Казотово предсказаніе.
Недавно въ Парижѣ напечатаны Лагарповы сочиненія и переводы, найденныя послѣ смерти Автора. Главнѣйшія изъ нихъ суть: Восемь пѣсней Освобожденнаго Іерусалима Тассова, въ стихахъ; Четыре пѣсни Фарсаліи Лукановой, въ стихахъ же; Поэма О женщинахъ, и другія. При семъ собраніи приложена записка, найденная между бумагами Лагарпа; она помѣщена во многихъ Французскихъ Журналахъ: думаемъ, что и наши Читатели будутъ ею довольны.
Мнѣ кажется, что я только вчера былъ свидѣтелемъ описываемаго здѣсь произшествія, хотя въ самомъ дѣлѣ оно случилось въ началѣ 1788 года. Мы сидѣли за столомъ у одного вельможи, умнаго человѣка, и нашего академическаго собрата. Многолюдное общество состояло изъ особъ разнаго званія, изъ придворныхъ и гражданскихъ Чиновниковъ, Литтераторовъ, Академиковъ и проч. Пиршество было великолѣпное. Передъ окончаніемъ обѣда, вина Мальвоазійское и Констанское такъ развеселили гостей, что каждой почиталъ дозволеннымъ говоришь все, лишь бы только заставить смѣяться. Шамфоръ прочиталъ свои неблагопристойныя сказки; знатныя женщины, собесѣдницы наши, слушали не закрываясь опахаломъ. Потомъ начали шутить надъ Религіею: одинъ читалъ отрывокъ изъ Орлеанской Дѣвственницы; другой повторялъ философскіе стихи Дидеротовы:
Et des boyaux du dernier prêtre |
Третій встаетъ, держа въ рукѣ полной стаканъ, и восклицаетъ: такъ, господа! я столько же увѣренъ въ томъ, что нѣтъ Бога, какъ и въ томъ, что Гомеръ былъ глупецъ. — И въ самомъ дѣлѣ онъ говорилъ то, что думалъ. Начали разсуждать о Богѣ и о Гомерѣ; нѣкоторые изъ собесѣдниковъ защищали того и другаго. Разговоръ становился отчасу важнѣе. Съ удивленіемъ выхваляли переворотъ, сдѣланный Вольтеромъ въ умахъ современниковъ, и признавались, что въ томъ состоитъ главное право его на знаменитость. «Онъ задалъ тонъ своему вѣку; онъ заставилъ читать себя и въ залахъ и въ переднихъ комнатахъ.» Одинъ изъ гостей, на силу выговаривая отъ смѣха, разсказалъ намъ, какъ перукмахеръ, стоя за креслами съ гребенкою въ рукахъ, удивилъ его, сказавъ: знайте, сударь, что я, бѣдной слуга, также не держу никакой вѣры, какъ и другой кто нибудь. — Всѣ заключили, что скоро послѣдуетъ важная перемѣна, и что суевѣріе и фанатизмъ уступятъ мѣсто Философіи; вычисляли, когда по видимому настанетъ сіе вожделѣнное время, и кто изъ собесѣдниковъ доживетъ царствованія Разума. Старики съ прискорбіемъ говорили, что не увидятъ его; молодые люди радовались, имѣя вѣроятнѣйшія причины ожидать близкой перемѣны; всѣ поздравляли Академію съ тѣмъ, что она приготовила великое дѣло, и что была главнымъ мѣстомъ, средоточіемъ, пружиною свободы мыслить.
Одинъ изъ собесѣдниковъ не бралъ участія въ веселости нашего разговора, и даже шутилъ скромно надъ нашимъ восторгомъ. Это былъ Казотъ, человѣкъ любезный и оригинальный, но по несчастію до безумія зараженный мечтами Иллюминатовъ. "Господа! — сказалъ онъ, принявъ на себя важный видъ: успокойтесь; вы всѣ доживете до этой великой и славной перемѣны, которой такъ сильно желаете. Вамъ извѣстно, что я отчасти умѣю угадывать будущее, повторяю, вы ее увидите. — Ему отвѣчаютъ извѣстнымъ припѣвомъ: faut pas être grand forcier pour èa, (для сего не нужно быть великимъ колдуномъ.) — «А можетъ быть и нужно для того, что хочу сказать вамъ. Знаете ли, что послѣдуетъ за этою революціею, — что случится со всѣми, сколько васъ тутъ ни есть, и что будетъ послѣ? — Увидимъ — сказалъ Кондорсетъ съ угрюмымъ видомъ своимъ и дурацкою усмѣшкою: для Философа не противно попасть на Пророка. — „Вы, Г. Кондорсетъ, издохнете на полу въ тюрьмѣ; умрете отъ яда, которой проглотите, чтобъ избавиться отъ рукъ палача, — умрете, говорю, отъ яда, которой принуждены будете носить при себѣ въ сіе счастливое время.“
Сперва всѣ изумились; но вспомнивъ, что доброй Казошъ часто бредилъ на яву, стали смѣяться. — Г. Казотъ! сказка, которою вы насъ теперь попотчивали, не такъ забавна, какъ вашъ Влюбленный дьяволъ[1]. Отъ чего пришло вамъ въ голову говоришь о тюрьмѣ, объ ядѣ, о палачахъ? какое имѣетъ отношеніе вся эта дрянь къ Философіи, къ царству Разума? — „Я говорю вамъ, что во имя Философіи, человѣчества, свободы, васъ погубятъ, и что это случится въ царствованіе Разума; тогда Разумъ только будетъ имѣть свои храмы, во всей Франціи будутъ воздвигнуты храмы одному Разуму, а болѣе никому.“ — Увѣряю васъ — сказалъ Шамфоръ съ ядовитою улыбкою — что вы не будете въ числѣ жрецовъ при сихъ храмахъ. — „Я думаю тоже, но вы, Г. Шамфоръ, какъ жрецъ, и какъ особа достойная сего званія, вы надрѣжете себѣ жилы бритвою въ двадцати двухъ мѣстахъ, — и однакожь умрете, спустя потомъ нѣсколько мѣсяцовъ.“ — Опять всѣ взглядываютъ одинъ на другаго, и смѣются. „Вы, Г. Викъ д’Азиръ, не сами себѣ откроете жилы, но въ припадкѣ подагры велите себѣ пускать кровь шесть разъ въ одинъ день, и въ слѣдующую ночь умрете. Вы, Г. Николай, погибнете на эшафотѣ; вы, Г. Бальи — также на эшафотѣ, вы, Г. Мальзербъ — также на эшафотѣ….“ Слава Богу! — сказалъ Руше, кажется, Г. Казотъ сердитъ только на Академію; онъ поступилъ съ нею безжалостно; благодареніе Небу, что я…. — „Вы погибнете также на эшафотѣ.“ — Можно биться объ закладъ — закричали гости — что онъ поклялся перерѣзать всѣхъ! — „Не я поклялся.“ — Ктожь? развѣ Турки, или Татаре овладѣютъ нами? — „Совсѣмъ нѣтъ; я уже сказалъ вамъ это: одна Философія, одинъ Разумъ будетъ управлять вами. Философы окажутъ вамъ сіи услуги, — тѣ; самые люди, которые безпрестанно будутъ произносить нынѣшнія ваши слова, будутъ повторять всѣ ваши правила, будутъ ссылаться, подобно вамъ, на стихи Дидеротовы, и на отрывки изъ Орлеанской Дѣвственницы….“ — Развѣ не видите, что онъ полной дуракъ? — говорили гости одинъ другому на ухо, ибо Казотъ не перемѣнялъ своего важнаго вида: онъ шутитъ; а вы знаете, что въ шуткахъ обыкновенно есть и чудесность. — Правда — сказалъ Шамфоръ: но чудесность его ни мало не весела; онъ слишкомъ изволитъ жаловать эшафоты и висѣлицы. Когда все это сбудется? — „Все, что я ни говорилъ вамъ, исполнится прежде шести лѣтъ.“
Сколько чудесъ! — сказалъ я: для чего вы обо мнѣ не упомянули? — „И съ вами сдѣлается чудо: вы обратитесь къ Христіянству.“ — Громкія восклицанія. — Слава Богу! — подхватилъ Шамфоръ — я ободряюсь; если намъ суждено погибнуть въ то время, когда Лагарпъ сдѣлается Христіяниномъ — то намъ никогда не умирать.
Мы женщины весьма счастливы — сказала Дюшесса Граммонъ — что революція до насъ не касается; говорю не касается не потому, будто бы мы не мѣшались въ нее, но потому, что вошло въ обыкновеніе уважать насъ, и что полъ нашъ …. — „Вашъ полъ, милостивыя государыни, на сей разъ не защититъ васъ; мѣшайтесь вы, или не мѣшайтесь, но съ вами поступаемо будетъ, какъ съ мущинами, безъ малѣйшаго различія.“ — Что это значитъ у Г. Казотъ? вы намъ проповѣдуете преставленіе Свѣта. — Этого ничего не знаю; знаю только, что Вашу Свѣтлость и многихъ другихъ госпожь, вмѣстѣ съ вами, повезутъ къ эшафоту на поносной тележкѣ, съ завязанными назадъ руками.» — Въ этомъ случаѣ надѣюсь покрайней мѣрѣ имѣть карету, обитую чернымъ сукномъ. — «О нѣтъ, сударыня! госпожи, знатнѣе васъ, поѣдутъ на поносной тележкѣ, и съ завязанными назадъ руками.» — Знатнѣе меня? не уже ли Принцессы крови? — «Знатнѣе васъ, сударыня, знатнѣе….» — Все общество пришло въ смущеніе, и самъ хозяинъ нахмурился; шутка уже казалась неумѣренною. Г-жа Граммонъ, желая разсѣять непріятность, не стала требовать окончанія послѣдняго отвѣта, но только прибавила: увидите, господа, что онъ не дастъ мнѣ и духовника. — «Такъ точно, сударыня, вы не будете имѣть его; ни вы, ниже кто либо другой. Послѣдній, кому окажутъ сіе снизхожденіе, будетъ….» Казтшъ остановился. — Говорите, говорите, кто этотъ счастливой смертной, которой будетъ имѣть преимущество передъ другими ? — «Сіе преимущество одно только у него останется; этотъ человѣкъ есть — Король Французскій.»
При семъ словѣ хозяинъ дома тотчасъ вскочилъ съ мѣста, и всѣ гости встали. Онъ подошелъ къ Казоту, и съ видомъ огорченія сказалъ ему: уже время, дорогой Казотъ, прекратишь эту печальную шутку. Вы простираете ее слишкомъ далеко, и вводите въ хлопоты все общество и самихъ себя. Казотъ, не отвѣчая ни слова, вознамѣрился уйти; Г-жа Граммонъ, которой хотѣлось разогнать смущеніе, подошедши къ нему, сказала: Господинъ пророкъ! вы объявили намъ будущія приключенія; для чего же о себѣ ничего не говорите? — Казотъ нѣсколько времени молчалъ, потупивши взоры. — «Милостивая государыня! читали ль вы у Іосифа объ осадѣ Іерусалима?» — Безъ сомнѣнія. Кому не извѣстно это мѣсто? Однакожь положимъ на часъ, будто я не читала его. — «Во время осады, одинъ человѣкъ семь дней сряду, въ виду осажденныхъ и осаждающихъ, по разу въ день обходилъ вокругъ окоповъ у крича голосомъ громкимъ и плачевнымъ: горе Іерусалиму! а въ седьмой день закричалъ: горе Іерусалиму! горе и мнѣ! и въ тужь минуту пребольшой камень, брошенный изъ машинъ непріятельскихъ, упалъ ему на голову, и размозжилъ его подъ собою.»
Послѣ сего отвѣта Г. Казотъ поклонился и ушелъ.
- ↑ Такъ называется маленькой романъ сочиненный Казотомъ.