«Красная Смерть» давно уже опустошала страну. Не бывало еще моровой язвы столь отвратительной и роковой. Кровь была её знаменем и печатью — ужасный багрянец крови. Острая боль, внезапное головокружение, — затем кровавый пот изо всех пор и разложение тела. Багровые пятна на теле, а в особенности на лице, были печатью отвержения, которая лишала жертву всякой помощи и участия со стороны её ближних; болезнь наступала, развивалась и заканчивалась в какие-нибудь полчаса.
Но принц Просперо был счастлив, отважен и изобретателен. Когда язва наполовину опустошила его владения, он собрал вокруг себя тысячу бодрых и беспечных друзей, придворных кавалеров и дам и вместе с ними затворился от мира в одном из своих укрепленных аббатств. Это было огромное и великолепное здание, выстроенное по эксцентрическому, но грандиозному плану самого принца. Высокая, крепкая стена с железными воротами окружала его. Вступив в замок, придворные тотчас же взялись за паяльники и крепкие молотки и наглухо запаяли все засовы. Они решились уничтожить всякую возможность отчаянного вторжения извне или безумной попытки к выходу из замка. Аббатство было в изобилии снабжено провизией. Благодаря этим предосторожностям, придворные могли смеяться над заразой. Пусть внешний мир сам заботится о себе. В такое время было бы безумием думать и горевать. Принц запасся всеми средствами к удовольствию. Не было недостатка в шутах, импровизаторах, танцовщицах, музыкантах, красавицах, вине. Всё это и безопасность соединились в замке. Снаружи свирепствовала Красная Смерть.
В конце пятого или шестого месяца этой замкнутой жизни, когда зараза свирепствовала с небывалым бешенством, принц Просперо устроил для своих друзей маскарад, обставленный с неслыханным великолепием.
Роскошную сцену представлял этот маскарад. Но сначала позвольте мне описать залы, в которых он происходил. Их было семь — царственная анфилада! Но во многих дворцах подобные анфилады устраиваются в одну линию, так что когда распахнутся двери, весь ряд можно окинуть одним взглядом. Здесь было совершенно иное, как и следовало ожидать от принца с его пристрастием к необычайному. Комнаты были расположены так неправильно, что нельзя было окинуть взглядом более одной зараз. Через каждые двадцать или тридцать ярдов был крутой поворот, и при каждом повороте новое зрелище. Направо и налево, в середине каждой стены, высокое и узкое готическое окно выходило в крытый коридор, окаймлявший анфиладу по всей её длине. Цветные стекла этих окон гармонировали с преобладающей окраской убранства каждой залы. Например, зала на восточном конце здания была обита голубым, и стекла были яркого голубого цвета. Во второй зале, с пурпуровыми коврами и драпировками, стекла были пурпуровые. В третьей, зеленой, стекла были зеленые. Четвертая, оранжевая, освещалась оранжевыми окнами, пятая — белыми, шестая — фиолетовыми. Седьмая зала была убрана черными бархатными драпировками, одевавшими потолок, стены и ниспадавшими тяжелыми складками на такой же ковер. Но здесь цвет стекол не соответствовал убранству. Он был ярко-красный, — цвета крови. Ни в одной из семи зал, нельзя было заметить люстры или канделябра среди множества золотых украшений, рассеянных повсюду, свешивавшихся с потолков. Во всей анфиладе не было ни единой лампы или свечи; но в окаймлявшем ее коридоре против каждого окна возвышался тяжелый треножник, на котором пылал огонь, ярко озарявший залы сквозь цветные стекла. Это производило поразительный фантастический эффект. Но в западной черной комнате костер, струивший потоки света сквозь кроваво-красные окна, производил такое зловещее впечатление и придавал лицам присутствовавших такое дикое выражение, что лишь немногие решались входить в эту комнату.
В этой же зале стояли у западной стены гигантские часы из черного дерева. Маятник качался взад и вперед с глухим, тоскливым, однообразным звуком, а когда минутная стрелка делала полный круг, и часы начинали бить, из медных легких машины вылетал чистый, громкий, глубокий звук, необыкновенно мелодичный, но такой странный и могучий, что музыканты в оркестре мгновенно останавливались, танцоры прекращали танец, смущение овладевало веселой компанией, и пока раздавался бой, самые беспечные бледнели, а старейшие и благоразумнейшие проводили рукой по лбу, точно отгоняя смутную мысль или грезу. Но бой замолкал и веселье снова охватывало компанию. Музыканты переглядывались с улыбкой над своей нелепой нервностью, шепотом обещали друг другу, что следующий бой не произведет на них такого впечатления. И снова, по прошествии шестидесяти минут (что составляет три тысячи шестьсот секунд быстролетного времени) раздавался бой часов, и снова смущение, дрожь и задумчивость овладевали собранием.
При всём том праздник был веселый и великолепный. Вкусы герцога отличались оригинальностью. Он был тонким знатоком красок и эффектов. Но он презирал рутинные decora. Его проекты были смелы и дерзки, его концепции отличались варварским великолепием. Иные сочли бы его сумасшедшим, но его приближенные чувствовали, что это не так. Необходимо было видеть, слышать и знать его лично, чтобы быть уверену в этом.
Он сам распоряжался убранством семи зал для этого грандиозного fete; по его же указаниям были сшиты костюмы. Понятно, что они отличались причудливостью. Много тут было блеска, пышности, оригинального и фантастического, — что впоследствии можно было видеть в «Эрнани». Были причудливые фигуры, вроде арабесок, с нелепо вывороченными членами и придатками. Были безумные фантастические привидения, подобные грезам сумасшедшего. Было много прекрасного, много щегольского, много bizarre, было кое-что страшное и немало отвратительного. Толпы привидений сновали по залам, мелькали и корчились, меняя оттенок, смотря по зале, и дикая музыка оркестра казалась эхом их шагов. Время от времени раздается бой часов в бархатной зале и на мгновение всё стихает и воцаряется безмолвие. Призраки застывают в оцепенении. Но замирают отголоски последнего удара, — и легкий смех напутствует их; и снова гремит музыка, привидения оживают и реют туда и сюда, озаренные пламенем костров, льющих потоки света сквозь разноцветные стекла. Но в самую западную из семи зал никто из ряженых не смеет войти, потому что ночь надвигается, и багровый свет льется сквозь кроваво-красные окна на зловещие траурные стены и глухой голос часов слишком торжественно отдается в ушах того, кто ступает по черному ковру залы.
Зато в остальных залах кипела жизнь. Праздник был в полном разгаре, когда часы начали бить полночь. Опять, как и раньше, музыка смолкла, танцоры остановились, и воцарилась зловещая тишина. Теперь часы били двенадцать, и, может быть, потому что бой продолжался дольше, чем прежде, — сильнее задумались наиболее серьезные из присутствовавших. Быть может, по той же причине, прежде чем замер в безмолвии последний отголосок последнего удара, многие в толпе успели заметить присутствие замаскированной фигуры, которая раньше не привлекала ничьего внимания. Слух о появлении нового лица быстро распространился, сначала шепотом; потом послышался гул и ропот удивления и негодования, — наконец, страха, ужаса и отвращения.
В таком фантастическом сборище появление обыкновенной маски не могло бы возбудить сенсацию. В эту ночь маскарадная свобода была почти не ограничена; но вновь появившаяся фигура переступала границы даже того снисходительного декорума, который признавал принц. В сердце самых беспечных есть струны, до которых нельзя дотрагиваться. Самые отчаянные головы, для которых нет ничего святого, не решатся шутить над известными вещами. По-видимому, всё общество почувствовало, что костюм и поведение незнакомца не остроумны и неуместны. Это была высокая тощая фигура, с ног до головы одетая в саван. Маска, скрывавшая лицо, до того походила на окоченевшее лицо трупа, что самое пристальное разглядывание затруднилось бы обнаружить подделку. Всё бы это ничего; обезумевшее от разгула общество, быть может, даже одобрило бы такую выходку. Но ряженый зашел дальше, олицетворив тип «Красной Смерти». Одежда его была испачкана кровью, на широком лбу и по всему лицу выступали ужасные багровые пятна.
Когда принц Просперо увидел привидение, которое прогуливалось взад и вперед среди танцующих медленным и торжественным шагом, точно желая лучше выдержать свою роль, — он содрогнулся от ужаса и отвращения, но тотчас затем лицо его побагровело от гнева.
— Кто осмеливается, — спросил он хриплым голосом у окружающих, — кто осмеливается оскорблять нас такой богохульной насмешкой? Схватите его и сорвите маску, чтобы мы знали, кого повесить на восходе солнца на стене замка.
В этот момент принц Просперо находился в восточной или голубой зале. Слова громко и звучно отдались по всем семи залам, потому что принц был рослый и сильный мужчина, а музыка умолкла по мановению его руки.
Принц Просперо стоял в голубой зале, окруженный толпой побледневших придворных. Слова его вызвали легкое движение, казалось, толпа хотела броситься на неизвестного, который в эту минуту находился в двух шагах от неё и спокойными, твердыми шагами приближался к принцу. Но под влиянием неизъяснимой робости, внушенной безумным поведением ряженого, никто не осмелился наложить на него руку; так что он беспрепятственно прошел мимо принца и тем же мерным торжественным шагом продолжал свой путь среди расступавшейся толпы из голубой залы в пурпуровую, из пурпуровой в зеленую, из зеленой в оранжевую, потом в белую, наконец, в фиолетовую. До сих пор никто не решился остановить его, но тут принц Просперо, обезумев от бешенства и стыдясь своей минутной трусости, бросился за ним через все шесть зал, один, потому что все остальные были окованы смертельным ужасом. Он потрясал обнаженной шпагой и находился уже в трех или четырех шагах от незнакомца, когда тот, достигнув конца фиолетовой залы, внезапно обернулся и встретил лицом к лицу своего преследователя. Раздался пронзительный крик, и шпага, блеснув в воздухе, упала на траурный ковер, на котором секунду спустя лежал бездыханный принц Просперо. Тогда, с диким мужеством отчаяния, толпа гуляк ринулась в черную залу и, схватив незнакомца, высокая фигура которого стояла прямо и неподвижно в тени огромных часов, замерла от невыразимого ужаса, не найдя под могильной одеждой и маской трупа никакой осязаемой формы.
Тогда-то для всех стало очевидно присутствие «Красной Смерти». Она подкралась, как вор, ночью; и гуляки падали один за другим в залитых кровью палатах, где кипела их оргия; и жизнь эбеновых часов иссякла с жизнью последнего из веселых собутыльников; и тьма, разрушение и «Красная Смерть» воцарились здесь невозбранно и безгранично.
