Необычайный брак[править]
Прошлою зимою, когда Жан де-Тьевр поселился в уединенной вилле между Ницею и Ментоной, он намеревался только отдохнуть месяца с два, жарясь на солнце и любуясь небом и морем. В сорок пять лет, он уже чувствовал себя истомленным физически и нравственно. Утомление это происходило не столько от увлечений любовью, сколько от игры в любовь, на которую он всегда тратил массу умственной деятельности.
Жак не был дон-Жуаном, но страстным любителем оригинальных приключений. Ему нравились все женщины, однако он всегда выбирал из них самых изящных и незаурядных. Более всего он искал в сношениях с ними какой либо новизны в проявлении чувств, вследствие чего иногда попадал в весьма затруднительные положения, из которых выпутывался часто заставляя других страдать больше, чем он желал и страдая сам сильнее, чем ожидал. Поэтому-то он и решился дать временный отдых своему сердцу. К тому же, таков был совет его врача.
Почти ежедневно он отправлялся бродить по долинке, защищенной от ветра и спускавшейся к морю. Каждый раз, когда светило солнце, он встречал там даму и девушку. Дама имела почтенную наружность, а молодая девушка была красива и, видимо, страдала грудью. Жак привык раскланиваться и обмениваться с ними несколькими фразами. Отходя от них, он думал с банальным состраданием: — Бедняжка!
Он узнал, что от страшной болезни умер сначала отец девушки, потом ее старший брат; что девушку звали мадемуазель Люс; что средства дам были довольно ограничены; что они жили в маленькой комнатке меблированного отеля; что были кротки, всеми сожалеемы и что о них говорили только одно хорошее.
Он заинтересовался ими несколько больше.
Лицо матери, когда дочь не смотрела на нее, выражало бесконечную, безнадежную горесть; эта женщина уже дважды была сиделкою у смертного одра своих близких, видела двое похорон и скоро ей предстояло в третий раз вынести такое же испытание, после которого она останется одна в мире, с сердцем, живущим только прошлым. Жак с уважением смотрел на нее, находившую еще силы слабо улыбаться и принимать веселый вид, ухаживая за своей больною и наряжая будущую покойницу.
Умирающая девушка, бледная как гортензия, с слишком большими глазами, слишком тонким носом, слишком ясным голосом, слишком густыми волосами и голубыми жилками на восковых руках, была так хрупка и прелестна, что хотелось плакать, глядя на ее фигурку, худоба которой скрывалась под складками платья и шалей; слишком слабая, чтобы читать, она роняла свою книгу на песок или забывала на коленях начатую акварель, где паруса лодок походили на цветы, и по целым часам сидела не шевелясь, устремив взор в далекий горизонт.
— О чем думает этот умирающий ребенок, быть может, сознающий свою близкую смерть? — спрашивал себя Жак.
Однажды Люс вязала что-то из белого и голубого шелка, перебирая работу своими длинными маленькими бледными ручками.
— Какую хорошенькую вещь вы вяжете, — сказал ей Жак. — Точно кукольное платьице.
— Это для моей подруги, которая в прошлом году вышла замуж и теперь ожидает ребенка, — отвечала Люс. — Счастливая!
На другой день, Люс сидела на той же скамье возле матери и читала. Должно быть, страница очень заинтересовала ее, потому что Жак по движению ее ресниц видел, что она несколько раз перечитывала одно место. Потом она задумалась и забыла перевернуть страницу. Пройдя позади девушки, Жак заглянул в книгу: то были стихи известного поэта, воспевавшие любовь.
Люс думала: — Я проживу недолго. От меня это скрывают, но я знаю это, потому что у меня та же болезнь, какая была у отца и у брата. Пусть я умру молодою, если так нужно; но раньше мне хотелось бы пожить как другие женщины. Почти все мои подруги замужем, а у тех из них, кто еще в девушках, есть мужчины, которые их любят и ухаживают за ними. Со мною никогда этого не бывало. Я никогда не узнаю, что значит быть любимой, женою, матерью… Я не безобразна. Несколько раз я встречала молодых людей, которым, наверное, я нравилась и которые сначала как будто любили меня. А потом вдруг их поведение изменялось; они переставали обращаться со мною как с молодою девушкою, приметив, что не стоит трудиться и тогда в их глазах выражалась только жалость. Значит, почти сразу видно, что я умираю? Вот это печальнее всего. Этот господин, которого мы встречаем каждый день, недурен и кажется мне очень добрым. Но я едва решаюсь смотреть на него н говорить с ним. Мне страшно снова почувствовать, что для него, как для других, я только больная, с которою нужно обходиться ласково, так как она умирает… Все добры ко мне; никто не сердится па мои капризы. Но самая эта доброта и нежность, с которою все относятся ко мне, ежеминутно напоминают мне то, о чем мне хотелось бы позабыть. О, если бы я могла быть любимой иначе! Только хоть немножко! Я так любила бы того, кто полюбил бы меня не за одну лишь мою слабость и бледность.
Со своей стороны, Жак размышлял:
— Эта девочка прелестна… О, я отлично знаю, что без ее болезни, она может статься, была бы ничтожна. Но эта бледность, эта слабость, мысль о неизбежной смерти… Впрочем, нет: я убежден, что и здоровая она была бы очаровательна! Бедняжка! Я догадываюсь, о чем она думает по целым часам… Что, если доставить ей эту радость? Дать ей иллюзию любви, замужней жизни? Разве не будет добрым делом удовлетворить стремления этой улетающей души и утешить ее призраком настоящей жизни? По пробую! Во всяком случае, в этой комедии не будет ничего худого, да и кто знает, будет ли это комедией до конца?
Вдруг им овладело сомнение.
— А если она не умрет?
Он расспросил врача, лечившего Люс.
— Она погибла! — отвечал он. — Нет ни тени надежды. Самое долгое, если ей осталось прожить три месяца.
— Попытаюсь! — подумал Жак. — Вероятно, это будет лучший поступок моей жизни.
Отправившись к матери Люс, Жак попросил у нее руку ее дочери. Сначала она сочла его за помешанного, но на все ее возражения, он отвечал:
— Я люблю ее, — и прибавил: — Вы не можете сомневаться в моей искренности и честности моих намерений, потому что я богат и не желаю приданого. Если поступок мой безумен, то во всяком случае он не бесчестен. Но как знать, можно ли назвать это безумием?
Он привел примеры необычайных исцелений, и красноречие его зажгло остаток надежды в сердце матери.
— Наконец, ведь я не дикарь, — заключил он, — и если нужно, буду обращаться с вашей дочерью как с больной сестрой. Мы вдвоем будем любить ее и заботиться о ней вот и все.
Он получил разрешение объясниться с Люс и ухаживать за нею в качестве жениха.
При первых произнесенных им словах любви, глаза ее засияли радостью.
— Значит, все-таки еще не совсем верно, что я должна умереть?
| -- Доказательством противного служит мое предложние, дорогая Люс. Ведь я очень рассудителен, и если бы полагал, что вы покинете меня, то конечно не стал бы накликать на себя такое большое горе. Вы будете жить, потому что я вас люблю.
Люс нашла это рассуждение очень убедительным. Не помню, сказал ли я, что Жак прекрасно сохранился и иногда имел вид еще совсем молодого человека.
В течение целого месяца, каждое утро он приносил цветы своей невесте, и по целым часам вел с нею беседы влюбленных. Восхищенная Люс строила планы. Жак иногда противоречил ей и даже немножко бранил ее, как раз в меру для того, чтобы показать ей, что не смотрит на нее больше как на обреченную на смерть больную.
Он устроил брачную спальню: стены обиты были розоватым шелком, покрытым нежным индийским батистом. Изящные гирлянды искусственных гиацинтов подхватывали драпировки у окон и у полу задернутых зеркал; неширокая постель под пологом походила на постель молодой девушки. Вся комната поражала нежностью тонов и воздушностью; невольно чувствовалось, что она убрана так на короткое время.
Сюда, после церемонии, привел он Люс, белее, чем ее подвенечное платье и белые цветы и уже почти умирающую от сильного радостного возбуждения. Посадив ее на колени, он медленно и осторожно начал раздевать е" Она слегка задыхалась; бледные губы ее полуоткрылись, худенькие руки обвили шею мужа, на которого она устремила восторженный взор. Жак поглядел ей в лицо, и сердце его наполнилось бесконечной нежностью. Он прижал ее к своей груди, как дочь и, не осмеливаясь даже поцеловать ее губы, бережно уложил ее в постель, словно маленького ребенка.
Он провел ночь, сидя возле нее и держа ее за руку…
Так прошла неделя.
На восьмой день, за час до смерти, Люс прошептала на ухо Жаку:
— Мой милый, я умираю… Но мне это не слишком тяжело… Я знаю, ты будешь помнить меня всегда, всегда. Благодаря тебе, я узнала счастье быть женою и могла произнести слова: мой муж.
Всю неделю их брачной жизни, Жак проводил каждую ночь, сидя у изголовья умирающей и только один раз, когда она очень металась, он прилег возле нее, чтобы поддержать ее голову и убаюкать ее.
Со времени этого приключения, Жак сильно постарел, впервые изведав любовь и страдание во всей их полноте.
Источник текста: журнал «Вестник моды», 1891, № 29. С. 284.