Маленькие мысли[править]
- Только простое вечно.
- Из многих роз — капля масла, из многих мук — капля мудрости.
- Не любить в жизни — быть сухим в море.
- Все счастливы, все дышат воздухом; но никто не знает своего счастья, никто не видит воздуха.
- В прошлом нет страха — вот почему оно так мило.
- Один только страх — страх смерти; одна только надежда — надежда бессмертия.
- «Надежда — кормилица старых» (Пиндар[1]).
- Чем дальше в жизнь, тем больше за спиною туча покойников.
- Смерть нелепее, чем 2 x 2 = 5, а все-таки вот она, смерть!
- Мы знаем, но не верим, что умрем. И ведь правда: не умрем.
- Бессмертия нельзя доказать, как 2 x 2 = 4. И хорошо, что нельзя: оно вернее, т. е. должно быть вернее.
- Что там, за гробом? То же, что здесь, только в ином измерении.
- Быть или не быть — лукавый вопрос: кто об этом спрашивает, тот уже решил: не быть.
- Неверующий не понимает, что можно верить; верующий не понимает, что можно не верить.
- Нельзя доказать, что есть внешний мир (Беркли, Кант); точно так же нельзя доказать, что есть Бог. И то, и другое надо принять на веру; и то, и другое одинаково возможно или невозможно.
- Все доказательства бытия Божия никуда не годятся; но «я знаю, что есть Бог, как стрелка на компасе знает, что есть полюс» (Байрон). Надо только, чтобы рядом с компасною стрелкою не было другого магнита, более сильного.
- Бог всемогущ пока еще только для Себя, а не для нас, не для мира. Новалис хорошо сказал, что люди должны «помогать Богу».
- «Я — Ты», обращение человека к Богу (изречение индийской мудрости). «Я — это Ты, в моем сердце Обиженный» (3. Гиппиус).
- «Богоискатели» — глупая кличка: нельзя искать — можно только иметь или не иметь Бога.
- В России сейчас много религиозных людей, но между ними нет связи: каждый думает, что он один.
- В наше время всякий верующий имеет вид глуповатый. Вот почему так мало верующих; но все-таки больше, чем кажется.
- Страх смешного и глупого делает людей смешными и глупыми.
- Если бы меня спросили, какая книга самая свободная, самая мятежная, — я ответил бы не задумавшись: Библия. Недаром католикам запрещено ее читать, а мы не смеем или не умеем.
- Око за око, зуб за зуб — это все помнят, а вот чего никто: «Если попадется тебе на дороге птичье гнездо с птенцами, и мать сидит на птенцах или на яйцах, то не бери матери» (Второзак., 22, 6). Тут уже «птички-сестрички» св. Франциска да и все христианство.
- Трагедия иудейства — между человеком и Богом: человек борется с Богом (Израиль — «богоборец»). Трагедия христианства — внутри человека: человек борется с самим собою.
- Евангелие не говорит одному «да», другому «нет», но одному и тому же «да» и «нет». На кажущихся противоречиях, на антиномиях держится Евангелие, как птица на крыльях.
- Евангелие, т. е. одно уже то, что такая книга есть, не меньшее чудо, чем воскрешение Лазаря.
- Христос никогда не смеялся? Да, в Евангелии нет смеха, но на всем улыбка.
- Я пришел к Евангелию через древнегреческие трагедии. Когда я читал их, мне казалось, что нет ничего выше; но прочел Евангелие и увидел, что оно над ними, как звезды над горными вершинами.
- Христос говорит с лодки, потому что по воде слышнее звук. Есть такие слова в Нагорной проповеди, которые не могли быть на равнине сказаны.
- Музыка иногда убедительнее логики.
- Пифагорейцы знали, что музыка — математика в звуках. С такою же точностью, как математика об этом мире, говорит музыка о мирах иных.
- Христианство терпит поражение за поражением. Но терпит поражения то, с чем борются, а борются с тем, что живо.
- Мир, по крайней мере наш земной мир, конечен, а следовательно, кончится. Хорошо или дурно кончится — это зависит отчасти от нас.
- Животные не знают смерти. Человек стал человеком, когда он узнал, что смертен; и человечество станет человечеством, когда оно узнает, что смертно, т. е. что «кончина мира» — не пустая басня.
- Как умные люди (Достоевский, Вл. Соловьев, Паскаль) могут верить в «черта»? Но если Бог — абсолютное добро в Личности, то почему бы не быть и абсолютному злу тоже в личности?
- «Черт» хитер: ему надо быть невидимкою, и он делает смешными тех, кто на него указывает.
- Какое же лицо у «черта»? Для тебя твоё, для меня моё, для каждого своё.
- Что человеку самое страшное? Он сам.
- Ты себя жалеешь, как мать больное дитя. Но разбей дитя о камень, и увидишь, что это диаволов щенок.
- Что такое «хам»? «Земля трясется и не может вынести раба, когда он делается царем» («Притчи Соломона»). Раб на царстве — хам.
- В вечность мук можно было верить, но уже нельзя: тут неверие выше веры.
- Дьявол судит нас по злым делам, а Бог — по добрым намерениям: ими рай, а не ад мощен.
- Люди подлы, люди благородны. Но подлы ли в корне или в корне благородны — это еще вопрос.
- Даже самые грубые люди с удивительною тонкостью угадывают, что мы о них думаем.
- Я себе кажусь то лучше, то хуже других, но это обман самолюбия; я ни лучше, ни хуже других: я как все.
- Легче простить другого, чем себя.
- В тщеславии дурная любовь, но все же любовь к людям.
- Слава — отрыжка: съедено, переварено — забыто; съедено, не переварено — помнится.
- Духовно, как и телесно, в молодости мы лучше видим вблизи, в старости — издали.
- Больные и несчастные чувствуют себя виноватыми: если мне плохо, значит, я плох.
- Чем больше живешь, тем больнее и радостнее; все глубже забираешь сердцем в жизнь, как плугом в землю.
- Боль — всегда рост души или тела.
- В уединении приобретаешь, в общении отдаешь теплоту; но отдавай не жалея: чем больше отдаешь, тем больше приобретаешь.
- Жизнь — со всячинкой. «Жизнь такова, что нельзя сказать ни того, что она очень хороша, ни того, что она очень дурна» (Софокл).
- Я бы вынес все муки жизни, но как вынести грубость жизни?
- Когда слышишь разговор на улице, то почти всегда о деньгах.
- У дураков — своя логика, с которой иногда и умникам не справиться.
- Есть люди с планеты Сатурн, где все тяжелее, чем на земле, — им здесь легко (Катковы[2] — Бисмарки); есть люди с планеты Меркурий, где все легче, — им здесь тяжело (Лермонтовы — Байроны).
- Мы считаем время по часам и думаем, что оно для всех одно. Но для каждого человека — свое время, и все времена разные. Современники отделены друг от друга веками. Вот почему так трудно столковаться.
Из записок XX века:
- «Наша мысль — отточенная бритва, наша воля — гнилая нитка. С этим жить нельзя; можно только медленно сходить с ума, что мы и делаем».
- Сейчас такая же анархия в поле, как и в политике. Террор пола. «Нельзя и надо убить» — нельзя и надо любить. «Еще необходимо любить и убивать» (Бальмонт).
- Половая любовь — поединок впотьмах.
- Стыд в любви прикрывает самое святое или самое грешное. Но никогда не знаешь наверное, что именно. В любви — железная грубость и воздушная нежность: на что попадешь.
- В любви, даже самой добродетельной, дозволенной, что-то есть, с чем люди (некоторые) никогда не примирятся и от чего их мутит, точно «живую рыбку съел».
- Монахи ошибаются: страх вечности не угашает, а раздувает уголь похоти, как ветер кузнечных мехов.
- Несколько лет назад в Париже, в Отей, на улице Буленвийе, я встретил старушку. Сошлись и разошлись — одно мгновение. Но я никогда не забуду лица ее: такое милое! И все почему-то кажется, что мы еще встретимся.
- Величайшие горести и величайшие радости я испытал во сне.
- Разлука — маленькая смерть.
- Любовь к природе? Нет, не любовь, а влюбленность. Я никогда не сомневался, что природа — существо личное и что ей можно сказать: «Ты».
- Августовский вечер. Я иду проселочной дорогой в поле. Пахнет мятой, пылью, дегтем и зреющим овсом. По этому запаху я и на том свете узнаю Россию.
- Ужасный звук гармоники — сумасшедший смех и плач вместе — вся Россия.
- Тысячелетие висит в воздухе немолчная брань — самое гнусное о самом святом — о матери.
- Английское лицемерие (cant) и русское бесстыдство. Лицемерие, «невольная дань порока добродетели», все-таки лучше. Мы погибаем от бесстыдства.
- Русская терпимость — дом терпимости.
- Когда долго не видел Россию, то каждый раз удивляешься, как она несчастна. Хуже мы или лучше других, но, наверное, несчастнее всех.
- Государство по существу своему рассчитано на средний человеческий уровень, а мы — люди бездонных крайностей. Вот почему государство России не удается.
- Победоносцев за чайным столом у митрополита Антония:
— Россия — ледяная пустыня, по которой ходит лихой человек.
- Недавно в Петербурге, в центре города, нашли трех молодых девушек, безработных, отравившихся, чтобы не умереть с голода. И никто не обратил на это внимания. А ведь это страшнее Цусимы.
- Нельзя говорить против смертной казни — можно только кричать от ужаса.
- Разговор наедине с цензором:
— Это в Евангелии сказано…
— А вы думаете, что мы разрешили бы Евангелие?
- Цензура — смертная казнь слова.
- Единственное завоевание — то, что несколько запретных слов вошло в печать. Но и это отнято: было, как бы не было.
— А все-таки лучше, чем было?
— Нет, хуже. Извне как будто лучше, а внутри, наверное, хуже.
И всего ужаснее, что нельзя себе даже представить, как выйти из того положения, в которое сейчас попала Россия. Ни в кузов, ни из кузова.
— Разве можно быть слишком русским?
— Да, можно: почти все русские — слишком русские.
- Русские ничего не делают — с ними все делается.
- Соединить свободу с Богом — в этом спасение России. Но как это трудно понять!
- Русская литература сейчас так же больна, как вся Россия: или свобода без Бога, или Бог без свободы.
- Мы почти преодолели, т. е. поняли Толстого; начинаем преодолевать Достоевского. Но о преодолении Пушкина и подумать страшно, а без этого нет путей к будущему.
- Л. Толстой еще не забывается, но уже отдаляется. Горе не ему, а нам!
- Русская литература в начале XX века не хуже, чем в начале XIX, но тогда дело шло к жатве, а теперь мы подбираем за жнецами колосья, как Руфь на поле Вооза.
— Есть ли у меня талант? Стоит ли мне писать?
— Если бы у вас был талант, вы бы об этом не спрашивали.
- В жизни каждого человека есть все, что нужно для великого художника; но только великий художник умеет выбирать.
- Стоит человеку подумать, что его будут читать, чтобы он оглупел.
- Легче гранить камни, чем слова.
- Театр почти никогда не бывает средним, а высшим или низшим родом искусства. Сейчас он — низший.
- Сквозь книгу увидеть лицо человека — в этом вся задача критики.
- Важно, что человек сделал, но еще важнее, чем он был.
- Я боюсь коров: у них тупой и любопытный взгляд, по которому никак не решишь, боднет или не боднет. Такой же взгляд у иных критиков.
- Похвала может промахнуться, но хула никогда. Нельзя сказать о человеке самого дурного, что не было бы отчасти верно: всякий человек во всем грешен.
- Туземцам острова Борнео светляки на острых спицах служат свечками — судьба писателей.
- Из надгробного слова:
«Он сам не горел, но зажигал фонари на темных улицах».
- В наше время, а может быть, и всегда, частные письма живее книг. Книги — сухой хлеб, а письма — живые зерна, которые мы едим, растирая колосья руками.
- Много читающих — мало читателей. Чтобы прочесть книгу как следует, надо написать ее снова вместе с автором.
- Печатать хуже, чем писать; писать хуже, чем говорить; говорить хуже, чем молчать.
Примечания[править]
- ↑ Пиндар — лирический поэт Древней Греции
- ↑ Михаил Катков — русский публицист, издатель, литературный критик, влиятельный сторонник консервативно-охранительных взглядов.