теперь не знаетъ какъ показаться въ свою сторону. Пожалѣвъ о ней искренно, я ушла. На другой день, на походѣ, не видя уже болѣе ни одной изъ нашихъ Амазонокъ за эскадрономъ, я спросила Торнези, какая участь постигла ихъ? — Самая обыкновенная и неизбѣжная, отвѣчалъ онъ: ими наскучили, и отослали.
— Обыкновенно впереди эскадрона ѣдутъ пѣсенники и поютъ почти вовесь переходъ; не думаю чтобъ имъ это было очень весело; даже и по доброй волѣ наскучило бы пѣть цѣлый день, а по неволѣ и подавно. Сегодня я была свидѣтельницею забавнаго способа заохочивать къ пѣнію: Веруша, унтеръ-офицеръ, запѣвало, несчастнѣйшій изъ всѣхъ запѣвалъ, начинаетъ всякую пѣсню въ носъ голосомъ, какого отвратительнѣе я никогда не слыхала, и отъ котораго мы съ Торнези всегда скачемъ сломя голову прочь; теперь онъ былъ что̀-то не въ духѣ, а можетъ нездоровъ, и пѣлъ по обыкновенію дурно, но противъ обыкновенія тихо; Рженсницкій замѣнилъ это: ну ну, что̀ значитъ такой дохлый голосъ? пой какъ должно!... Веруша пѣлъ одинаково: — А, такъ я же тебѣ прибавлю бодрости! и съ этимъ словомъ зачалъ ударять въ такту нагайкою по спинѣ поющаго Веруши… Я увидѣла издали эту трагикомедію, подскакала къ Рженсницкому и схватила его за руку: полно пожалуйста, ротмистръ! Что̀ вамъ за охота! ну пойдутъ ли пѣсни на умъ когда за спиной нагайка!.... Я имѣю нѣкоторую власть надъ умомъ Рженсницкаго; онъ послушался меня, пересталъ поощрять Верушу нагайкою, и отдалъ ему на волю гнусить какъ угодно.— Витебскъ. Вотъ мы и опять въ землѣ родной! Меня это ни сколько не радуетъ; я не могу забыть Голштинію! Тамъ мы были въ гостяхъ; а мнѣ что̀-то лучше нравится быть гостемъ нежели домашнимъ человѣкомъ.
Квартирами полку нашему назначено мѣстечко Яновичи, грязнѣйшее изъ всѣхъ мѣстечекъ въ свѣтѣ. Здѣсь я нашла брата своего; онъ произведенъ въ офицеры, и по просьбѣ его переведенъ въ нашъ Литовскій полкъ. Я право не понимаю, отчего у насъ обоихъ никогда нѣтъ денегъ? Ему даетъ батюшка, а мнѣ Государь, и мы вѣчно безъ денегъ! Братъ говоритъ мнѣ, что если бы пришлось итти въ походъ изъ Яновичъ, то жиды уцѣпятся за хвостъ его лошади; сильнѣе этого нельзя было объяснить, какъ много онъ задолжалъ имъ. — Что̀ жъ дѣлать Василій! моя выгода только та, что я не долженъ, а денегъ все равно нѣтъ. — У васъ будутъ; вамъ пришлетъ Государь. — А тебѣ отецъ; а отецъ отдастъ послѣднія. И то правда; развѣ написать къ батюшкѣ? — А ты еще этого не сдѣлалъ? — Нѣтъ! — Пиши, пиши съ этою жъ почтой.
Въ ожиданіи пока весна установится, мы оба живемъ въ штабѣ, потому что въ эскадронахъ теперь вовсе нечего дѣлать. Мы съ братомъ достали какой-то непостижимый чай, какъ по дешевизнѣ, такъ и по качеству; я заплатила за него три рубля серебромъ, и сколько бы мы ни наливали воды въ чайникъ, чай все одинаково крѣпокъ. Незаботясь отыскивать причину такой необыкновенности, мы пьемъ его съ большимъ удовольствіемъ.
— Яновичи. Настало время экзерцицій, ученья пѣшаго, коннаго, настала весна. По настоянію эскадроннаго командира мнѣ должно было ѣхать въ эскадронъ.
— Смѣшная новость! К*** влюбленъ! Онъ пріѣхалъ въ Яновичи чтобъ взять меня съ собюю въ эскадронъ; дорогою разсказалъ, что онъ познакомился съ помѣщицей Р****, и что молодая Р****, дочь ея, нейдетъ у него съ ума. Наконецъ что онъ отъ любви и горести все спитъ. Справедливость словъ своихъ, онъ подтвердилъ самымъ дѣйствіемъ — сей-часъ заснулъ. Все это было мнѣ чрезвычайно смѣшно; но какъ я была одна, то смѣяться что̀-то не приходилось, и я спокойно разсматривала чары вновь разцвѣтшей природы. Однако жъ, видно К*** не нашутку влюбленъ; только что мы съ нимъ пріѣхали въ эскадронъ, онъ какъ по инстинкту проснулся; тотчасъ потребовалъ вахмистра, отдалъ наскоро ему приказаніе, и велѣлъ закладывать другихъ лошадей: — поѣдемъ со мною, Александровъ, я тебя познакомлю. — Съ кѣмъ, маіоръ? — Съ моими сосѣдками. — Вѣрно съ вашей Р****? — Ну, да! — Поѣдемьте; я буду очень радъ увидѣть нашу будущую маіоршу! — Да чуть ли то не такъ будетъ, любезный! я что̀-то и день и ночь думаю объ ней. — Ну, такъ ѣдемьте скорѣй.
Я думала что дорогою не будетъ конца разговорамъ К***, о красотѣ, достоинствахъ, талантахъ и о всѣхъ возможныхъ совершенствахъ тѣлесныхъ и душевныхъ божественной Р****, но очень пріятно обманулась въ своемъ опасеніи; К*** сѣлъ въ бричку, не сказалъ даже — ступай скорѣе! и какъ-будто ѣхалъ не къ дѣвицѣ милой, прекрасной и любезной, но на какое-нибудь ученье или смотръ, пустился толковать, о строѣ, лошадяхъ, пикахъ, уланахъ, флюгерахъ; однимъ словомъ обо всемъ хорошемъ и дурномъ, но только не о томъ, чѣмъ, какъ мнѣ кажется, должны бъ быть заняты его мысли и сердце. — Странный человѣкъ! Проговоря полчаса, какъ на заказъ, о всемъ нашемъ быту строевомъ, онъ наконецъ вздохнулъ, сказавъ: еще далеко! завернулъ голову шинелью, прислонился въ уголъ брички, и заснулъ. Я очень осбрадовалась этому. Добрый человѣкъ и исправный офицеръ К***, не имѣлъ ни того образованія, ни тѣхъ свѣдѣній, ни даже того сорту ума, которые дѣлаютъ товарищество и разговоръ пріятными; я была рада, оставшись на свободѣ думать о чемъ хочу и смотрѣть на что хочу.
Въ этомъ странномъ любовникѣ все смѣшно! Какъ онъ можетъ проснуться именно тогда когда надобно! У самаго подъѣзда онъ открылъ глаза съ такимъ видомъ, какъ-будто не спалъ ни минуты; мы вышли изъ нашего экипажа. Всходя на лѣстницу, я сказала К***, что онъ долженъ представить меня дамамъ. — Да ужъ не безпокойся, я буду умѣть это сдѣлать! — Смѣшной отвѣтъ заставилъ меня бояться какой-нибудь странной рекомендаціи; но дѣло обошлось лучше нежели я думала. К*** сказалъ просто, указывая на меня: офицеръ моего эскадрона, Александровъ… Покорившая строевое сердце К***, была лѣтъ осьмнадцати дѣвица, бѣлая, бѣлокурая, высокая, стройная, съ длинными свѣтлыми волосами, большими темносѣрыми глазами, большимъ ртомъ, бѣлыми зубами, и съ смѣлою гренадерскою выступкою; все это мнѣ очень понравилось! Если бъ я была К***, то и я выбрала бъ ее въ подруги жизни своей, и любила бъ ее такъ же какъ любитъ онъ: ѣхала бъ къ ней не спѣша доѣхать, спала бъ во всю дорогу, и просыпалась бы у подъѣзда! Я сей-часъ познакомилась съ ней и подружилась; это было кончено въ полчаса. Но что̀ меня дивило, изумляло и восхищало, это была мать ея, прекраснѣйшая женщина! настоящая Венера! если бъ только Венера могла имѣть признаки сорокалѣтняго возраста! На этомъ очаровательномъ лицѣ было собрано все что есть прекраснѣйшаго изъ прелестей: блестящіе черные глаза, тонкія черныя брови, коралловыя губы, цвѣтъ лица, превосходящій всякое описаніе!... Я смотрѣла на нее, и не могла перестать смотрѣть; наконецъ, не умѣя говорить иначе какъ думаю, я сказала ей прямо, что не могу отвесть глазъ отъ ея лица, и не могу себѣ представить что̀ за восхитительное существо была она въ юности! — Да, молодой человѣкъ, вы не ошибаетесь, я была Венера; инаго названія, ни сравненія не было мнѣ! да, я была красавица въ полномъ значеніи этого слова!... Несмотря что она говоритъ это о себѣ, я нахожу что она еще очень скромна. Она говоритъ «была красавица,» но она теперь, сію минуту, необыкновенная красавица! Не уже ли она этого не видитъ!..
— К*** сосваталъ Р***; черезъ недѣлю свадьба: я очень рада. Молодая дѣвица довольно образована, веселаго нрава и свободнаго, непринужденнаго обращенія; надѣюсь мнѣ будетъ очень весело въ ихъ домѣ, когда она сдѣлается нашею полковою дамою. Ахъ, какъ я не люблю этихъ неприступныхъ медвѣдицъ, которыя, желая поддержать какой-то высшій тонъ, не замѣчаютъ того, что вмѣсто знатныхъ дамъ, онѣ имѣютъ всю наружность надутыхъ купчихъ. Глупыя женщины!…
— Вчера были мы приглашены на балъ; я поѣхала съ К***. Новобрачный по прежнему обыкновенію заснулъ; а какъ намъ надобно было ѣхать около десяти верстъ, то я имѣла довольно времени разговаривать съ молодою маіоршею. Мы разсказывали другъ другу анекдоты, смѣшныя происшествія, и хохотали, не опасаясь разбудить счастливаго супруга. Наконецъ разговоръ нашъ настроился на другой тонъ; мы говорили о сердцѣ, о любви, о чувствахъ неизъяснимыхъ, о постоянствѣ, счастіи, несчастіи, умѣ, и Богъ знаетъ о чемъ мы уже не говорили; я замѣтила въ спутницѣ моей такой образъ мыслей, который заставилъ меня удивиться что она вышла за К***; я спросила ее объ этомъ. — Я бѣдна, отвѣчала она, и какъ видите не красавица; сердце мое было свободно; матушка находила К*** выгоднымъ женихомъ для меня, и я не видѣла большаго затрудненія исполнить волю ея. — Пусть такъ, но любите ли вы его? — Люблю, сказала она, помолчавъ съ минуту, люблю разумѣется безъ страсти, безъ огня, но люблю какъ добраго мужа и какъ добраго человѣка; у него нравъ превосходный; всѣ его недостатки выкупаются его добрымъ сердцемъ.
Военный балъ нашъ былъ таковъ же какъ и всѣ другіе балы: очень веселъ на дѣлѣ, и очень скученъ въ описаніи.
— Теперь я должна описать поступокъ, котораго, вотъ уже нѣсколько дней, съ утра до вечера стыжусь. Пусть этотъ родъ исповѣди будетъ мнѣ наказаніемъ.
Желая погулять по прекраснымъ рощамъ около Полоцка, я выпросилась въ отпускъ на недѣлю, и взявъ въ товарищи, Р***, поѣхала съ нимъ въ помѣстьѣ его отца. Лошадей давали намъ только что недохлыхъ, но весьма уже готовыхъ притти въ это состояніе; мы ѣхали на простой телѣгѣ, по грязной дорогѣ, и, то влеклись, то тряслись, смотря потому каковы были у насъ лошади. Приключеній съ нами не было никакихъ, если не считать за приключеніе, что зазѣвавшійся ямщикъ, проѣзжая мимо толпы идущихъ крестьянъ, задѣлъ одного оглоблею, опрокинулъ его и переѣхалъ; что оскорбленные мужики шли за нами съ дубинами болѣе полуверсты, называя насъ, именно насъ, а не ямщика нашего, псами и сорванцами. Наконецъ мы пріѣхали къ рѣкѣ, за которою было помѣстье Р***. Пока приготовляли паро̀мъ, товарищъ мой пошелъ въ шалашъ закурить трубку, а я осталась на берегу любоваться закатомъ солнца; въ это время подошелъ ко мнѣ старикъ лѣтъ девяноста, какъ мнѣ казалось, просить милостыни; при видѣ его бѣлыхъ волосъ, согбеннаго тѣла, дрожащихъ рукъ, померкшихъ глазъ, его ужасной сухощавости и ветхихъ рубищъ, сожалѣніе, глубочайшее сожалѣніе овладѣло мною совершенно! Но какъ могло это небесное чувство смѣшаться съ дьявольскимъ, клянусь не понимаю!.. Я вынула кошелекъ чтобъ дать бѣдному помощь значительную для него; денегъ у меня было восемь червонцевъ и ассигнація въ десять рублей; эту несчастную ассигнацію ни на одной станціи не хотѣли взять у меня, считая сомнительною, и я имѣла безбожіе отдать ее бѣдному старику! — Не знаю мой другъ, говорила я обрадованному нищему, дадутъ ли тебѣ за нея тѣ деньги, какія должно; но въ случаѣ если бъ не дали, поди съ нею къ ксензу ректору, скажи, что это я далъ тебѣ эту ассигнацію, тогда ты получишь отъ него десять рублей, а эту бумажку онъ возвратитъ мнѣ: прощай другъ мой! Я сбѣжала на паромъ; мы переѣхали, и черезъ часъ были уже подъ гостепріимнымъ кровомъ пана Р***. Здѣсь я прожила четыре дня; ходила по темнымъ перелѣскамъ, читала, пила кофе, купалась, и почти не видала въ глаза семейства Р***, такъ какъ и самаго его. — Гость нашъ не много дикъ, говорила Р—му сестра его; онъ съ утра уходитъ въ лѣсъ и приходитъ къ обѣду, а тамъ опять до вечера его не видать; не ужели онъ такъ дѣлаетъ и въ полку? Умёнъ онъ? — Не знаю; ректоръ хвалитъ его. — Ну, похвала ректора ничего не значитъ. Онъ его безъ памяти любитъ съ того времени какъ узналъ, что онъ далъ десять рублей старому Юзефу. — Зачто̀? — Вотъ зачто̀! зачто̀ даютъ всякому кто проситъ именемъ Христовымъ. — Какъ! не ужели старикъ Юзефъ проситъ милостыни, и помѣщикъ его позволяетъ? въ его лѣта? — Да, въ его лѣта, помѣщикъ его не только позволяетъ, но приказываетъ гнать на этотъ промыселъ всякаго того изъ своей деревни, кто не можетъ работать почему бъ то ни было: по старости, слабости, болѣзни, несовершеннолѣтію, слабоумію; о, изъ его села изрядный отрядъ разсыпается каждое утро по окрестностямъ. — Ужасный человѣкъ!.... Однако жъ я не зналъ что мой товарищъ такъ мягкосердъ къ бѣднымъ. — Товарищъ твой дикарь; а дикари всѣ имѣютъ какую-нибудь странность. — Не уже ли ты считаешь состраданіе странностью? — Разумѣется, если она черезчуръ. Къ чему давать десять рублей одному; развѣ онъ богатъ? — Не думаю; впрочемъ я мало еще его знаю… Я по не волѣ должна была выслушать разговоръ брата съ сестрою. Возвратясь часомъ ранѣе обыкновеннаго съ прогулки, и не находя большаго удовольствія въ бесѣдѣ стараго Р*** и его высокоумной дочери, ушла я съ книгою въ бесѣдку въ концѣ сада; молодые Р*** пришли къ этому же мѣсту и сѣли въ пяти шагахъ отъ меня на дерновой софѣ. Обязательная Р*** говорила еще нѣсколько времени обо мнѣ, не переставая называть дикаремъ и любимцемъ ректора; наконецъ братъ ея вышелъ изъ терпѣнія: — да перестань, сдѣлай милость, какъ ты мнѣ надоѣла, и съ нимъ! Я хотѣлъ поговорить съ тобою о томъ, какъ убѣдить отца дать мнѣ денегъ; теперь мачихи нѣтъ, мѣшать некому. — Нѣтъ, есть кому. — Напримѣръ! не ты ли отсовѣтуешь? — Тебѣ грѣхъ такъ говорить; я люблю тебя, и хотя знаю что всякія деньги изъ рукъ твоихъ переходятъ прямо на карту, но готова бъ была отдать тебѣ и ту часть, которая слѣдуетъ мнѣ, если бъ только имѣла ее въ своей власти. Нѣтъ, любезный Адольфъ! не я помѣшаю отцу дать тебѣ деньги, а собственная его рѣшимость; твердая, непреложная воля не давать тебѣ ни копейки.... Болѣе я ничего не слыхала, но подошедъ къ дверямъ бссѣдки, увидѣла брата и сестру бѣгущихъ къ дому; видно послѣднія слова дѣвицы Р***, привели въ бѣшенство брата ея; онъ бросился бѣжать къ отцу, а она за нимъ. Я поспѣшила туда же. Удивительно какую власть надъ собою имѣетъ старикъ Р***; я нашла ихъ всѣхъ въ залѣ; дѣвица была блѣдна и трепетала; братъ ея сидѣлъ на окнѣ, сжималъ судорожно спинку у креселъ, и тщетно старался принять спокойный видъ; глаза его горѣли, губы тряслись. Но старикъ встрѣтилъ меня очень ласково, и покойно спрашивалъ, шутя: ужъ не имѣете ли вы намѣренія сдѣлаться пустынникомъ въ лѣсахъ моихъ? Я желалъ бы это знать заранѣе, чтобъ приготовить для васъ хорошенькую пещеру, мохъ, сухіе листья, и все нужное для отшельничества.
Не знаю чѣмъ кончилось между отцомъ и сыномъ, но разставанье было дружелюбное. Взбалмошный Адольфъ привелъ въ ужасное замѣшательство сестру свою, а меня просто въ замѣшательство, увѣреніями, что она и я очень похожи другъ на друга лицемъ, и что сестра живой его портретъ; итакъ мы всѣ трое на одно лице! Какъ лестно! Молодой Р*** похожъ, какъ двѣ капли воды, на дьявола....
Наконецъ мы опять взмостились на телѣгу и поѣхали. На первой станціи, когда надобно было платить прогоны, я вынула кошелекъ чтобы достать деньги, и очень удивилась что изъ осьми червонцевъ двухъ не доставало. Я старалась припомнить, не оставляла ль кошелька на столѣ или на постѣлѣ, когда уходила гулять; но нѣтъ, кажется онъ всегда былъ со мною. Наконецъ я вспомнила, и отъ всей души обрадовалась: червонцы вѣрно запали въ ассигнацію, которая лежала вмѣстѣ съ ними въ кошелькѣ, и была свернута ввосьмеро чтобы умѣститься въ немъ; я вынула ее и отдала нищему у парома, не развертывая; и такъ онъ получилъ отъ Промысла Божія ту помощь, которую я подала ему, но едва не испортила какимъ-то сатанинскимъ расчетомъ! Впрочемъ одно только чудовище способно дать бѣдному такую помощь, въ недѣйствительности которой было бъ оно увѣрено! Нѣтъ, отдавая ассигнацію, я думала только что ее возьмутъ въ гораздо меньшей цѣнѣ чего она стоитъ, и что на станціяхъ не брали ее потому что видѣли у меня золото, и что Поляки не терпятъ другой монеты кромѣ звонкой.
— Витебскъ. Я живу у коммиссіонера С***. Отпускъ мой еще не кончился, и я проведу это время веселѣе здѣсь нежели въ эскадронѣ. Его Королевское Высочество Принцъ Виртембергскій любитъ чтобъ военные офицеры собирались у него по вечерамъ; я то же тамъ бываю; мы танцуемъ, играемъ въ разныя игры, и Принцъ самъ беретъ иногда участіе въ нашихъ забавахъ.