Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Ливень/ДО

Кавказскіе богатыри — Ливень
авторъ Василій Ивановичъ Немировичъ-Данченко

Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть вторая. Въ огневомъ кольцѣ. — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 72.

— Слава Богу, слава Богу, слава Богу!.. — повторялъ про себя Брызгаловъ, вглядываясь съ высотъ бастіона въ окрестности Самурскаго укрѣпленія.

Дѣйствительно, нигдѣ такъ не понятно выраженіе: «хляби небесныя разверзлись», какъ на далекомъ югѣ. Все, что еще недавно, озвѣрѣлое, мрачное, заранѣе торжествующее свою побѣду надъ жалкимъ каменнымъ гнѣздомъ, куда заперлись русскіе, стояло кругомъ грозною силою, теперь стремглавъ уносилось прочь отъ крѣпости. Какъ бѣшеныя, стремились Чечня и Кабарда къ первымъ предгоріямъ, неистово хлеща нагайками и безъ того испуганныхъ коней, красныя пятна мюридовъ казались жалкими точками вдали… Всѣ эти сплошные горные кланы пѣшихъ лезгинъ, полудикихъ дидойцевъ и совсѣмъ дикихъ андійцевъ — бѣжали въ слѣпомъ ужасѣ предъ стихійною помощью, нежданно явившеюся къ русскимъ. Самуръ уже вспучивался… Недавно тихія и спокойныя воды его — выступили изъ береговъ, подняли на пѣнистое лоно головни залитыхъ костровъ, цѣлыя деревья, срубленныя дидойцами и лежавшія около, — подняли и, мощно ворочая ихъ, словно сучья, въ своей быстринѣ, понесли впередъ къ Каспію. Въ самомъ стремени вода мчалась яро и шумно… Брызгаловъ видѣлъ сверху, какъ нѣсколько всадниковъ, попавшихъ туда, тщетно боролись съ теченіемъ. Самуръ сбивалъ ихъ грудью съ пути, скидывалъ оглушенныхъ и измученныхъ съ лошадей и, торжествуя, ревѣлъ надъ ихъ головами и захлестывалъ ихъ тѣла… Рѣка теперь была неузнаваема, — двухъ часовъ еще не прошло, а она уже готовилась всю долину очистить отъ воинственныхъ дружинъ, сравнять ея овраги и холмы и разлиться отъ горъ до горъ однимъ серебрянымъ щитомъ… «Проснулась матушка наша, — повторяли солдаты. — Поила, кормила, а теперь заступилась за насъ, бѣдныхъ»… Воды ея уже подступали къ самой крѣпости, но стѣны и бастіоны ея были надежны… Самуръ точно терялъ всю силу около нихъ. Онъ ластился къ нимъ, набѣгая волнами, точно хотѣлъ отчистить и отмыть черныя пятна недавняго пожарища, подымалъ сотни валявшихся труповъ и, легко стучась ими о каменную кладку и покачивая ихъ, сносилъ прочь отъ крѣпости… Собаки и тѣ поняли, въ чемъ дѣло. Онѣ тоже взбѣжали на бастіоны и оттуда радостно лаяли на такъ во время пришедшее на помощь наводненіе… Радостно лаяли и ласкались къ уцѣлѣвшимъ. Сверху струились не прекращавшіяся волны ливня. Вѣтеръ подхватывалъ ихъ, уносилъ въ цѣломъ маревѣ брызгъ въ сторону, но взамѣнъ тотчасъ-же падали новыя и новыя… Ливень шумѣлъ еще грознѣе рѣки. Куда ни вглядывался Брызгаловъ, — ни за одной изъ горныхъ вершинъ, едва-едва виднѣвшихся за этою сѣрою завѣсою, не голубѣло небо. Тучи шли все гуще и гуще, непрогляднѣе и зловѣщѣе… Казалось, тамъ, въ необъятной вышинѣ, въ недосягаемыхъ глубинахъ неба яростно гремитъ своя стихійная битва… Молнія скрещивались съ молніями. Отблесками чьихъ-то чудовищныхъ мечей падали онѣ на землю, лились иногда не прерывавшимися линіями изъ громоносно раскалывавшихся и разметывавшихся тучъ, за которыми въ эти свѣжіе, зіяющіе прорывы, точно въ открытыя раны виднѣлись другія, еще гуще, еще непрогляднѣе… Отъ вершинъ къ вершинамъ змѣились огненныя струи… Отъ горнаго темени къ отвѣсамъ скалъ и обратно свивались, связывались узлами и цѣлыми снопами грозоваго пламени жгли трепетавшую землю… Вихрь налеталъ изъ ущелій, подымалъ бѣшеныя воды Самура, бросалъ ихъ съ неистовствомъ и гнѣвомъ прямо въ лицо тучамъ, тѣ громили его опять молніями и яростно рокотали, какъ потревоженный могущій звѣрь… Подъ громадами ихъ — неслись въ слѣпомъ страхѣ обрывки сраженныхъ, изорванныхъ тучекъ, кидались въ сторону, встрѣчались и падали въ бездны, и на смѣну имъ такъ-же безъ оглядки, такъ-же испуганно бѣжали такіе-же сѣрые лоскутья и умирали, разрѣшившись новыми ливнями дождя… Часто молнія золотымъ мостомъ пересѣкала все небо отъ края и до края, чаще еще нѣдра тучъ разверзались, и въ ихъ таинственной глубинѣ внезапно рождалось пламя, и новые удары заставляли вздрагивать на каменныхъ стержняхъ величавые утесы Дагестана… Въ этой битвѣ земли и неба — было столько величія, что смутный ужасъ охватывалъ самыхъ спокойныхъ людей. Изъ окрестныхъ ущелій уже съ бѣшенствомъ отчаянія, точно гонимые стихійными бичами, съ воплемъ и ревомъ въ долину неслись вспѣнившіеся горные потоки… Они поднялись до скалъ, подрылись за ними, обогнувъ ихъ и, точно одолѣвъ врага сзади, съ тылу, торжествуя свою побѣду, падали уже тысячами каскадовъ и съ дикимъ стономъ бросались въ наводненіе Самура… По отвѣсамъ горъ въ бездны, по стремнинамъ въ долины, съ иззубренныхъ скалъ по ихъ трещинамъ — сотни водопадовъ зашумѣли кругомъ, и часто подъ ярыми ихъ ударами сбивались и тонули въ безсильномъ страхѣ десятки всадниковъ… Тучи то припадали къ горнымъ ауламъ, то, разрываясь о ихъ сакли, уходили прочь, но утромъ ни одинъ лучъ солнца не золотилъ ихъ влажныя, плоскія кровли, не игралъ веселымъ блескомъ на лазуревой эмали ихъ минаретовъ и на бѣлыхъ куполахъ мечетей. Деревья, точно молясь, пригибались раскидистыми вершинами къ самой землѣ, но буря, не внимая имъ, вырывала столѣтніе корни изъ земли и жалкими трупами валила въ пучину лѣсные великаны…

— Что это?! — подошелъ легко раненый Незамай-Козелъ къ Брызгалову, показывая ему на востокъ.

— Пень какой-то…

— Нѣтъ, не пень… Всмотритесь. Въ этой точкѣ есть что-то живое… Она то теченію отдается, то вдругъ воспользуется затишьемъ и къ намъ поближе становится… Я давно смотрю за нею. Точно она думаетъ.

— Несчастный кто-то, изъ ихнихъ, можетъ быть.

— Нѣтъ. Ихнему незачѣмъ было-бы къ намъ приближаться… Вы взгляните хорошенько…

Брызгаловъ взялъ зрительную трубу. Изъ-за бѣлыхъ линій ливня — въ ярой пучинѣ Самура, въ мыльныхъ волнахъ пѣны ему примерещилась, дѣйствительно, фигура всадника съ конемъ…

— Видите теперь?

— Да, въ самомъ дѣлѣ… Вороной конь… Это я вижу… Горецъ какой-то…

А сердце его невольно билось. Онъ угадывалъ борьбу живого существа съ безпощадною силою бури, и ему жаль было, можетъ быть, врага, который самъ-бы не оказалъ милости побѣжденному Брызгалову. Въ этой точкѣ, въ этомъ атомѣ, дѣйствительно, было сознаніе… Она двигалась энергично, гдѣ было можно, и отдавалась волѣ теченія, не споря съ нимъ, гдѣ борьба являлась-бы безуміемъ. Тѣмъ не менѣе, — она дѣлалась все ближе и ближе. Она выигрывала каждую случайность, дававшуюся ей судьбою.

— Мужественное сердце у него, у этого горца! — тихо проговорилъ Брызгаловъ.

— Да… Молодчинище… — соглашался Незамай-Козелъ, слѣдя за движеніями черной точки.

— До сихъ поръ онъ не далъ себя оглушить ни разу… Не растерялся…

И Брызгаловъ даже забылъ полчища враговъ, искавшихъ спасенія въ горахъ. Онъ теперь не отрывался отъ горца, все ближе и ближе придвигавшагося къ крѣпости… Скоро можно было замѣтить голову горца, съ которой вѣтромъ сорвало папаху. Черты лица пропадали за сѣрымъ матомъ ливня, и ближе мудрено было-бы отгадать ихъ!.. И самая голова его не разъ пропадала вмѣстѣ съ черною мордою коня въ бѣлой пучинѣ, и когда Брызгалову хотѣлось уже перекреститься и сказать: «погибъ!» она вдругъ появилась изъ воды… Старикъ Левченко, — тоже не смотря на рану, къ которой онъ относился презрительно, называлъ ее «дрянь нестоющая, — въ шкуру пуля ткнулась, и говядины не попортила!» — самъ Левченко заинтересовался и тихо повторялъ:

— Вотъ джигитъ, такъ джигитъ! Удалой… Этого, братцы, и пристрѣлить жаль!

Нина, затомившаяся внизу, вышла наверхъ на башню подышать воздухомъ и одолѣть хоть на минуту усталь. Она тоже не отводила глазъ отъ этого всадника.

— Не знаю, почему, папа, мнѣ его такъ жаль. Кажется, будь крылья, распустила-бы ихъ и кинулась къ нему. Точно близкій мнѣ человѣкъ гибнетъ тамъ.

— Гибнетъ? Не погибъ еще… Можетъ быть, и…

Но тутъ Брызгаловъ вдругъ замолкъ.

Всадникъ съ конемъ исчезли… Ихъ уже не было видно… Потомъ показался конь одинъ, — всадника не было. Конь наткнулся на дерево, несшееся, кружась съ своей зеленою вершиной и растопыренными сучьями внизъ по Самуру. Оно его сбило… Конь попалъ подъ него, вынырнулъ еще разъ… И уже совсѣмъ исчезъ въ бѣлой пучинѣ Самура…

— Ну, конецъ!.. — вырвалось у Брызгалова, и онъ перекрестился.

Нина плакала тихо, опершись о его плечо. Казалось, только теперь она дала волю нервамъ… Она билась и вздрагивала…

— Эге, братцы! — весело крикнулъ Левченко. — Ишь, точно казенное добро… Опять съ Богомъ плыветъ — джигитъ, настоящій джигитъ!

Дѣйствительно, теперь недалеко уже показалась голова плывшаго человѣка… Конь погибъ, всадникъ уцѣлѣлъ.

— Это онъ нырялъ, ваше высокоблагородіе… Правильно!..

— Почему «казенное добро», дяденька? — спросилъ Левченку молодой солдатъ.

— Потому: казенному добру ни въ огнѣ горѣть, ни въ водѣ тонуть не полагается…

— Нина, голубушка, знаешь, кто это? — вырвалось у Брызгалова, пристально смотрѣвшаго теперь въ зрительную трубу.

— Кто, кто?..

— Да, вѣдь, къ намъ онъ… Вѣрно, съ важными извѣстіями… Эй, ребята, кто сможетъ помочь ему?! Ничего не пожалѣю…

А самъ опять глазомъ къ трубѣ припалъ.

— Да кто, кто, папа? — теребила его за руку Нина.

— Нашъ елисуйскій молодой бекъ, Сынъ Курбана-Аги — Амедъ…

Нина вздрогнула и за сердце схватилась. Ей вдругъ еще дороже сталъ юноша, и она уже не сводила съ него горящихъ глазъ въ то время, какъ ея уста шептали тихую молитву: «Господи, помоги ему, помоги ему!.. Богородица, милая — спаси его!»

— Прикажите, ваше высокоблагородіе, я попытаю свово счастья!.. — предложилъ какой-то немудрящій солдатикъ.

— Съ Богомъ, Егуновъ!

Его выпустили. Онъ привязалъ веревку себѣ къ поясу и пустилъ другой конецъ свободно на воду и самъ кинулся въ разливъ Самура на-встрѣчу къ елисуйцу.

На первыхъ порахъ Егунову было очень легко. И плыть не приходилось кое-гдѣ… То и дѣло онъ попадалъ на отмели и на своихъ медвѣжьихъ ногахъ крѣпко держался противу удара волнъ… Онъ зорко смотрѣлъ только, чтобы его не сбило трупами, несшимися по теченію, да бревнами, вертѣвшимися въ немъ, точно они сознательно боролись противу этой страшной силы воды… Нину теперь никто-бы не могъ свести съ бастіона. Она вышла изъ-подъ крыши надъ башней. Ливень хлесталъ ей въ лицо, вихрь точно хваталъ ее холодными руками и хотѣлъ бросить внизъ, — мужественная дѣвушка не обращала на это вниманія. Кнаусъ подошелъ было къ ней и заговорилъ о томъ, что она простудится.

— Оставьте, уйдите! — коротко проговорила она и такъ проговорила, что тотъ тихо поднялъ фуражку и отошелъ.

Она теперь уже видѣла юношу.

Тотъ задыхался въ волнахъ. Онѣ глушили ему голову ударами, онѣ смывали его прочь и уносили далеко внизъ, но онъ, отдавшись имъ, отдыхалъ минуту и еще энергичнѣе принимался за борьбу съ ними. Нина уже замѣчала теперь, какъ онъ широко раскрываетъ глаза, очевидно, чтобы оцѣнить силу подымающейся на него массы пѣны и влаги, и, захлестываемый ею, опять смыкаетъ ихъ немощно, и только молодыя руки его работаютъ въ этой пучинѣ, въ страшной борьбѣ, гдѣ проигранная ставка жизни оставляла ему одну смерть… Не разъ онъ совсѣмъ исчезалъ въ волнахъ, и вся блѣдная, дѣвушка уже молилась за него, какъ за мертваго… Но онъ опять вскидывался наверхъ, какъ щепка, поднятая теченіемъ со дна. Его вертѣло, относило, било о деревья… И, наконецъ, — Нина твердо вѣрила, что это ея молитвами на пути ему попалось громадное дерево, сорванное потокомъ, попавшее на отмель и остановившееся на ней… Амедъ мигомъ взобрался на него. Одинъ сукъ его торчалъ вверхъ, сукъ раздваивался, и въ эту сѣдловину цѣпкій, какъ кошка, всползъ юноша. Теперь онъ уже ничего не видѣлъ. Онъ тяжело дышалъ, закрывъ глаза и, повидимому, отводя смертельную усталь… Онъ держалъ руку за сердце, должно быть, оно билось сильно, до боли… Онъ даже скоро опустилъ голову, схватясь за дерево и точно засыпая. А кругомъ, продолжая глушить его, грозно ревѣли волны, обдавали его брызгами, вѣтеръ срывалъ съ нихъ пѣну и бросалъ ее въ лицо елисуйцу… Самое дерево, на которомъ сидѣлъ онъ, — начинало колыхаться, точно ему хотѣлось скорѣе двинуться по стремени рѣки, колыхаться, — проминая для себя проходъ… Вода съ зловѣщимъ шумомъ бѣжала черезъ его смокшую, растрепанную вершину, срывая листву и унося ее прочь далеко, далеко. Не разъ накидывались на Амеда сильные порывы вѣтра, будто желавшаго его сбить, какъ переспѣвшее яблоко съ тонкой вѣтки… Но онъ держался безсознательно крѣпко… Вдругъ ему послышался крикъ… Онъ широко открылъ глаза и увидѣлъ шагахъ во ста отъ себя — солдата. Егуновъ былъ выше его по направленію къ крѣпости… Что оралъ ему русскій, — елисуецъ не могъ разобрать, но онъ понялъ, что тотъ хочетъ его спасти. Онъ поднялъ невольно глаза на крѣпость и въ сѣрой сѣткѣ ливня увидѣлъ вдругъ то, что придало ему разомъ нечеловѣческую силу. На бастіонѣ стоялъ силуэтъ женщины. Онъ угадалъ въ ней Нину. Она смотритъ на него, она, быть можетъ, послала ему на-встрѣчу, она теперь молится за него своему Богу. Все равно общему Богу, потому что Богъ одинъ… Богъ Нины не можетъ не быть истиннымъ Богомъ. Въ утомленную грудь юноши точно ворвалась новая, свѣжая сила. Его сладко отуманило порывомъ чего-то восторженнаго, радостнаго. Теперь, если онъ и погибнетъ, то погибнетъ на ея глазахъ. «Благодарю тебя, Аллахъ, благодарю Тебя, Богъ Нины… Великій, Невѣдомый»… Что это? — она его креститъ издали… Да, теперь есть-ли такая сила, которая помѣшала бы ему одолѣть все кругомъ? Онъ весело крикнулъ что-то солдату, взмахнулъ руками и однимъ прыжкомъ кинулся въ воду. Дѣйствительно, точно у него за спиною выросли крылья… Онѣ его держатъ на водѣ, онѣ не даютъ волнамъ захлестнуть его…

— Сюда, сюда, кунакъ… — слышится ему сквозь бурю, и онъ понимаетъ, что это солдатъ, посланный ему на помощь. — Сюда держи, молодецъ!..

И онъ держитъ на голосъ… Что это хлестнуло его по лицу?.. Веревка… Онъ инстинктивно схватывается за нее… Она вытягивается, но, должно быть, крѣпокъ Егуновъ, какъ ни отбиваютъ воды прочь елисуйца, веревка натянулась, — какъ струна, — но не поддается имъ… Теперь уже двое борятся противу самаго стремени Самура, но Амедъ знаетъ, что на него смотритъ сверху Нина. Онъ знаетъ, что, хоть онъ и татаринъ, а она русская, а все-таки онъ ей дорогъ… Она слѣдитъ за нимъ, она благословляетъ его издали и призываетъ ему на помощь, невѣдомаго христіанскаго бога… Чу!.. Что это?.. Воды слабѣе… Веревка все короче и короче… Еще нѣсколько усилій, еще нѣсколько минутъ и Амедъ уже видитъ солдата.

— Спасибо, другъ! — тихо говоритъ онъ.

— Такого молодца да не вызволить!..

— Радъ-бы и я тебѣ услужить чѣмъ…

— Ты ужъ намъ, кунакъ, послужилъ… За тебя барышня, вонъ какъ Богу молится… А она, братъ, такая, что Богъ ее завсегда послухаетъ…

Наивная рѣчь стараго солдата, точно музыка, звучитъ въ его ушахъ.

— Э, да у тебя и Егорій… Давно-ль?..

— Генералъ въ Петровскѣ самъ повѣсилъ.

— Ну, съ тебя литки при случаѣ, — весело говоритъ Егуновъ. — Теперь ты намъ первый другъ…

Они уже внѣ опасности… Смутно, какъ сквозь сонъ, видитъ Амедъ, что передъ нимъ растворяются ворота крѣпости. Кто-то обнимаетъ его… Едва-едва понимаетъ юноша, что это Брызгаловъ. Чья-то маленькая рука жметъ его руку, и онъ только сердцемъ, а не глазами видитъ, что это Нина. Кто-то поздравляетъ его, съ чѣмъ — онъ не можетъ сообразить самъ, и, какъ снопъ, валится къ ея ногамъ.

— Усталъ, бѣдный… Скорѣй перенесите его въ госпиталь.

— Папа, тамъ мѣста нѣтъ. Несите его за мною!

— Куда?

— Ко мнѣ въ комнату. Я пока перейду наверхъ, а изъ госпиталя офицеровъ можно перевести ко мнѣ и Амеда туда же.

И, не ожидая, что ей отвѣтитъ отецъ на это, она идетъ за солдатами, бережно несущими юношу, приказываетъ уложить его къ себѣ на постель и бѣжитъ за докторомъ.

Амедъ очнулся только часа черезъ три. Обморокъ у него перешелъ въ такой сонъ, что, казалось, нѣтъ силы, которая могла бы его разбудить. Когда онъ открылъ глаза, былъ уже вечеръ. Ливень стучалъ въ окно и матовой сѣткой заслонилъ все передъ нимъ…

Амедъ почувствовалъ себя здоровымъ, но страшно утомленнымъ. Онъ опять закрылъ глаза и тотчасъ же, вспомнивъ что-то, привсталъ на локтяхъ. Онъ было хотѣлъ одѣться, но руки и ноги его, избитые ударами волнъ, ныли и болѣли… Онъ невольно откинулся назадъ и, замѣтивъ вдали солдата, спросилъ его:

— Мнѣ снилось или, дѣйствительно, барышня приходила сюда?

— Только сейчасъ ушла, а то все время была здѣсь.

Онъ закрылъ глаза, и на лицѣ его отразилась восторженная улыбка. Потомъ онъ опять обратился къ солдату.

— Мнѣ надо коменданта…

— Сейчасъ позову…

Брызгаловъ ожидалъ съ нетерпѣніемъ, когда сознаніе вернется къ елисуйцу.

Онъ быстро пошелъ къ нему.

— Ну, еще разъ поздравляю тебя, братецъ, съ Георгіемъ…

— Самъ генералъ далъ… Молодцомъ называлъ. Сказалъ, что второго дастъ, если я исполню его порученіе.

— Ну?.. Что онъ велѣлъ передать?..

Амедъ снялъ съ шеи кожаный мѣшочекъ и подалъ его Брызгалову…

Тотъ взрѣзалъ его и вынулъ записку.

«Держитесь до послѣдней возможности… Ѣшьте коней, что хотите, но держитесь. Помощь подать вамъ прямо нельзя, — не пробьешься… Но со всѣми силами своими я выступаю на аулъ Салты, въ Дагестанъ… Возьму его съ помощью Божьей, и шайки, осадившія васъ, поневолѣ вернутся. Вы представлены къ чину и Георгіевскому кресту. Офицеры и солдаты будутъ награждены. Крѣпость, хоть помри да стой. Гибните до одного, но не сдавайтесь. Я знаю, ваше положеніе отчаянно, но и у насъ здѣсь не лучше… Да поможетъ вамъ Господь!..»

Брызгаловъ задумчиво опустилъ лоскутокъ бумаги.

— А насчетъ продовольствія?.. Вамъ ничего не передавали?

— Изъ Дербента послать нельзя… Тамъ мало солдатъ…

Степанъ Ѳедоровичъ опустилъ голову.

— Ѣшьте коней… Да они уже съѣдены…

— Можно мнѣ слово сказать?

— Да. А что, Амедъ?

— Какъ я оправлюсь, я доставлю вамъ коней и барановъ.

— Откуда?

— Отъ нихъ, отъ лезгинъ и чечни…

— Какъ ты это сдѣлаешь?

— Я еще не знаю… Попробую… Сдѣлаю…

Брызгаловъ нагнулся и поцѣловалъ Амеда.

— Я смотрю на тебя, какъ на сына… Если бы ты былъ христіанинъ, я бы перекрестилъ тебя… Ну, прощай, Амедъ, отдыхай пока… Ты заслужилъ нѣсколько часовъ покою. Вечеромъ поужинаемъ вмѣстѣ…

Амедъ улегся. Закрылъ глаза, но у него на лицѣ было такое счастливое выраженіе, точно онъ изъ-подъ опущенныхъ вѣкъ видѣлъ что-то свѣтлое, ясное, радостное…

— Какъ сына!.. — тихо повторилъ онъ про себя.