Обрыв (Гончаров)/Часть V/Глава V
V
Она не выдержала, простилась с гостями и сделала Тушину никому не заметный знак - следовать за собой.
- У себя я вас принять не могу, - сказала она, - а вот пойдемте сюда в аллею и походим немного.
- Не сыро ли, вы нездоровы...
- Ничего, ничего, пойдемте... - торопила она.
Он взглянул на часы, сказал, что через час уедет, велел вывести лошадей из сарая на двор, взял свой бич с серебряной рукояткой, накинул на руку мекинтош и пошел за Верой в аллею.
- Я прямо начну, Иван Иванович, - сказала Вера, дрожа внутренно, - что с вами сегодня? Вы как будто... у вас есть что-то на уме...
Она замолчала, кутая лицо в мантилью и пожимая плечами от дрожи.
Он молча шел подле нее, о чем-то думая, а она боялась поднять на него глаза.
- Вы нездоровы сегодня, Вера Васильевна, - сказал он задумчиво, - я лучше отложу до другого раза. Вы не ошиблись, я хотел поговорить с вами...
- Нет, Иван Иванович, сегодня! - торопливо перебила она, - что у вас такое? я хочу знать... Мне хотелось бы самой поговорить с вами... может быть, я опоздала... Не могу стоять, я сяду, - прибавила она, садясь на скамью.
Он не заметил ни ее ужаса и тоски, ни ее слов, что она тоже готовилась "поговорить с ним". Он был поглощен своей мыслью. А ее жгла догадка, что он узнал все и сейчас даст ей удар ножа, как Райский.
- Ах, пусть! скорей бы только все удары разом!.. - шептала она.
- Говорите же! - сказала потом, мучась про себя вопросами, как и где мог он узнать?
- Сегодня я шел сюда...
- Что же, говорите! - почти крикнула она.
- Не могу, Вера Васильевна, воля ваша!
Он прошел шага два от нее дальше.
- Не казните меня! - едва шептала она.
- Я люблю вас... - начал он, вдруг воротясь к ней.
- Ну, я знаю. И я вас тоже... что за новость! Что же дальше?.. Вы... слышали что-нибудь...
- Где? что? - спрашивал он, оглядываясь кругом и думая, что она слышит какой-нибудь шум. - Я ничего не слышу.
Он заметил ее волнение, и вдруг у него захватило дух от радости. "Она проницательна, угадала давно мою тайну и разделяет чувство... волнуется, требует откровенного и короткого слова..."
Все это быстро пронеслось у него в голове.
- Вы так благородны, прекрасны, Вера Васильевна... так чисты...
- Ах! - вскрикнула она отчаянным голосом, хотела встать и не могла, - вы ругаетесь надо мной... ругайтесь - возьмите этот бич, я стою!.. Но вы ли это, Иван Иванович!
Она с горьким изумлением и мольбой сложила перед ним руки.
Он в страхе глядел на нее.
"Она больна!" - подумал он.
- Вы нездоровы, Вера Васильевна, - с испугом и волнением сказал он ей, - простите меня, что я не вовремя затеял...
- Разве не все равно, днем раньше, днем позже - но все скажете же... говорите же разом, сейчас!.. И я скажу, зачем я позвала вас сюда, в аллею...
Его опять бросило в противную сторону.
- Ужель это правда? - едва сдерживаясь от радости, сказал он.
- Что - правда? - спросила она, вслушиваясь в этот внезапный, радостный тон. - Вы что-то другое хотите сказать, а не то, что я думала... - покойнее прибавила она.
- Нет, то самое... я полагаю...
- Скажите же, перестаньте мучить меня!
- Я вас люблю...
Она поглядела на него и ждала.
- Мы старые друзья, - сказала она, - и я вас...
- Нет, Вера Васильевна, люблю еще - как женщину...
Она вдруг выпрямилась и окаменела, почти не дыша.
- Как первую женщину в целом мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство... нет, это много, я не стою... если одобряете его, как я надеялся... если не любите другого, то... будьте моей лесной царицей, моей женой, - и на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать - и долго не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня, в семейный праздник, в день рождения вашей сестры...
Она всплеснула руками над головой.
- Иван Иванович! - простонала она, падая к нему на руки.
"Нет, - это не радость! - сверкнуло в нем - и он чувствовал, что волосы у него встают на голове - так не радуются!"
Он посадил ее на скамью.
- Что с вами, Вера Васильевна? вы или больны, или у вас большое горе?.. - овладев собою, почти покойно спросил он.
- Большое, Иван Иванович, я умру!
- Что с вами, говорите, ради бога, что такое случилось? Вы сказали, что хотели говорить со мной; стало быть, я нужен... Нет такого дела, которого бы я не сделал! приказывайте, забудьте мою глупость... Что надо... что надо сделать?
- Ничего не надо, - шептала она, - мне надо сказать вам... Бедный Иван Иванович, и вы!.. За что вы будете пить мою чашу? Боже мой! - говорила она, глядя сухими глазами на небо, - ни молитвы, ни слез у меня нет! - ниоткуда облегчения и помощи никакой!
- Что вы, Вера Васильевна! что это, друг мой, за слова, что за глубокое отчаяние?
- Зачем еще этот удар! Довольно их без него! Знаете ли вы, кого любите? - говорила она, глядя на него точно спящими, безжизненными глазами, едва выговаривая слова.
Он молчал, делая и отвергая догадки. Он бросил мекинтош и отирал пот с лица. Он из этих слов видел, что его надежды разлетелись вдребезги, понял, что Вера любит кого-то... Другого ничего он не видел, не предполагал. Он тяжело вздохнул и сидел неподвижно, ожидая объяснения.
- Бедный друг мой! - сказала она, взяв его за руку.
У него сердце сжалось от этих простых слов; он почувствовал, что он в самом деле "бедный". Ему было жаль себя, а еще больше жаль Веры.
- Благодарю вас! - прошептал он, еще не зная, но предчувствуя одно: что она ему принадлежать не может.
- Простите, - продолжал потом, - я ничего не знал, Вера Васильевна. Внимание ваше дало мне надежду. Я дурак - и больше ничего... Забудьте мое предложение и по-прежнему давайте мне только права друга... если стою, - прибавил он, и голос на последнем слове у него упал. - Не могу ли я помочь? Вы, кажется, ждали от меня услуги?
- Стоите ли! А я стою?
- Вы, Вера Васильевна, всегда будете стоять для меня так высоко...
- Я упала, бедный Иван Иваныч, с этой высоты, и никто уж не поднимет меня... Хотите знать, куда я упала? Пойдемте, вам сейчас будет легче...
Она тихо, шатаясь и опираясь ему на руку, привела его к обрыву.
- Знаете вы это место?
- Да, знаю; там похоронен самоубийца...
- Там похоронена и ваша "чистая" Вера: ее уж нет больше... Она на дне этого обрыва...
Она была бледна и говорила с какие-то решительным отчаянием.
- Что такое вы говорите? Я ничего не понимаю... Объясните, Вера Васильевна, - прошептал он, обмахивая лицо платком.
Она привстала, оперлась ему рукой на плечо, остановилась, собираясь с силами, потом склонила голову, минуты в три, шепотом, отрывисто сказала ему несколько фраз и опустилась на скамью. Он побледнел.
Его вдруг пошатнуло. Он как будто потерял равновесие и сел на скамью. Вера и в сумерки увидела, как он был бледен.
- А я думал... - сказал он с странной улыбкой, будто стыдясь своей слабости и вставая медленно и тяжело со скамьи, - что меня только медведь свалит с ног!
Потом подошел к ней.
- Кто он и где он? - шепнул он.
Она вздрогнула от этого вопроса. Так изумителен, груб и неестествен был он в устах Тушина. Ей казалось непостижимо, как он посягает, без пощады женского, всякому понятного чувства, на такую откровенность, какой женщины не делают никому.
"Зачем? - втайне удивлялась она, - у него должны быть какие-нибудь особые причины - какие?"
- Марк Волохов! - смело сказала она, осилив себя.
Он остолбенел на минуту. Потом вдруг схватил свой бич за рукоятку обеими руками и с треском изломал его в одну минуту о колено в мелкие куски, с яростью бросив на землю щепки дерева и куски серебра.
- То же будет и с ним! - прорычал он, нагибаясь к ее лицу, трясясь и ощетинясь, как зверь, готовый скакнуть на врага.
- Он там теперь? - спросил он, указывая на обрыв. Только слышалось его тяжелое дыхание. Она с изумлением глядела на него и отступила за скамью.
- Мне страшно, Иван Иванович, пощадите меня! уйдите! - шептала она в ужасе, протягивая обе руки, как бы защищаясь от него.
- Прежде убью его, потом... уйду! - говорил он, едва владея собой.
- Это вы для меня сделаете, чтоб облегчить меня, или... для себя?
Он молчал, глядя в землю. Потом стал ходить большими шагами взад и вперед.
- Что же мне делать, научите, Вера Васильевна? - спросил он, все еще трясясь от раздражения.
- Прежде всего успокойтесь и скажите, за что вы хотите убить его, и хочу ли я этого?
- Он враг ваш, и следовательно - мой... - чуть слышно прибавил он.
- Врагов разве убивают?
Он потупил голову, увидал разбросанные обломки бича у ног, наклонился, будто стыдясь, собрал их и сунул в карман мекинтоша.
- Я не жалуюсь на него, помните это. Я одна... виновата... а он прав... - едва договорила она с такой горечью, с такой внутренней мукой, что Тушин вдруг взял ее за руку.
- Вера Васильевна - вы ужасно страдаете!
Она молчала. А он с участием и удивлением глядел на нее.
- Я ничего не понимаю, - сказал он, - "не виноват", "не жалуюсь"; в таком случае - о чем хотели поговорить со мной? зачем вы звали меня сюда, в аллею?..
- Я хотела, чтоб вы знали все...
Она, отворотясь, молча глядела к обрыву. И он поглядел туда, потом на нее и все стоял перед ней, с вопросом в глазах.
- Послушайте, Вера Васильевна, не оставляйте меня в потемках. Если вы нашли нужным доверить мне тайну... - он на этом слове с страшным усилием перемог себя, - которая касалась вас одной, то объясните всю историю...
- Ваше нынешнее лицо, особенные взгляды, которые вы обращали ко мне - я не поняла их. Я думала, вы знаете все, хотела допроситься, что у вас на уме... Я поторопилась... Но все равно, рано или поздно - я сказала бы вам... Сядьте, выслушайте меня и потом оттолкните!
Он, положив локти на колени и спрятав лицо в ладони, слушал ее.
Она передала ему в коротких словах историю. Он встал, минуты три ходил взад и вперед, потом остановился перед ней.
- Вы простили его? - спросил он.
- За что? Вы видите, что... я одна виновата...
- И... простились с ним, или... надеетесь, что он опомнится и воротится?
Она покачала головой. "Между нами нет ничего общего... Мы разошлись давно. Я никогда не увижу его".
- Теперь я только начинаю немного понимать, и то не все, - сказал, подумавши, Тушин и вздохнул, как вол, которого отпрягли. - Я думал, что вы нагло обмануты.
- Нет, нет...
- И зовете меня на помощь; думал, что пришла пора медведю "сослужить службу", и чуть было не оказал вам в самом деле "медвежьей услуги", - добавил он, вынимая из кармана и показывая ей обломок бича. - От этого я позволил себе сделать вам дерзкий вопрос об имени... Простите меня, ради бога, и скажите и остальное: зачем вы открыли мне это?
- Я не хотела, чтоб вы думали обо мне лучше, чем я есть... и уважали меня...
- Как же вы это сделаете? Я не перестану думать о вас, что думал всегда, и не уважать не могу.
Какой-то луч блеснул у ней в глазах и тотчас же потух.
- Вы хотите принудить себя уважать меня. Вы добры и великодушны; вам жаль бедную, падшую... и вы хотите поднять ее. Я понимаю ваше великодушие, Иван Иванович, но не хочу его. Мне нужно, чтоб вы знали и... не отняли руки, когда я подам вам свою.
Она подала ему руку, он поцеловал ее. Он с нетерпением и грустью слушал ее.
- Вера Васильевна! - сказал он сдержанным, почти оскорбленным тоном, - я насильно уважать никого не могу. Тушин не лжет. Если я кому-нибудь кланяюсь с уважением, - то и уважаю, или не поклонюсь. Я кланяюсь вам по-прежнему, а люблю - извините, к слову пришлось, - еще больше прежнего, потому что... вы несчастливы. У вас большое горе, такое же, как у меня! Вы потеряли надежду на счастье... Напрасно только вы сказали мне вашу тайну... - прибавил он с унынием, почти с отчаянием. - Если б я узнал ее и не от вас, я бы уважать вас не перестал. Этой тайны вы не обязаны поверять никому. Она принадлежит вам одной, и никто не смеет судить вас.
Он едва договорил и с трудом вздохнул, скрадывая тяжесть этого вздоха от Веры. Голос у него дрожал против воли. Видно было, что эта "тайна", тяжесть которой он хотел облегчить для Веры, давила теперь не одну ее, но и его самого. Он страдал - и хотел во что бы то ни стало скрыть это от нее...
- Все равно, я должна была сказать вам ее сегодня же, когда вы сделали предложение... Обмануть я вас не могла.
Он отрицательно покачал головой.
- На мое предложение вы могли отвечать мне коротким нет. Но как вы удостоиваете меня особой дружбы, то объяснили бы ласково, с добротой, чтоб позолотить это нет, что вы любите другого, - вот и все. Я не спросил бы даже - кого. А тайну... должны были сберечь про себя; тут не было бы никакого обмана. Вот если б вы, любя другого, приняли мое предложение... из страха, или других целей... это был бы обман, "падение", пожалуй, "потеря чести". Но вы этого никогда бы не сделали. А то... - Он головой кивнул на обрыв и шепотом добавил, будто про себя, - несчастье... ошибка...
Он едва говорил, перемогая с медвежьей силой внутреннюю муку, чтоб она не заметила, что было в нем самом.
- Несчастье! - шептал он, - он уйдет прав из обрыва, а вы виноваты! Где же правда?..
- Все равно, я сказала бы вам, Иван Иванович. Это не для вас нужно было, а для меня самой... Вы знаете... как я дорожила вашей дружбой: скрыть от вас - это было бы мукой для меня. Теперь мне легче - я могу смотреть прямо вам в глаза, я не обманула вас.
Она не могла говорить от прихлынувших слез и зажала лицо платком. Он чуть не заплакал сам, но только вздрогнул, наклонился и опять поцеловал у ней руку.
- Вот это другое дело; благодарю вас, благодарю! - торопливо говорил он, скрадывая волнение. - Вы делаете мне большое добро, Вера Васильевна. Я вижу, что дружба ваша ко мне не пострадала от другого чувства, значит она сильна. Это большое утешение! Я буду счастлив и этим... со временем, когда мы успокоимся оба...
- Ах, Иван Иванович, если б можно было вычеркнуть этот год жизни...
- Забыть его скорей: это и будет все равно что вычеркнуть...
- А где взять забвения и силы перенести?
- У друзей, - шепнул он, - и в том числе... у меня...
Она вздохнула будто свободнее - будто опять глотнула свежего воздуха, чувствуя, что подле нее воздвигается какая-то сила, встает, в лице этого человека, крепкая, твердая гора, которая способна укрыть ее в своей тени и каменными своими боками оградить - не от бед страха, не от физических опасностей, а от первых, горячих натисков отчаяния, от дымящейся еще язвы страсти, от горького разочарования.
- Я верю вашей дружбе, Иван Иванович. Благодарю вас, - говорила она, утирая слезы. - Мне немного легче... и было бы еще легче, если б... не бабушка.
- Она еще не знает? - спросил он и вдруг замолчал, почувствовав, что в вопросе его был упрек.
Он потупил голову, представляя себе, как это поразит Татьяну Марковну, но остерегался обнаружить перед Верой свою боязнь.
- Сегодня, вы видите, гости, нельзя. Завтра она все узнает... Прощайте, Иван Иваныч, я ужасно страдаю - пойду и лягу.
Он глядел на Веру долго.
"Боже мой! какой слепой дурак этот Волохов - или какая... бестия!" - думал он с дрожью ярости.
- Не прикажете ли чего-нибудь? не нужно ли вам... - спросил он.
- Да, попросите Наташу приехать завтра, или послезавтра, ко мне.
- А мне можно побывать на той неделе? - спросил он робко, - узнать, успокоились ли вы...
- Успокойтесь сами, Иван Иваныч, - и прощайте теперь. Я едва держусь на ногах...
Он простился с ней и так погнал лошадей с крутой горы, что чуть сам не сорвался с обрыва. По временам он, по привычке, хватался за бич, но вместо его под руку попадали ему обломки в кармане; он разбросал их по дороге. Однако он опоздал переправиться за Волгу, ночевал у приятеля в городе и уехал к себе рано утром.