П. Ф. Якубович. Стихотворения
Библиотека поэта. Большая серия.
Л., «Советский писатель», 1960
К ЮНОШЕСКИМ СТИХОТВОРЕНИЯМ[править]
Вечерняя звезда
Моя дорога
«Вот и кончился день, от которого я…»
На смерть Некрасова
Ловля белки (Из детских воспоминаний)
Корабль
«Хотел бы я владеть стихом…»
Разрыв
«Я умру, а солнце над землею…»
«Давно сказал мне голос неземной…»
«Здравствуйте, бодрые мыслью и духом!..»
«Безумец! Пора привыкать…»
Тиртей
«О, подлое, чудовищное время…»
«Ни в чем очарованья нет!..»
«Часто с любовью горячей, со страстью мятежной…»
Дума
ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА[править]
Звездочка кроткая, звездочка ясная,
Что ты глядишь на меня,
Вечно спокойная, вечно прекрасная,
Полная вечно огня?
Если б ты знала, с какими страданьями
Здесь, на земле, нужно жить,
Тщетно томиться мечтами, желаньями,
Годы без смысла влачить!
Если б ты знала, как сердце горячее
Рабскую долю клянет,
Рвется покинуть болото стоячее,
Жаждет лазурных высот!
Но, лишь блеснула заря золотистая —
Слышен уж грома раскат!
Передо мною дорога тернистая…
Ясен ли будет закат?
Звездочка кроткая, звездочка ясная,
Что же ты грустно глядишь?
Вечно спокойная, вечно прекрасная,
Словно в испуге, дрожишь.
1877
МОЯ ДОРОГА[править]
Небу родной я, родной я душой!
Где же искать мне святую задачу?
Тщетно ищу я, тоскую и плачу —
Знаю я жребий страдальческий свой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Светлая ль то, роковая ль звезда
В жизни мой путь освещает, —
С музой моей никогда, никогда
Счастья душа не узнает.
Вечно мы будем страдать и страдать, —
То задыхаться под бурной любовью,
То всё чего-то в тумане искать,
То не слезами оплакивать — кровью
Этот страдающий, гибнущий мир,
В тягостный сон погруженный,
В цепи закованный, в пошлый кумир —
В золото только влюбленный!..
1877
Новгород
Вот и кончился день, от которого я
Ожидал так безумно отрады…
Не пройдет ли так пусто и жизнь вся моя,
Как в подвале глухом без лампады?
И болит, и томится тревогой душа…
Я стою, озаренный весь лунным сияньем,
Точно в храме безмолвном… Как ночь хороша,
Как она незнакома с страданьем!
Сердце ж просит любви, жаждет ласки родной…
Громкий вопль на устах замирает напрасно…
Ах! зачем нельзя жить для идеи одной?
Для чего эта грудь так волнуется страстно?..
1877
НА СМЕРТЬ НЕКРАСОВА[править]
Закатилась яркая звезда —
И утихли гордые мученья…
И поэта горькие сомненья
Разрешились смертью навсегда!
О, певец карающий, но милый,
Верный друг бездомной нищеты,
Перед душной, тесною могилой
В свой народ так свято верил ты!
Верил ты в тот день с горячей верой,
Что настанет на Руси родной,
Заблистает в нашей жизни серой
Красоты и истины звездой.
Жаждал ты отчизны возрожденья,
Чтоб до слуха ветер не донес
Из родного русского селенья
Накипевших от страданий слез.
Но народ, которого стенанья
Муза пела, — песен не слыхал
И, как прежде, под ярмом страданья,
Ниц склонясь, стонал, стонал…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Пусть, поэт, приют твой глух и тесен:
Широки у Волги берега —
Будет звук твоих чудесных песен
Оглашать родимые луга!
1877
ЛОВЛЯ БЕЛКИ[править]
«Белка! белка! — крик раздался. —
Эй, сюда, Арап, Заграй! 1» —
И стрелою я помчался
На призывный шум и лай.
У густой зеленой ели,
Посредине полосы,
Злились, лаяли, ревели
Разъярившиеся псы.
А один, герой примерный,
Прыгал, дерево глодал…
Федя, мой товарищ верный,
Им ни в чем не уступал.
Прибежал и я в волненьи…
— Что такое?
Без речей
Сыплем камни в углубленье
Двух сомкнувшихся ветвей.
Наша белочка-голубка
Там, прижавшись, ждет врага:
Красно-пепельная шубка,
Хвост изогнут как дуга.
То раскроет глазки шире,
То ушами поведет…
На одну идут четыре —
Всё забористый народ!
Федя живо изловчился:
Подсадил Федюшу я —
Он за ветку ухватился,
Изогнулся как змея.
«Ну, голубчик, примудрись-ка,
Подцепи ее живой!»
Прыток Федя: вот уж близко,
Хвать — и взвыл охотник мой!
Укусила!.. Неказистый,
Да отчаянный зверек.
Развернулся хвост пушистый,
Словно парус, и — прыжок!
Крик, содом на всю полянку…
Я кричу: «Ату! Ату!»
Псы визжат, и вот беглянку
Подхватили на лету.
Я затеял с ними драку,
Федя с ели кувырком,
И едва-едва собаку
Укротили мы вдвоем.
Белку отняли…
Бедняжка!
Краток был конец ее:
Раза два вздохнула тяжко,
Лапкой дрогнула — и всё…
Тело быстро остывало,
Кровь сочилась вдоль спины…
О, как мало ты дышала
Свежим воздухом весны!
Заструились только реки,
Только ожили леса —
И сомкнула ты навеки
Эти кроткие глаза.
По кудрям берез веселых
Уж не будешь ты скакать,
С елей темных и тяжелых
Шишки красные ронять.
Всё погибло: край родимый,
Птички вольное житье…
Тут вопрос неотразимый
Встал: куда же нам ее?..
Долго в горе мы стояли…
Наконец, прогнав собак,
Белку в ямку закопали
Там, у рощи, где овраг, —
Где, резвясь, ручей студеный
Воды звонкие несет,
Соловей в листве зеленой
Рокотать не устает.
1878
1 Клички собак.
КОРАБЛЬ[править]
Лазурны, ласковы и знойны
И океан, и небеса;
Корабль наш, гавани краса,
Стоит, торжественный и стройный.
— Проснись, душа моя! Воспрянь!
Пора из омута мирского
Направить путь, пора на брань,
Долой мертвящие оковы!
Исполнен гнева и любви,
Я поплыву легко и смело…
Вперед, друзья мои! За дело,
Матросы верные мои:
Сознанье молодости, силы,
Ключом бунтующая кровь,
Решимость биться до могилы,
К порабощенному любовь…
Снимайтесь с якоря проворно!
Мы нашу леность победим
И цепью крепкой и позорной
К корме высокой привинтим.
Одно, еще одно усилье —
И якорь вытащен… Ура!
Корабль, почуяв будто крылья,
Зашевелился, как гора.
Надулся парус белоснежный…
Невозмутимы небеса,
И ветер ласковый и нежный
Несет нас в океан безбрежный…
Корабль наш — гавани краса!
1879
Хотел бы я владеть стихом
Таким могучим и разящим,
Чтоб он звучал как божий гром
Над человечеством скорбящим!
Чтобы проклятия мои
Сердца, грубей и тверже стали,
Дрожать и плакать заставляли;
Призывы правды и любви —
Надежду в слабых поднимали!
Как светлый дух, не знал бы я
Запретной грани и дороги, —
И песня вольная моя
Входила б в нищие жилья
И в золоченые чертоги,
Повсюду славя новый мир,
Где смолкнут злобные проклятья,
Где люди, любящие братья,
Начнут великий счастья пир!
И в тот эдем благословенный
Моей пророческой мечты
Сзывал бы я с концов вселенной
Семью печальной нищеты.
Она на праздник обновленья
В одеждах праздничных вошла б,
И сбросил бы усталый раб
Оковы гнета и презренья!
12 июня 1880
РАЗРЫВ[править]
Гремел оркестр, и зал сверкал огнями.
Рой юношей и дев порхал между колонн,
И воздух весь дышал любовью и мольбами…
А я один, волнуемый мечтами,
Стоял вдали, подавлен, оглушен!
Ни вальса вихрь, ни рокот музыкальный,
Ни яркий блеск, слепивший им глаза,
Не покорял души моей печальной, —
Нет! всё ей чудилась, за шумом жизни бальной,
Людских скорбей встающая гроза…
И мне шептал, на миг не умолкая,
Какой-то враг иль друг: «Уйди от них!
Здесь смерть царит, холодная, немая,
Здесь осмеют, минуте угождая,
Святейшую из дум возвышенных твоих.
Здесь жизни бог — минута наслажденья.
Серебряный туман иллюзий позади,
А впереди — холодный мрак забвенья…
Уйди ж, уйди, не медля ни мгновенья, —
Тут ложь царит, — скорее уходи!»
И я ушел поспешными шагами…
Как пышный пир, как светлый божий храм,
Небесный свод горел, дышал огнями…
Я поднял взор, увлаженный слезами:
Как мирно всё, как тихо было там!
<1880>
Я умру, а солнце над землею
Будет так же весело гореть.
Я умру — и для меня со мною
Всё погибнет… Стоит ли жалеть?
Не о том ли пожалеть украдкой,
Что я славы не успел нажить?
Нет! Зачем мне славы шепот сладкий,
Если сам я должен глухо гнить!
Отчего же сердце тихо стонет
И о чем-то ноет втайне грудь?
Кто по мне хоть вздох один уронит,
И о ком я сам бы мог вздохнуть?
Жаль расстаться мне с красой-природой:
Лишь она, как любящая мать,
Мне умела с жизнью и свободой
Тишину сердечную давать!
1880
Давно сказал мне голос неземной:
«Нет счастья для тебя! Ты — мой, ты — мой!»
Когда, мечтой волнуемый жестокой,
Скитаюсь я, унылый, одинокой,
По зеленеющим лугам,
И вижу — чуждо всё сомненья и страданья,
И мир цветет, и песня ликованья
Звенит и льется здесь и там, —
Тогда о счастии мечтаю я невольно;
Грядущего зияющая даль
Меня страшит… И сердцу больно, больно,
И расставаться с жизнью жаль!
Идти безропотно на муки и гоненья,
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
31 мая 1880
Здравствуйте, бодрые мыслью и духом! —
Все вы, в ком барства надменного нет,
К братским страданиям чуткие слухом,
Все мой примите привет!
Братья! Есть воля у нас непреклонная,
Есть у нас вера… Наш лозунг: «Вперед
Все, кому жизнь эта бледная, сонная
Жизни живой не дает!»
Ночи, темневшей столетия целые,
Призраки скрылись… Заря занялась…
Выйдем же встречу ей, бодрые, смелые, —
Время и правда за нас!
С первыми красного солнца лучами
Скроется ввысь непроглядный туман;
День нескончаемый вспыхнет над нами
Весел и пышно-румян!..
21 июня 1881
Безумец! Пора привыкать
Страдать без чужого участья,
Наивные бросить мечты —
Погоню за призраком счастья.
Не слабым и робким идти
Под знаменем гордым рассвета —
Суровым и грубым бойцом,
Не ждущим ни ласк, ни привета!
Ты, сердце! не бейся в груди
Так страстно, мучительно-страстно,
Не плачь неутешно о том,
Чего воротить ты не властно.
Забудься, больное дитя,
Печаль тишиной убаюкай
И личную боль заглуши
Людскою великою мукой!
18 июня 1882
ТИРТЕЙ[править]
Была пора, когда в годину бед
Перед испуганной толпою
Стоял, как вождь — как бодрый вождь — поэт
С своею песнью огневою.
Могучих струн призывный, смелый звук
Был то же, что свободы знамя.
Вокруг певца звучал оружья стук,
Сильней горело битвы пламя.
Копье врага щитом он отражал,
К друзьям бросался с гордым словом
И грудь свою бесстрашно подставлял
Мечам и дротикам суровым…
А в наши дни, в чудовищные дни
Битв небывалых под луною,
Сыны богов, поэты, где они —
Тиртеи с песнью огневою?
Когда чириканье трусливое порой
До слуха воина коснется,
Он, покачав усталой головой,
С усмешкой горькой отвернется…
6 ноября 1882
О, подлое, чудовищное время
С кровавыми глазами, с алчным ртом —
Година ужаса! Кто проклял наше племя,
Кто осудил его безжалостным судом?
Пришли мы в мир с горячею любовью
К униженным, к обиженным, ко всем,
Кто, под крестом борьбы сам истекая кровью,
На стон собратьев не был глух и нем;
Пришли мы в мир с решимостью великой
Мир погибающий от гибели спасти,
От бойни вековой, бесчеловечной, дикой…
И что ж? — Нас распяли, предав на полпути!
Жизнь умерла. Кто скрылся в катакомбы,
Кто пал в борьбе. Чудовищам богам,
Что день, приносятся живые гекатомбы
И курится кровавый фимиам…
Ликуют псы, и торжествуют шумно
Жильцы хлевов своей победы час…
И рвется стон из сердца — стон безумный:
«Кто проклял нас? кто проклял нас?..»
Ноябрь 1882
Ни в чем очарованья нет!
Бескровны, будто привиденья,
Без радостей, без тяжких бед
Влачатся скучные мгновенья.
И тот, кто размышлять привык,
Не покорится вновь обману:
Ему веселья возглас — дик,
И каждый день наносит рану…
. . . . . . . . . . . . . . .
«Не бойтесь смерти… Смерти ночь
Страшнее ль жизни бездыханной?
Ярмо бессилья сбросим прочь —
И в путь к земле обетованной!
Вперед, дороги нет назад!»
Но клич «вперед!» злорадным смехом
Слепцы встречают — и вопят,
Отдавшись суетным потехам:
«Безумцы! гибель, гибель вам!»
И бьют безумцев беспощадно…
А солнце жизни светит чадно
Самим угрюмым палачам.
18 июня 1882
Часто с любовью горячей, со страстью мятежной
Рвусь я к тебе, моя милая… Строго,
Властно царит надо мною твой образ… Так нежно,
Так беззаветно люблю я, так много!
Столько сказать я тебе, как сестре и как другу,
В эти минуты хочу… Все сердечные раны
Рад обнажить, чтоб развеять туманы,
В сердце смирить беспокойную вьюгу!
Что за дитя — человек!.. Повстречавшись, сурово,
Кратко и холодно мы говорим и порою,
Сами не зная зачем, ядовитое слово
В сердце друг другу вонзаем с тоскою…
Слезы глотая, ломаю я руки…
Муки любви, вы, безумные муки!
1883
ДУМА[править]
Мозг опьянел от долгой муки; в жилах
Течет не кровь — ключом бунтует желчь.
И вера пылкая иронией холодной
Убита вероломно… Как скупцы,
За девятью мы бережем замками
Мечты заветные, и — есть они иль нет —
Ни друг, ни враг не знает, ни… хозяин.
И часто жгучее, безумное блаженство
Находим мы и вместе муку злую,
Бессмысленно терзая, без нужды,
И без того измученного друга, —
Незримые толпе, но верные удары
В больное сердце нанося, бросая
Слова вражды, безумные слова…
И для чего? Кто мне ответит — кто?..
Друг милый мой (наедине с тобой
Даю тебе нежнейшее названье)!
Бесценный друг! Взгляни кругом, вперед,
В больное сердце загляни: уходит
За годом год, слабеют жизни силы…
Всё ближе ночь без проблеска зари…
Всё даль страшней и круг друзей теснее,
Всё холодней в душе и безнадежней…
Скажи: ужель нигде спасенья нет?
Любимый друг, ужели невозможно,
Смирив гордыню, сбросить маски с лиц
И вырвать ложь-чудовище из сердца?
Заплакать громко, громко без стыда,
Пожать друг другу крепко руки —
И выйти в путь на труд великий!..
7 марта 1883
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Раздел создан в изд. 1910 г. Вообще к своим ранним стихам Якубович относился очень строго: «Я немножко научился работать и стал писать сносные (в смысле формы) стихи только в сравнительно поздние годы и до сих пор краснею за то, что без зазрения совести печатал, бывало за полной подписью, в юности» (письмо к Е. А. Придворову — Демьяну Бедному от 21 декабря 1908 г., ЦГАЛИ).
Вечерняя звезда. Впервые — изд. 1901 г., стр. 7. Печ. по Изд. 1910 г., т. 2, стр. 171. Передо мною дорога тернистая — ранний отзвук Некрасова: «выводи на дорогу тернистую» («Рыцарь на час»). Положено на музыку Р. М. Глиэром.
Моя дорога. Впервые --«Дело», 1878, № 12, стр. 279, подпись: П. Я. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 172, для которого Якубович переработал 1-е четверостишие, исключив 12 стихов, следовавших за ним, и обозначив пропуск строкой точек:
В каждой строке моей капля любви
К светлым идеям, к заботам народным,
Душу щемящие звуки мои
Дышат стремленьем к добру благородным.
В каждой строке моей капля любви…
Но отчего они дышат и ядом?
Но отчего в моей юной крови
Ненависть бродит со всем своим адом?
Но отчего я готов оттолкнуть
Всякого, кто из слепого участья
Руку задумает мне протянуть
И пожелает удачи и счастья?!
Из 16 принятых редакцией «Дела» стихотворений Якубовича цензор зачеркнул 9 и пропустил одно (см. прим. Якубовича к стихотворению «Весенняя сказка», стр. 387). Оплакивать — кровью. Якубович еще в гимназии мечтал разделить участь русских патриотов, стремившихся освободить южных славян от турецкого ига в 1877—1878 гг. В юношеском стихотворении «Разочарование» («Живописное обозрение», 1882, № 13, стр. 203, датированном в автографе 26 июня 1881 г., ПД) он вспоминал об этом периоде общественного подъема, захватившем гимназию:
Мой учитель большой был руки оптимист,
Патриот безупречный вполне,
С ним мы голодом Запад сбирались морить,
Отправлялись из Индии гнать англичан,
Немчуру.. ту хотели совсем придушить
Для великого дела славян!
«Вот и кончился день, от которого я…». Впервые — изд. 1901 г., т. 1, стр. 8, под заглавием «Весенняя ночь». В предпоследней строке было: «Жить для отчизны одной». Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 173, где исправлена эта строка.
На смерть Некрасова. Впервые — изд. 1910 г., т. 2, стр. 174. Написано в последнем классе гимназии. Через год, 27 октября 1878 г., Якубович сообщает сестре: «Мой любимец — Некрасов» и горячо рекомендует его читать. Гордые мученья — Якубович, очевидно, сопоставил Некрасова с образом Крота из его поэмы «Несчастные» (Крот — «гордый мученик», «Его страданья были горды»). Певец карающий, но милый — перефразировка стиха Лермонтова «Певец неведомый, но милый» («Смерть поэта»). Чтоб до слуха ветер не донес и т. д. — перефразировка 3-й строфы из стихотворения Некрасова «Что ни год — уменьшаются силы…». Но народ… песен не слыхал. Перефразировка стихов 41—42 из стихотворения Некрасова «Умру я скоро…» Приют твой глух и тесен — измененный стих Лермонтова: «приют певца угрюм и тесен» («Смерть поэта»). Если у Лермонтова:
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять…
У Якубовича:
Будет звук твоих чудесных песен
Оглашать родимые луга!
Ловля белки. Впервые — «Родник», 1882, № 7, стр. 56. С небольшим исправлением — изд. 1887 г., стр. 40. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 176. В стихотворении отразились детские впечатления от жизни в Исаеве. Федя — пастушок, товарищ детства; его характеристика дана в воспоминаниях Якубовича «На ранней зорьке» (РБ, 1909, № 1, стр. 219).
Корабль. Впервые — изд. 1901 г., стр. 24.
«Xотел бы я владеть стихом…». Впервые — «Дело», 1880, № 10, стр. 168, под заглавием «Мечта», подпись: П. Я. С исправлениями-- изд. 1901 г., стр. 26. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 182. Черновой автограф (заглавие «Мечта») датирован 12 июня <1880>. Новг<ород> (ПД). Приводим стихи, следовавшие после стиха 9 в автографе:
И, как орел, носился б я
Над прозябающей землею.
…И пел бы я в стихах моих
Тот край, где всё полно любовью,
Где человек людскою кровью
Не обагряет рук своих;
Где нет ни праздности, ни лени,
Ни празднословия, ни лжи,
Где не сгибаются колени,
Не лезут братья на ножи.
Разрыв. Впервые — изд. 1910 г., т. 2, стр. 184. По теме примыкает к стихотворению «В театре».
«Я умру, а солнце над землею…». Впервые — изд. 1910 г., т. 2, стр. 186. Печ. по авт. экз., т. 2, стр. 186. Якубович зачеркнул в последней строфе слово «вечно» («Лишь она, как вечно любящая мать»).
«Давно сказал мне голос неземной…». Впервые — изд. 1910 г., т. 2, стр. 187. Этим стихотворением начиналась 3-я рукописная книга «Новейшие стихотворения П. Якубовича. Новгород, 1880. Май», ее первый раздел: «Призывы и упреки». Черновой автограф датирован: «31 мая 1880. Новгород». Первоначальное заглавие «Мечтатель» заменено: «Вступление» (ПД). Приводим вариант конца после стиха 12:
Когда мольбам моим напрасным,
Проклятьям и призывам страстным
Внимает праздная толпа,
Тогда с улыбкой сожаленья
Мне говорят: «Несчастен ты!
Оставь безумные мечты —
И ты найдешь успокоенье».
Так каждый час мой огорчен —
То жизни холодом суровым,
То страхом, то сомненьем новым…
«Здравствуйте, бодрые мыслью и духом!..». Впервые — РБ, 1882, № 9, август, стр. 1, с подзаголовком: «поев. О. И. H--р--му», т. е. Осипу Ивановичу Нагорному (см. о нем на стр. 395). Печ. по изд. 1901 г., т. 1, стр. 45, куда внесены исправления и убрана 2-я строфа:
С верою гордой, с решимостью пламенной
Может отважный добиться всего:
Брызнет из почвы бесплодной и каменной
Светлый родник у него.
Написано в период дружбы с Нагорным. Автограф датирован: «Ночь на 21 июня 1881», заглавие «Братьям» (ПД). Приводим вариант 2-й строфы по автографу:
Выйдем под музыку гимна свободного…
Всем, кому высшего счастия нет —
Счастья великого, счастья народного, —
Братский привет!
«Безумец! Пора привыкать…». Впервые — изд. 1902 г., т. 1, стр. 53 (начало: «О сердце! Пора привыкать…»). Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 190. В черновом автографе обращено к Р. Ф--к <Франк>, датировано: 18 июня 1882 (ПД). 2-я и 3-я строфы, стихи 5—12 в нем даны в следующей редакции:
Не женщинам слабым идти
Под знаменем светлым свободы —
Бойцам, закаленным в борьбе,
Узнавшим нужду и невзгоды!
Не плачущим детям нести
Оружие бранное мести:
Тому, кто без стона умрет
Во имя свободы и чести!
Беловой автограф датирован: «11 января 1883», с примечанием: «Из души — и какое противоречие, в то время, тому, что предлагает мне жизнь (хотя бы в мечтах). Достопам<ятный> это вечер: К. Ф. Я. Ш.» <вероятно, Комарницкий, Франк, Якубович, Шебалин>. Связано со вступлением Якубовича в «Народную волю».
Тиртей. Впервые — «Живописное обозрение», 1883, № 46, стр. 306. Заглавие по цензурным мотивам смягчено: «Поэт». Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 188. Автограф — ПД. «Тиртей» был предназначен для июньской книжки журнала «Дело» за 1883 г., но был запрещен цензурой. В делах цензурного комитета сохранилась корректура с резолюцией: «не дозволено» (ЦГИАЛ, Дело С.-Петербургского цензурного комитета по изданию журнала «Дело», 1866, № 76, л. 43). Тиртей — древнегреческий поэт VII—VI вв. до н. э. По преданию, Тиртей своими песнями воодушевлял спартанцев на военные подвиги. Личность Тиртея вызывала интерес у поэтов-декабристов и поэтов-петрашевцев (см. сб. «Поэты-петрашевцы». Л., 1957, стр. 66). «Тиртей» Якубовича, возможно, является откликом на десятую годовщину Парижской коммуны и обращен к Э. Потье, автору «Интернационала». Якубович был знаком с поэзией коммунаров. Социалистическая печать Франции называла Э. Потье, величайшего поэта Парижской коммуны, «Тиртеем Коммуны» (Ю. Данилин. Поэты Парижской коммуны. М., 1947, стр. 232—234).
«О, подлое, чудовищное время…». Впервые — «Вестник Народной воли», Женева, 1885, № 4, стр. 125, в цикле «Из песен о молодом поколении», с общей для цикла пометой: «С.-Петербург. 1880—1884 гг.», подпись: Я. В изд. 1910 г. печатались первые 8 стихов, пропуск — очевидно, цензурный — обозначался строкой точек; мы восстанавливаем текст по автографу, датированному ноябрем 1882 г. (ПД). В автографе небольшое разночтение. Вошло в «Новый сборник революционных песен и стихотворений» (Париж, 1898); «Сборник песен и стихотворений» (Берлин, 1906). Година ужаса — разгул реакции после 1 марта 1881 г. Гекатомбы — у древних греков жертвоприношение из ста быков; здесь в переносном смысле: огромные жертвы.
«Ни в чем очарованья нет!..». Впервые — «Мир божий», 1899, № 10, стр. 20, в цикле «Из забытой тетради». Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 192, где после стиха 8 опущено четверостишие. Черновой автограф ПД датирован: 18 июня 1882.
«Часто с любовью горячей, со страстью мятежной…». Впервые — «Дело», 1883, № 3, стр. 64 (начало: «Грезы уснуть не дают мне…»). Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 192, где опущено начало — первые 8 стихов. Обращено к Р. Ф. Франк.
Дума. Впервые — «Дело», 1883, № 8, стр. 227. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 194, где стихотворение переработано и сокращено (в первой редакции было 36 стихов). Черновой автограф озаглавлен «Монолог», датирован: «7 марта 1883, 11 часов вечера, по возвращении с П<есков?>, где не пр<остил>ся с Р.» (Р. Франк жила на Песках). Автограф «в исправленном виде» озаглавлен «Дума». Оба — в тетради юношеских стихов (ПД).