На святкахъ.[править]
Восемь часовъ вечера. Въ табачную лавку, стѣны и окна которой увѣшаны «уродскими» масками и костюмами, входятъ два апраксинскіе молодца — одинъ въ бараньей чуйкѣ, другой въ енотовой шубѣ. Дребежжитъ звонокъ, привѣшанный у двери. На звонокъ выходитъ содержатель табачной лавки — старикъ въ серебряныхъ очкахъ, закинутыхъ на лобъ. Молодцы озираются по сторонамъ.
— Побаловаться задумали, — говоритъ одинъ изъ нихъ, — то есть, къ примѣру, ряжеными походить, такъ костюмчикъ-бы требовалось.
— Можно-съ, — отвѣчаетъ табачникъ и начинаетъ тыкатъ пальцами въ развѣшенные костюмы. — Вотъ краковякъ, вотъ «фигаро».
— Нѣтъ ужъ съ фигарой подальше! Тутъ въ чулкахъ, а это не по нынѣшнимъ холодамъ. У васъ прошлые святки сосѣдскій молодецъ рядился въ эту фигару, да съ нея и въ больницу слегъ.
— Уже коли насчетъ тепла хлопочете, такъ вонъ медвѣдя возьмите — баню замѣнитъ. Только вы это напрасно холоду боитесь: ежели въ нутро поддавать будете, такъ оно даже лучше, весь хмѣль отъ головы оттягиваетъ.
— А почемъ медвѣдь? — спрашиваетъ баранья чуйка.
— Съ кого двѣнадцать, а съ васъ восемь рублей возьму.
Енотовая шуба свиститъ.
— Это за съѣденную-то молью шкуру?
— Нѣтъ, не за съѣденную, а за медвѣдя. — Эхъ, господа, купцы! Иногда и у живаго медвѣдя молеѣдина заводится, а вѣдь это костюмъ. Ну, семь рублей, коли не восемь.
— Нѣтъ, не рука! Намъ вѣдь такъ, побаловаться просто. Мы бы и изъ театра взяли, у насъ знакомые изъ театральныхъ, да вѣдь тѣхъ веди въ трактиръ поить и все эдакое… Ты, почтенный человѣкъ, говори цѣну настоящую.
— Коли такъ, возьмите мельника; вчера только стиранъ. Коли кто умѣетъ, такъ можно страсть какъ чудить въ немъ. А то вотъ возьмите турку за три рубля; за ту-же цѣну и рыцарскія шпоры къ вашимъ каблукамъ прибьемъ.
Молодцы шушукаются. «Мнѣ-бы сосѣдскую горничную Варвару попугать хотѣлось», — слышится, у нихъ.
— А чорта у васъ нѣтъ? — задаетъ вопросъ енотовая шуба.
— Эхъ, насчетъ чорта и не говорите! — машетъ рукой табачникъ. — Былъ у меня чортъ, и важный чортъ, плисовый, съ краснымъ суконнымъ хвостомъ и на концѣ золотая стрѣла, даже рога настоящіе, да въ прошломъ году пропалъ. Взяли его вотъ такъ-же, какъ и вы, нарядиться, поѣхали на огонекъ, гостбища искать, надебоширили гдѣ-то, да въ часть и попали. Такъ я и поклонился чорту! Обезьяну возьмите: отличная, плюшевая, только маленько деревяннымъ масломъ залита. За два съ полтиной ее отпущу.
Молодцы переминаются.
— Намъ-бы что-нибудь за рубль, да чтобъ побрякивало. Ну шпоры, что-ли…-- говоритъ чуйка. — Ты самъ посуди: мы вѣдь то же по огоньку пойдемъ. Богъ вѣсть еще впустятъ-ли куда…
— Епанчи какой старенькой нѣтъ-ли? Казака, черкеса?
— Да возьмите мельника и трубочиста… Три рубля за пару возьму.
— Съ метлой?
— Метлу у дворника возьмете.
— Разбойника какого попроще нѣтъ-ли?
— Такъ такъ-бы и говорили! Разбойниковъ у насъ гибель! Идите сюда въ комнату, — приглашаетъ табачникъ.
Черезъ полчаса молодцы вырядились разбойниками. Табачникъ далъ имъ по красной курткѣ и по поярковой шляпѣ. Одному желтые испанскіе штаны, другому кучерскіе плисовые шаровары. На каблуки сапоговъ набилъ шпоры. Масокъ они изъ экономіи не покупали, а зашли въ мелочную лавку и вымазали себѣ лица сажей и давленной клюквой.
— Куда теперь пойдемъ? — спрашивала на улицѣ баранья чуйка у енотовой шубы. — Ты говорилъ у твоего дяди гости сегодня?
— Гости-то гости, только боюсь къ нему идти: человѣкъ онъ строгой жизни, какъ-бы насъ въ этой нечисти по шеямъ не спровадилъ.
— А говорилъ, съ радостью примутъ. Куда-жъ теперь?
— Да толкнемся прежде къ сосѣдямъ по нашей лѣстницѣ, попугаемъ горничную, а тамъ видно будетъ. Она сказывала, что хозяева въ театрѣ.
Отправились къ сосѣдямъ. Постучались съ черной лѣстницы. Двери отворила горничная.
— У--у! Смерти или живота? — зарычала на нее, отпахнувъ воротникъ, баранья шуба.
Горничная взвизгнула. Ряженые ворвались въ кухню. На крикъ выбѣжалъ хозяинъ въ халатѣ.
— Что это такое? Ряженые? Вонъ! Акулина, бѣги за дворникомъ! — кричалъ хозяинъ.
Ряженые кой-какъ выбѣжали на лѣстницу, и опасаясь погони, засѣли въ чуланѣ. На лѣстницѣ минутъ пять слышались возгласы, въ родѣ слѣдующихъ: «бери полѣно! Не забѣжалили на чердакъ? пошарь-ко тамъ! Что полѣно, у меня кулакъ за десять фунтовъ отвѣтитъ!» Мало-по малу шумъ утихъ, и ряженые вышли изъ засады.
— А говорилъ, что хозяевъ дома нѣтъ? Все-то ты врешь! — бормотала баранья шуба.
— Да, вѣдь, кто-жъ ихъ зналъ! Горничная даве сказывала, что въ театрѣ. А все ты виноватъ! Зачѣмъ зарычалъ? Тутъ и не женщину испугать можно. Куда-жъ теперь?
— А сунемся къ Ильѣ Семенычу Налимову, что по лицевой линіи галантерейщикъ. У него давеча большой свѣтъ въ окнахъ былъ. А допрежъ того зайдемъ въ трактиръ, дербалызнемъ.
Зашли въ трактиръ и выпили. Буфетчикъ, «отпустивъ по стаканчику», не позволилъ даже и шубъ снимать, а просилъ поскорѣй отправляться «по добру, поздорову». Черезъ четверть часа они входили по лѣстницѣ къ галантерейщику Налимову. Ихъ остановилъ швейцаръ.
— Вы куда?
— Къ купцу Налимову! Ряженые!
— Нельзя. Никово изъ ряженыхъ не велѣно пускать. У нихъ третьяго дня были ряженые да двѣ серебряныя ложки слимонили.
— Да мы ихъ знакомые, изъ одного съ ними рынка…
— Коли нельзя, такъ нельзя! — крикнулъ швейцаръ.
Ряженые опять вышли на улицу.
— Куда-же теперь? Вотъ незадача-то! — задавали они другъ другу вопросы и чесали затылки.
— Вотъ что! Сунемся къ Скалкинскимъ молодцамъ. Ежели ихняго хозяина нѣтъ дома, такъ можетъ и впустятъ, — сказала, енотовая шуба.
Наняли извощика и поѣхали. По дорогѣ рычали на переходившихъ улицу женщинъ и пугали ихъ. У Скалкиныхъ легонько постучались съ грязной лѣстницы и вызвали знакомаго молодца.
— Можно войдти? Только ты не говори, что это мы, — говорили они ему.
— Можно-то можно, потому самъ въ банѣ, — отвѣчалъ молодецъ. — Только вы, Бога ради, на скору-руку, а то вернется самъ, тогда бѣда.
Ряженые вошли въ молодецкую и начали ходить по комнатѣ и рычать. Одинъ изъ нихъ кричалъ: «смерти или живота?» Другой ревѣлъ фразу: «я разбойникъ и тринадцать душъ загубилъ!» Въ отворенныя двери на нихъ смотрѣла кухарка, горничная, хозяйская жена и двѣ дочки.
— Что-жъ, ряженыхъ-то угостить винцомъ надо, — заговорила хозяйка и полѣзла въ карманъ за ключами.
— Это мы можемъ, потому мы разбойники! Только ужъ намъ и посуду разбойническую подавай, а не какую нибудь рюмку! — кричалъ одинъ изъ ряженыхъ и началъ плясать въ присядку.
Въ это время вернулся изъ бани самъ хозяинъ, и вошелъ въ молодецкую.
— Это что за кабакъ? Ни на минуту отлучиться нельзя! Вонъ! — заоралъ онъ.
Ряженые схватили свои шубы и опрометью выбѣжали на лѣстницу.
— Опять не впопадъ! — разводила руками баранья чуйка. — Даже и угоститься не успѣли. Куда жъ теперь?
— Да ужъ самое лучшее, я полагаю, домой — отвѣчала енотовая шуба. — А то еще куда нибудь, сунешся, такъ еще, пожалуй, шею накостыляютъ! Вотъ незадача-то! Цѣлые два цѣлковыхъ прахомъ пошли! Лучше-бы эти деньги пропить. Цѣлыя двѣ бутылки коньяку на нихъ купить было можно.
— Толкнемся хоть къ нашимъ дворникамъ въ дворницкую. Что-жъ костюмамъ то задарма пропадать!
— А ну ихъ! Еще ихъ-же угощать придется!