НА НЕВСКОМЪ ПАРОХОДѢ.[править]
У пристани Лѣтняго сада свиститъ пароходъ, но прочь не отходитъ. На кормѣ и на носу стоятъ чухны-матросы и смотрятъ на набережную, поджидая пассажировъ. Находящіеся на пароходѣ пассажиры возмущены долгимъ стояніемъ.
— Скоро-ли? — спрашиваютъ они.
— Сейчасъ отвалимъ. Вонъ господинъ бѣжитъ, — хладнокровно отвѣчаетъ шкиперъ.
— Да что сейчасъ! — выходитъ кто-то изъ терпѣнія. — Мы ужъ это слышимъ полъ-часа!
Машинистъ даетъ продолжительный и долгій свистокъ.
Матросы, видя, что «ничего не подѣлаешь», снимаютъ трапъ.
— Стой! Стой! — кричитъ кто-то у кассы и на пристани показывается среднихъ лѣтъ запыхавшійся мужчина въ сѣромъ пальто и круглой шляпѣ. Въ рукахъ у него зонтикъ. Потъ съ него льетъ градомъ. На усахъ сбитыя сливки. Такъ какъ трапъ уже снятъ, то онъ спрыгиваетъ на пароходъ прямо съ пристани.
— Слава тебѣ, Господи! Наконецъ-то я поймалъ его, мерзавца? — восклицаетъ онъ и даже крестится.
— Утритесь. У васъ усы замараны, — замѣчаетъ ему кто-то.
— Не до того мнѣ-съ!. Это у меня въ мороженомъ! Тридцать шесть рублей съ четвертакомъ!.. Постой, я тебѣ покажу, фараонова ты мышь эдакая.
Мужчина въ сѣромъ пальто начинаетъ бѣгать по пароходу и кого-то искать.
— Да куда-же, наконецъ, ему дѣться? — разводитъ онъ руками. — Сударыня, вы тутъ на юру сидите, не видали-ли вы, куда проскочилъ господинъ такой, въ сѣрой крылаткѣ и шляпа тирольцемъ? — обращается онъ къ какой-то дамѣ.
— Здѣсь много господъ проскакивало, — отвѣчаетъ та.
— Охъ, этотъ человѣкъ замѣтный! Видъ у него самый богомерзкій. Такъ и хочется плюнуть! Лицо зеленое и переносье сломано.
— Богъ знаетъ, что вы городите!
— Послушайте, вы кого ищете? — интересуется солидный гладкобритый господинъ, смахивающій на бульдога.
— Барина съ зеленымъ лицомъ.
— То-есть какъ это съ зеленымъ?
— Не съ зеленымъ, а съ сѣрымъ и на немъ эдакія крапинки, — запыхавшись отвѣчаетъ сѣрое пальто, блуждая взоромъ по сторонамъ. — Переносья у него совсѣмъ нѣтъ, а какъ-бы трещина и на носу очки. Точь-точь обезьяна! Ахъ, ты, Господи! Самъ своими глазами видѣлъ, какъ онъ сюда на пароходъ вскочилъ и вдругъ… Ну, скажите на милость! Словно спиритовизмъ какой-то, что въ Морской англичанинъ за пять рублей показывалъ! Не залѣзъ-ли онъ туда, въ нутро, къ машинисту?
— Кто-жъ его туда пуститъ? Укралъ онъ у васъ что-нибудь, что-ли?
— Не укралъ-съ, а долженъ. То-есть не мнѣ долженъ, а хозяину, а хозяинъ взялъ да и поставилъ мнѣ въ счетъ! Для нашего брата, приказчика, тридцать шесть съ четвертакомъ деньги большія! Ахъ, ты, Господи! Вотъ уха-то стерляжья!
Сѣрое пальто въ изнеможеніи падаетъ на скамейку.
— И, вѣдь, какимъ шильническимъ манеромъ объегорилъ-то меня! — продолжаетъ онъ. — Приходитъ въ нашу лавку на Перинную линію, покупаетъ охотничьи сапоги и резинковое пальто и говоритъ: «Пришлите, дома деньги отдамъ». Посылаю съ мальченкомъ — отвѣчаетъ: «благодари!» Тотъ, дура съ печи, и оставилъ товаръ. Семь вихровъ ему вырвали, а какая изъ того польза? Шлю за деньгами разъ — дома нѣтъ, два — дома нѣтъ, три — то-же самое! На четвертый разъ говорятъ: «оспой умеръ» и вдругъ сейчасъ въ Лѣтнемъ саду носъ съ носомъ!..
— Но отчего-же вы его тамъ не схватили? — интересуется кто-то.
— Ахъ, господинъ! Въ томъ-то мое и несчастіе, что я былъ съ одной штучкой изъ нашихъ обшивалокъ. Вѣдь, башмачники мы и у насъ эти самыя мастерицы большой антресоль составляютъ. Чудесно. Сидимъ это мы съ ней въ Лѣтнемъ саду у ресторана; самъ мороженное ѣмъ и ей порцію стравилъ. Товарищъ съ нами изъ сосѣдней лавки. Вдругъ этотъ самый баринъ съ зеленымъ лицомъ! Увидалъ меня, да какъ шасть!.. Я за нимъ. Офиціантъ меня за фалды… Кричу: «товарищъ заплатитъ». Вырвался и побѣжалъ. Глядь — онъ на пароходъ. Я сюда и вотъ, изволите видѣть: словно сквозь землю провалился!
Огорченный приказчикъ опускаетъ руку въ карманъ и восклицаетъ:
— Батюшки! Что-жъ это такое! Я по забывчивости даже ложку отъ мороженнаго стянулъ! Вотъ она.
Пассажиры не могутъ удержаться отъ смѣха.
— Ну, что-жъ такое! Съ кѣмъ чего не бываетъ. Завтра принесете и отдадите имъ, — утѣшаютъ они его.
Приказчикъ хватается за голову.
— А ужъ пуще всего мнѣ этой штучки изъ обшивалокъ жаль. Совсѣмъ, господа, съ ней на мази дѣло было и вдругъ эта зеленая рожа съ крапинками! Вы то учтите: что я этой самой обшивалкѣ апельсиновъ однихъ у насъ на линіи скормилъ! Опять это самое мороженое. Совсѣмъ прикормилъ, а для чего, спрашивается? Теперь, поди, сидитъ, подлая, съ товарищемъ и амуры строитъ. Э-эхъ!
— Но неужели-же вашъ товарищъ?…-- замѣчаетъ кто-то.
Приказчикъ вскидываетъ на него глаза.
— Будьте покойны! У насъ на линіи молодцы тоже охулки на руку не положатъ, не опустятъ что по рѣчкѣ плыветъ, — говоритъ онъ. — Одно только на счетъ этой обшивалки утѣшеніе, что у товарища денегъ всего-на-все полтора рубля было, тогда-какъ мы… Позвольте, позвольте! Чтожъ это такое?!
Приказчикъ хватается за свое пальто и разсматриваетъ полы, суетъ руки въ карманы.
— Такъ и есть! Вотъ несчастіе-то! — вопитъ онъ. — Впопыхахъ-то я товарищево пальто надѣлъ, а свое деньгами съ двумя красненькими и зелененькой ему оставилъ? Ну, теперь все пропало! Пароходщикъ, стой! Стой! Я выду!
— Послушайте, куда вы по серединѣ Невы выдете? — останавливаютъ его.
Приказчикъ въ отчаяніи.
— Вамъ, господа, хорошо разсуждать, а у меня кровное пропадаетъ! — оретъ онъ, размахивая руками. — Зеленой рожѣ тридцать шесть съ четвертакомъ, товарищу двадцать три рубля! Шутка это? Ахъ, ты Господи! Стой! Стой!
Его высаживаютъ на пристань Черной рѣчки.
— Извочикъ? Извощикъ! Въ Лѣтній садъ! — кричитъ онъ, но у пристани нѣтъ извощиковъ.
На пароходѣ хохотъ.