НА ПАПЕРТИ.[править]
Первый зимній мясоѣдъ. Филиповки на носу. Купецъ женится. Вонъ и теперь свадьба. На паперти у церкви столпился народъ всѣхъ мастей и ждетъ пріѣзда невѣсты. Женихъ уже въ церкви. Оттуда неоднократно доносился звонкій басъ пѣвчаго, надсажающагося въ концертѣ жениху.
— Эхъ голосъ-то! Видно сырой говядинкой покормили! — слышится въ толпѣ.
— Просто бабью кожу ѣдятъ. Въ аптекѣ продается… А то такъ затылокъ булавкой накалываютъ. Помогаетъ это, — отвѣчаетъ какой-то мастеровой. — Я вотъ, братцы, одному дивлюсь: какъ это можно по нынѣшнимъ временамъ вѣнчаться?
— А что?
— Да какже… Теперича Черняевъ… Въ газетахъ ультиматумъ пропечатанъ… и все эдакое… Какая-же послѣ этого можетъ быть демаркаціонная линія у насъ въ Россіи? Теперича три приказа было, чтобъ всѣмъ быть на холостомъ положеніи… На какомъ основаніи, коли ежели даже женатые отъ своихъ бабъ бѣгутъ? У насъ двое мастеровыхъ весь провіантъ прекратили… Ужъ ежели турецкая капитуляція взята на границѣ, то шабашъ! Турки ни въ жизнь не будутъ согласны. Султанъ-бы съ удовольствіемъ на нее наплевалъ, потому у него ихъ сорокъ-сороковъ, да баши-бузукъ не дозволитъ….
— Ври больше! Замиреніе вышло. Во все это дѣло англійская конференція ввязалась, а она баба ловкая. Она тридцать семь пудовъ лѣвой рукой поднимаетъ.
— Замиреніе для турки, а баши-бузукъ взялъ да бѣлаго арапа и пригласилъ: «пойдемъ, говоритъ, на разграбленіе». Знаешь, что мнѣ одинъ пожарный разсказывалъ?
— Ну тебя и съ пожарнымъ-то! Господа, можно въ церковь войдти?..
— Нельзя, голубчикъ! отвѣчаетъ какая-то женщина.
— А кто женихъ-то?
— Купецъ онъ… бутовую плиту ломаетъ; опять-же и лѣсной дворъ у нихъ на Новой канавѣ есть.
— Какихъ лѣтъ? Бывалъ-ли подъ судомъ или въ походахъ? Какой вѣры? — ломается мастеровой?
— Да ты я вижу хмѣльной, батюшка, такъ что мнѣ съ тобой разговаривать, — отвѣчаетъ женщина.
— А автономія у него есть? Отслужилъ-ли онъ свою автономію?
— Ты меня страшными-то словами не пугай, ничего я тебѣ отвѣчать не буду!
Женщина плюетъ и молчитъ.
«Идутъ! Идутъ»? — раздается въ толпѣ.
Всѣ тѣснятся. Съ мастерового сваливается шапка; онъ хочетъ поднять ее, но роняетъ какую-то даму. Къ церковной паперти подъѣзжаетъ карета, запряженная четверкой. Два гайдука соскакиваютъ съ запятокъ и вынимаютъ изъ кареты сначала мальчика съ образомъ, потомъ невѣсту и наконецъ «поѣзжаную» даму. Дама до того толста, что сразу никакъ не можетъ пролѣзть въ дверцы кареты. Она пробуетъ то правымъ бокомъ, то лѣвымъ, но ей все что-то мѣшаетъ. Въ толпѣ смѣхъ.
— Вы, сударыня, прежде всего на насъ обопритесь, — предлагаютъ ей гайдуки. — Вы безъ робости…
— Да выдержите-ли вы меня, голубчики?
— Будьте покойны, сударыня, мы седьмой годъ этимъ дѣломъ занимаемся…-- Ну-съ, высуньте ручки.
Дама снова пробуетъ лѣвой ногой, правой, выставляетъ руку, но тщетно.
— Нѣтъ, боюсь, — говоритъ она.
Къ каретѣ подбѣгаетъ шаферъ и говоритъ:
— Степанида Васильевна, такъ нельзя-съ, вы рѣшитесь на что-нибудь. Надо какой ни на есть конецъ положить. Вѣдь это мораль, да наконецъ и полиція столько времени стоять не дозволитъ.
— Вотъ полнотою-то Господь Богъ наградилъ! Бѣда! — восклицаетъ кто-то въ толпѣ.
— Это, надо полагать, съ пива.
Къ каретѣ протискивается пьяненькій мастеровой и кричитъ:
— Позволь, ребята! Слушай команду! Эй, гайдуки! Какъ вы ее въ нутро-то сажали? Вспомни, да такъ и обратно тащи! Мы поможемъ. Ну, навались!…
Шаферъ всплескиваетъ руками.
— Вотъ срамота-то! Степанида Васильевна, рѣшайтесь!…-- чуть не вопитъ онъ.
— На кушакѣ ихъ нельзя-ли?…-- пристаетъ къ шаферу мастеровой. — Василій, распояшься! А то на возжахъ можно, ваше степенство.
Шаферъ пихаетъ его въ шею. Мастеровой падаетъ.
— По какому праву и вдругъ такой альбомъ? — раздается его пьяный голосъ.
Явившійся городовой тащитъ мастероваго въ сторону. Относительно «поѣзжаной» дамы шаферъ рѣшается на послѣднее средство.
— Ребята! Что съ ней разговаривать! Бери ее силой! — кричитъ онъ гайдукамъ.
Раздается визгъ и даму вытаскиваютъ изъ кареты. Хохотъ въ толпѣ усиливается.