Зажгло грозою дерево,
А было соловьиное
На деревѣ гнѣздо.
Горитъ и стонетъ дерево,
Горятъ и стонутъ птенчики:
«Ой, матушка! гдѣ ты?
А ты-бы насъ похолила,
Пока не оперились мы:
Какъ крылья отростимъ,
Въ долины, въ рощи тихія
Мы сами улетимъ!»
До тла сгорѣло дерево,
До тла сгорѣли птенчики,
Тутъ прилетѣла мать.
Ни дерева... ни гнѣздышка...
Ни птенчиковъ!.. Поетъ-зоветъ...
Поетъ, рыдаетъ, кружится,
Такъ быстро, быстро кружится,
Что крылышки свистятъ!..
Настала ночь, весь міръ затихъ,
Одна рыдала пташечка,
Да мертвыхъ недокликалась
До бѣлаго утра!..
Носила я Демидушку
По поженкамъ... лелѣяла...
Да взъѣлася свекровь,
Какъ зыкнула, какъ рыкнула:
«Оставь его у дѣдушки,
Немного съ нимъ нажнешь!»
Запугана, заругана
Перечить не посмѣла я,
Оставила дитя.
Такая рожь богатая
Въ тотъ годъ у насъ родилася,
Мы землю не лѣнясь
Удобрили, ухолили, —
Трудненько было пахарю,
Да весело жнеѣ!
Снопами нагружала я
Телѣгу со стропилами
И пѣла, молодцы.
(Телѣга нагружается
Всегда съ веселой пѣснею,
А сани съ горькой думою:
Телѣга хлѣбъ домой везетъ,
А сани — на базаръ!).
Вдругъ стоны я услышала:
Ползкомъ ползетъ Савелій-дѣдъ,
Блѣднешенекъ, какъ смерть:
«Прости, прости, Матренушка!»
И повалился въ ноженьки:
«Мой грѣхъ — не доглядѣлъ!»...
Ой, ласточка! ой, глупая!
Не вей гнѣзда подъ берегомъ,
Подъ берегомъ крутымъ!
Что̀ день — то прибавляется
Вода въ рѣкѣ: зальетъ она
Дѣтенышей твоихъ.
Ой, бѣдная молодушка!
Сноха въ дому послѣдняя,
Послѣдняя раба!
Стерпи грозу великую,
Прими побои лишнія,
А съ глазу неразумнаго
Младенца не спускай!..
Заснулъ старикъ на солнышкѣ,
Скормилъ свиньямъ Демидушку
Придурковатый дѣдъ!..
Я клубышкомъ каталася,
Я червышкомъ свивалася,
Звала, будила Дёмушку —
Да поздно было звать! .....
Чу! конь стучитъ копытами,
Чу, сбруя золочоная
Звенитъ... еще бѣда!
Ребята испугалися,
По избамъ разбѣжалися,
У оконъ замѣталися
Старухи, старики.
Бѣжитъ деревней староста,
Стучитъ въ окошки палочкой,
Бѣжитъ въ поля, въ луга.
Собралъ народъ: идутъ — крехтятъ!
Бѣда! Господь прогнѣвался,
Наслалъ гостей непрошеныхъ,
Неправедныхъ судей!
Знать, деньги издержалися,
Сапожки притопталися,
Знать, голодъ разобралъ!..
Молитвы Іисусовой
Не сотворивъ, усѣлися
У земскаго стола,
Налой и крестъ поставили,
Привелъ нашъ попъ, отецъ Иванъ,
Къ присягѣ понятыхъ.
Допрашивали дѣдушку,
Потомъ за мной десятника
Прислали. Становой
По горницѣ похаживалъ,
Какъ звѣрь въ лѣсу порыкивалъ...
«Эй! женка! состояла ты
Съ крестьяыиномъ Савеліемъ
Въ сожительствѣ? Винись!»
Я шепоткомъ отвѣтила:
«Обидно, баринъ, шутите!
Жена я мужу честная,
А старику Савелію
Сто лѣтъ... Чай, знаешь самъ?»
Какъ въ стойлѣ конь подкованный
Затопалъ; о кленовый столъ
Ударилъ кулакомъ:
«Молчать! Не по согласью-ли
Съ крестьяниномъ Савеліемъ
Убила ты дитя?..»
Владычица! что̀ вздумали!
Чуть міроѣда этого
Не назвала я нехристемъ,
Вся закипѣла я...
Да лѣкаря увидѣла:
Ножи, ланцеты, ножницы
Натачивалъ онъ тутъ.
Вздрогнула я, одумалась.
— Нѣтъ — говорю — я Дёмушку
Любила, берегла...
«А зельемъ не поила ты?
А мышьяку не сыпала?»
— Нѣтъ! сохрани Господь!..
И тутъ я покорилася,
Я въ ноги поклонилася:
«Будь жалостливъ, будь добръ!
Вели безъ поруганія
Честно̀му погребенію
Ребеночка предать!
Я мать ему!..» Упросишь-ли?
Въ груди у нихъ нѣтъ душеньки,
Въ глазахъ у нихъ нѣтъ совѣсти,
На шеѣ — нѣтъ креста!
Изъ тонкой изъ пеленочки
Повыкатали Дёмушку
И стали тѣло бѣлое
Терзать и пластовать.
Тутъ свѣту я не взвидѣла, —
Металась и кричала я:
«Злодѣи! палачи!..
Падите мои слезоньки
Не на̀ землю, не на̀ воду,
Не на Господень храмъ!
Падите прямо на̀ сердце
Злодѣю моему!
Ты дай-же, Боже Господи!
Чтобъ тлѣнъ пришелъ на платьице,
Безумье на головушку
Злодѣя моего!
Жену ему не умную
Пошли, дѣтей — юродивыхъ!
Прими, услыши Господи
Молитвы, слезы матери,
Злодѣя накажи!..» [1]
— Никакъ, она помѣшана?
Сказалъ начальникъ сотскому:
— Что̀-жь ты не упредилъ?
Эй! не дури! связать велю!..
Присѣла я на лавочку.
Ослабла, вся дрожу.
Дрожу, гляжу на лѣкаря:
Рукавчики засучены,
Грудь Фартукомъ завѣшана,
Въ одной рукѣ — широкій ножъ,
Въ другой ручникъ — и кровь на немъ —
А на носу очки!
Такъ тихо стало въ горннцѣ...
Начальничекъ помалчивалъ,
Поскрипывалъ перомъ,
Попъ трубочкой попыхивалъ,
Не шелохнувшись, хмурые
Стояли мужики.
«Ножемъ въ сердцахъ читаете»,
Сказалъ священникъ лѣкарю,
Когда злодѣй у Дёмушки
Сердечко распласталъ.
Тутъ я опять рванулася...
«Ну, такъ и есть — помѣшана!
Связать ее! я десятнику
Начальникъ закричалъ.
Сталъ понятыхъ опрашивать:
«Въ крестьянкѣ Тимоѳеевой
И прежде помѣшательство
Вы примѣчали?»
— Нѣтъ!
Спросили свекра, деверя,
Свекровушку, золовушку:
— Не примѣчали, нѣтъ!
Спросили дѣда стараго:
— Не примѣчалъ! ровна была...
Одно: къ начальству кликнули,
Пошла... а ни цѣлковика,
Ни новины, пропащая,
Съ собой и не взяла!
Заплакалъ на̀-взрыдъ дѣдушка.
Начальничекъ нахмурился,
Ни слова не сказалъ.
И тутъ я спохватилася!
Прогнѣвался Богъ: разуму
Лишилъ! была готовая
Въ коробкѣ новина!
Да поздно было каяться.
Въ моихъ глазахъ по косточкамъ
Изрѣзалъ лѣкарь Дёмушку,
Цыновочкой прикрылъ.
Я словно деревянная
Вдругъ стала: заглядѣлась я,
Какъ лѣкарь руки мылъ,
Какъ водку пилъ. Священнику
Сказалъ: прошу покорнѣйше!
А попъ ему: «Что̀ просите?
Безъ прутика, безъ кнутика
Всѣ ходимъ, люди грѣшные,
На этотъ водопой!»
Крестьяне настоялися,
Крестьяне надрожалися.
(Откуда только бралися
У коршуна налетнаго
Корыстныя дѣла!)
Безъ церкви намолилися,
Безъ образа накланялись!
Какъ вихорь налеталъ —
Рвалъ бороды начальничекъ,
Какъ лютый звѣрь наскакивалъ —
Ломалъ перстни злачоные...
Потомъ онъ кушать сталъ.
Пилъ-ѣлъ, съ попомъ бесѣдовалъ,
Я слышала, какъ шопотомъ
Попъ плакался ему:
«У насъ народъ — все голь да пьянь,
За свадебку, за исповѣдь
Должаютъ по годамъ.
Несутъ гроши послѣдніе
Въ кабакъ! А благочинному
Одни грѣхи тащатъ!»
Потомъ я пѣсни слышала,
Все голоса знакомые,
Дѣвичьи голоса:
Наташа, Глаша, Дарьюшка...
Чу, пляска! чу! гармонія!..
И вдругъ затихло все...
Заснула видно, что̀-ли, я?..
Легко вдругъ стало: чудилось,
Что кто-то наклоняется
И шепчетъ надо мной:
«Усни, многокручинная!
Усни, многострадальная!»
И крестить... Съ рукъ скатилися
Веревки... Я не помнила
Потомъ ужь ничего...
Очнулась я. Темно кругомъ,
Гляжу въ окно — глухая ночь!
Да гдѣ-же я? да что со мной?
Не помню, хоть убей!
Я выбралась на улицу —
Пуста. На небо глянула —
Ни мѣсяца, ни звѣздъ.
Сплошная туча чорная
Висѣла надъ деревнею,
Темны дома крестьянскіе,
Одна пристройка дѣдова
Сіяла, какъ чертогъ.
Вошла — и все я вспомнила:
Свѣчами воску яраго
Обставленъ, среди горенки
Дубовый столъ стоялъ,
На немъ гробочекъ крохотный,
Прикрытъ камчатной скатертью.
Икона въ головахъ...
«Ой, плотнички-работнички!
Какой вы домъ построили
Сыночку моему?
Окошки не прорублены,
Стеколышки не вставлены,
Ни печи, ни скамьи!
Пуховой нѣтъ перинушки...
Ой, жостко будетъ Дёмушкѣ,
Ой, страшно будетъ спать!..»
«Уйди!..» вдругъ закричала я,
Увидѣла я дѣдушку:
Въ очкахъ, съ раскрытой книгою
Стоялъ онъ передъ гробикомъ,
Надъ Дёмою читалъ.
Я старика столѣтняго
Звала клейменымъ, каторжнымъ.
Гнѣвна, грозна кричала я:
«Уйди! убилъ ты Дёмушку!
Будь проклятъ ты... уйди!..»
Старикъ ни съ мѣста. Крестится,
Читаетъ... Уходилась я,
Тутъ дѣдко подошелъ:
«Зимой тебѣ, Матренушка,
Я жизнь мою разскавалъ,
Да разсказалъ не все:
Лѣса у насъ угрюмые,
Озера нелюдимыя,
Народъ у насъ дикарь.
Суровы наши промыслы:
Дави тетерю петлею,
Медвѣдя рѣжь рогатиной,
Сплошаешь — самъ пропалъ!
А господинъ Шалашннковъ
Съ своей воинской силою?
А нѣмецъ-душегубъ?
Потомъ острогъ да каторга...
Окаменѣлъ я, внученька,
Лютѣе звѣря былъ.
Сто лѣтъ зима безсмѣнная
Стояла. Растопилъ ее
Твой Дёма-богатырь!
Однажды я качалъ его,
Вдругъ улыбнулся Дёмушка...
И я ему въ отвѣтъ!
Со мною чудо сталося:
Третьево-дни прицѣлился
Я въ бѣлку: на суку
Качалась бѣлка... лапочкой,
Какъ кошка, умывалася...
Не выпалилъ: живи!
Брожу по рощамъ, по лугу,
Любуюсь каждымъ цвѣтнкомъ.
Иду домой, опять
Смѣюсь, играю съ Дёмущкой...
Богъ видитъ, какъ я милаго
Младенца полюбилъ!
И я-же, по грѣхамъ моимъ,
Сгубилъ дитя невинное...
Кори, казни меня!
А съ Богомъ спорить нѐчего.
Стань! помолись за Дёмушку!
Богъ знаетъ, что̀ творитъ:
Сладка-ли жизнь крестьянина?»
И долго, долго дѣдушка
О горькой долѣ пахаря
Съ тоскою говорилъ...
Случись купцы московскіе,
Вельможи государевы,
Самъ царь случись: не надо-бы
Ладнѣе говорить!
«Теперь въ раю твой Дёмушка,
Легко ему, свѣтло ему...»
Заплакалъ старый дѣдъ.
— Я не ропщу, сказала я,
Что Богъ прибралъ младенчика,
А больно то, зачѣмъ они
Ругалися надъ нимъ?
Зачѣмъ, какъ черны вороны,
На части тѣло бѣлое
Терзали?.. Неужли
Ни Богъ, ни царь не вступится?..
«Высоко Богъ, далеко царь...»
— Нужды нѣтъ: я дойду!
«Ахъ! что̀ ты? что̀ ты, внученька?...
Терпи, многокручинная!
Терпи, многострадальная!
Намъ правды не найти.
— Да почему-же, дѣдушка?
«Ты — крѣпостная женщина!»
Савельюшка сказалъ.
Я долго, горько думала...
Громъ грянулъ, окна дрогнули,
И я вздрогнула... Къ гробику
Подвелъ меня старикъ:
«Молись, чтобъ къ лику ангеловъ
Господь причислилъ Дёмушку!»
И далъ мнѣ въ руки дѣдушка
Горящую свѣчу.
Всю ночь до свѣту бѣлаго
Молилась я, а дѣдушка
Протяжньшъ, ровнымъ голосомъ
Надъ Дёмою читалъ...
