С. М. Маркову
Есть в патриаршей ризнице в Москве
Среди вещей, достойных сохраненья,
Предмет большого, важного значенья,
Дававший пищу, некогда, молве,
Теперь в нём смысл живого поученья,
И этот смысл нетрудно уловить...
Корона Никона! В ней — быть или не быть
Царёва друга, гордого монаха,
В ней след мечты, поднявшейся из праха;
И так и чувствуешь какой-то смутный страх,
Как бы стоишь у края грозной кручи...
Двум бурям не гудеть из той же самой тучи,
Двум солнцам не светить на тех же небесах!
И так и кажется: с церковного амвона,
Первосветителем духовного закона,
Он, Никон, шествует народ благословить;
Покорный причт толпится; услужить
Торопится... На Никоне корона!
Вот эта самая! По узкому пути
В неясном шёпоте проносится толпою,
Что будет летописью, быв сперва молвою:
«Смотри, смотри! Бес вышел мир пасти!
Два ценные венца несёт над головою,
Их будет семь! Он в зла́то облечён,
Идёт святителем, в нём бес неузнаваем,
В Святом Писании он назван Абадонн...
Слыхали ль? Нет? В ночи́ к палате царской
Кольчатым зми́ем бес по лестнице всползал,
Играл с венцом царёвым, проникал
В синклит духовный и в совет боярский...
Смотри, смотри, как шапка-то горит!
Царёв венец на ней не по уставу!
То бес идёт! Ведёт свою ораву,
Он тех прожжёт, кого благословит...»
Молва, молва! В твоём ли беспокойном
Живом сознанье слышится порой,
В намёке быстром, в помысле нестройном,
Призыв набатный силы вечевой!
В твоем ребяческом и странном измышленье
Горит в глубокой тьме, в таинственном прозренье,
Сторожевая мысль по дремлющим умам!
Созданиям молвы, как детям в царство Бога,
Открыта издавна широкая дорога
До недр истории, ко всем её мощам...
Корона! Шутка ли? Забытая, немая,
Объята грёзою несбывшегося сна,
Она лежит теперь безмолвна и пышна,
Того, что́ думалось под ней, не разглашая.
Вокруг оглавия поднялись лепестки,
Блестя алмазами, высоко проступили
И царственным венцом отвсюду окружили
Монашеский клобук, зажав его в тиски.
В ней мысль воплощена, рождённая недаром!
Отвага в ней была и на успех расчёт...
В ней были мор и смрад, и веяло пожаром
Всего того, чем силен стал народ!
В ней что-то чуждое воочию слагалось:
К родной нам церкви язва присосалась,
Опасным замыслом был мощный ум объят,
Годами бед и зол неслыханных чреват.
Но где-то там, внизу, в толпах, сознали рано,
Стихийной силою всей чуткости своей,
Что́ может изойти из гари и тумана
Двух перевившихся в единое огней!
Борьбой неравною народ мог быть осилен!
Как с патриархом быть — он сам пути нашёл:
Ведь Никон — ерети́к, он книги перевёл
Неверно с истиной, в них ряд улик обилен, —
И Никон пал, и начался раскол...
Народ метёт порой великим дуновеньем...
Наскучив разбирать кто прав, и кто велик,
Сквозь мысли лживые, с их долгим самомненьем,
Он продвигает вдруг свой затемненный лик:
«Я здесь — гласит тогда — и вот чего желаю!
Вот это — молвит — мне по сердцу, по плечу!
Чего мне надобно, ясней других я знаю,
А потому-то вас, как грёзу сна, свеваю,
Вас, жаждущих того, чего я не хочу!»
Народ... Народ... Он сам сложил своё былое!
Он дал историю! В ней все его права!
Другим успех и мощь в том или в этом строе,
Жизнь в наслоениях, законы в каждом слое,
Призванья пёстрые... Но нам нужна Москва,
Москва единая над неоглядной ширью
Разбросанных везде рабочих деревень,
Нам, нам, — нехитрый быт, родных поверий сень,
И святость до́гмата, с каноном и псалтырью!
Нам песня, полная суровой простоты,
И дни короткие, и жгучие метели,
И избы дымные, и жёсткие постели;
Несдержанный разгул, безумные мечты...
Нам заповедный труд томительных исканий,
Особый взгляд на всё, на жизнь, на смерть, на честь...
Но у кого же, где, в годины испытаний
Мы силы черпаем, которые в нас есть?
Чей голос слышится, когда, гудя громами,
Война кровавая струит свинцовый дождь?!
Народ несёт хоругвь отборными сынами,
Чтоб закрепить могильными холмами
Живой своей души испытанную мощь!
Народ давал руля, когда в глухих порывах
Тяжелых смут, среди кипящих волн,
Случалось проводить в бушующих извивах
Стремнин губительных наш заповедный чёлн...
И будет так всегда...
О! Кто ж вести возьмётся
Народ на новый путь неясных благостынь!
И что́ дадут ему за то, что отберётся?
Что́ тронет сердце в нём, и чем оно забьётся
Над усыпальницей развенчанных святынь?
Кто душу новую, из новых сочетаний,
Путём неведомых и тёмных волхвований,
Как вызов Божеству, на русский люд соткёт,
И этой новою, улучшенной душою
Наполнит в нём всё то, что́ станет пустотою, —
И что же, что тогда заговорит народ?..
