ОБЫКНОВЕННАЯ ЖЕНЩИНА.[править]
Звали эту женщину — Зоя, имя легкое, не имѣющее вѣса, золотистое, все насквозь пронизанное желтыми лучами солнца, вызывающее мысль о свѣтлыхъ коротко подстриженныхъ кудряхъ и тонкой атласной кожѣ съ голубыми жилками; губки розовыя, ножки маленькія, голосокъ, какъ серебряная ниточка.
Вотъ какое представленіе вызываетъ у меня имя — Зоя. А, можетъ быть, все это потому, что носительница имени „Зоя“ — была дѣйствительно такова по внѣшности.
Мы съ ней жили вмѣстѣ и, не могу сказать, чтобы жили плохо…
Но я никакъ немогъ отдѣлаться отъ мысли, что она не настоящій человѣкъ, втайнѣ смотрѣлъ на нее, какъ на забавную игрушку, и однажды, когда она, наморщивъ лобъ, спросила меня въ упоръ:
— Скажи, ты уважаешь меня?
Я упалъ съ съ оттоманки на диванъ и сталъ корчиться отъ невыносимаго смѣха отчасти утрированнаго" отчасти — настоящаго.
— Чудакъ ты, человѣчина, — отвѣчалъ я ей, успокаивая. — На что тебѣ мое уваженіе? Ты бы ревѣла отъ муки и тоски, если бы я тебя уважалъ. Ну, за что тебя уважать, скажи на милость?
— За что?
Она немного растерялась.
— Какъ, за что? Ну за то, что я… гм! Порядочный человѣкъ. За то, что я къ тебѣ хорошо отношусь… Ну, за то, что я… тебѣ нравлюсь.
— Замѣчательный ты человѣчинаі Развѣ за это уважаютъ? За это любятъ.
— Такъ ты меня любишь?
— Ну, конечно.
— Значитъ, я лучше всѣхъ?
— Помилуй, какъ такъ ты лучше всѣхъ? Не дай Богъ, если бы ты была лучше всѣхъ… Тогда всѣ мужчины повлюблялись бы въ тебя и я ужъ никакъ не могъ бы протолпиться къ твоему сердцу… Нѣтъ, конечно, есть на свѣтѣ женщины лучше тебя.
Она опечалилась… Опустила голову и сказала, растерянно разглаживая пальчикомъ шовъ диванной подушки.
— Вотъ тебѣ и разъ… я этого отъ тебя не ожидала…
А я разсматривалъ ее близко-близко, какъ естествоиспытатель — рѣдкаго звѣрька, и мнѣ было смѣшно-смѣшно.
— Ну, посуди сама! Голубь мой золотой: не можетъ же быть, чтобы ты была лучше всѣхъ… Есть женщины лучше тебя? Есть. Красивѣе? Есть. Обаятельнѣе? Есть.
Она криво усмѣхнулась.
— Ну, въ такомъ случаѣ, я счастливѣе тебя: ты, по моему, самый умный, самый красивый, самый обаятельный…
— Ты такъ думаешь? А, по, моему, я вотъ что: я человѣкъ 35 лѣтъ, шатенъ, лицо пріятное, особыхъ примѣтъ нѣтъ, умъ не государственный, а такъ, для домашняго обихода, а что касается обаянія, то почему же, чертъ возьми, меня окружаютъ десятки женщинъ которымъ даже въ голову не придетъ обратить на меня благосклонное вниманіе.
— Господи, ты мой. Господи, какой вздоръ несетъ этотъ человѣкъ! Знаешь, какой ты? Я тебя опишу: у тебя глаза горятъ, какъ — двѣ звѣздочки, улыбка твоя туманитъ голову, а голосъ твой проникаетъ въ самое сердце и прямо переворачиваетъ его. Знаешь, на кого ты похожъ? На серебряннаго тигра, вотъ на кого.
— Не видалъ такихъ. Они чтожъ, эти серебряные тигры, также носятъ визитку, темный галстукъ и по буднимъ днямъ ходятъ на службу?
— Ты — глупый.
— Не скажу. Недалекій — пожалуй, но глупый — это уже крайность.
— Слушай, — прошелестѣла она на ухо, прижимаясь ко мнѣ. — Я сказала тебѣ, какой ты…
— Ну?
— Теперь же скажи мнѣ, какая я?
— Ты? Зовутъ тебя Зоя, ты ниже средняго женскаго роста, волосы у тебя очень хорошіе, грудь немного полнѣе, чѣмъ бы слѣдовало, а ноги немного короче, чѣмъ это требуется правилами женскаго сложенія. Но и то и другое — слѣдствіе твоего роста. Таковы ужъ всѣ маленькія женщины. Глаза красивые, но поставлены другъ къ другу ближе, чѣмъ слѣдуетъ. Ручка малюсенькая, но ногти, хотѣлось бы, чтобы были поуже.
Она встала и отшатнулась отъ меня, блѣдная съ широко раскрытыми, остановившимися глазами.
— Постой! И ты осмѣлнваешься говорить, что любишь меня?! Меня, съ большой грудью, съ короткими ногами, съ широкими ногтями— ты говоришь, что любишь меня?!!
Она упала на диванъ, и слезы, какъ вешнія воды съ горъ, хлынули изъ глазъ ея.
А я сидѣлъ, задумчиво опершись подбородкомъ о свою спокойную холодную руку, и внимательно разсматривалъ плачущую женщину.
И думалъ:
— Понять женщину легко, но объяснить ее трудно. Какое это нечеловѣческое, выдуманное чьей-то разгоряченной фантазіей существо! Что можетъ быть общаго между мной и ею, кромѣ физической близости и примитивныхъ домашнихъ интересовъ?
А она рыдала, исходила слезами, изрѣдка ударяясь головой о собственный, сложенный на спинкѣ дивана, руки:
— А ято, глупая, думала все время, что мы созданы другъ для друга!! Еще давеча, когда къ чаю подали печенье, и ты выбралъ только соленое, то я подумала: Господи, какъ много между нами общаго, хым… хым…
— Между нами — общее?! Что за ересь говоришь ты? Съ какой стороны мы похожи другъ на друга? Я — большой толстый сильный, ты маленькая крупная, закутанная въ кружевныя тряпки и ленты. Я дымлю папиросами, какъ фабричная труба. Ты задыхаешься отъ этого дыма, какъ моль отъ нафталина. Попробуй надѣть на меня то, что носите вы: туфли на высоченныхъ каблукахъ, паутинныя панталоны, кофточку изъ кисеи, корсетъ. Я сдѣлаю нѣсколько шаговъ и послѣдовательно: упаду, простужусь на смерть и задохнусь отъ корсета, однимъ словомъ — погибну. Ну, что же общаго между нами? А попробуй надѣть мужской костюмъ на хорошо сложенную женщину — и спереди и сзади это будетъ такъ нехудожественно, такъ не эстетично… Правда, худыя женщины могутъ надѣвать мужской костюмъ, но это только тогда, когда у нихъ нѣтъ ни груди, ни бедеръ, то есть, когда онѣ похожи на мужчину.
Она подняла на меня страдающіе, заплаканные глаза… — Это все пустяки, все внѣшнія различія, а я говорю о духовномъ сродствѣ.
— Увы, гдѣ оно?.. мужчина почти всегда духовно и умственно превосходить женщину…
Ея глаза засверкали.
— Да?!! Ты такъ думаешь? А что, если я тебѣ скажу, что у насъ въ Кіевѣ были мужъ и жена Тиняковы, и — знаешь ли ты это? — она окончила университетъ, была адвокатомъ, а онъ имѣлъ рыбную торговлю!! Вотъ тебѣ!
— Дитя ты мое неразумное,— засмѣялся я, ласково, какъ ребенка, усаживая ее на колѣни. — Да вѣдь ты сама сейчасъ подчеркнула разницу между нами. Замѣть, что я мужчина, всегда говорю о правилѣ, а ты — бѣдная логикой, обыкновенная женщина, — сейчасъ же подносишь мнѣ исключеніе. Бѣдная головушка! Всѣ люди имѣютъ на рукахъ десять пальцевъ — и я говорю объ этомъ… А ты видѣла въ паноптикумѣ мальчишку съ двѣнадцатью пальцами — и думаешь, что въ этомъ мальчишкѣ заключено опроверженіе всѣхъ моихъ теорій о десяти пальцахъ.
— Ну, конечно, — удивилась она. — Какъ же можно говорить о томъ, что правило — десять пальцевъ, когда (ты же самъ говоришь!) существуютъ люди съ двѣнадцатью пальцами.
Говоря это, она дѣловито бѣгала по комнатѣ, уже забывъ о своихъ горькихъ слезахъ, и дѣловито переставляла какія-то фарфоровыя фигурки и какіето цвѣты въ вазочкахъ. И вся она въ своихъ туфелькахъ на высокихъ каблукахъ, въ нечеловѣческомъ пеньюарѣ изъ кружевъ, и ленточекъ, съ золотистой подстриженной кудрявой головкой и еще не высохшими отъ слезъ глазами, съ ея покровительственнымъ тономъ, которымъ она произнесла послѣднія слова — вся она, эта спокойно чирикающая птица, не вѣдающая надвигающейся грозы моего къ ней равнодушія — вся она, какъ вихремъ, неожиданно закружила мое сердце. Лопнула какаято плотина, и жалость къ ней, острая и незбывная жалость, которая сильнѣе любви, — затопила меня всего.
— Вотъ я сейчасъ только рѣшилъ въ душѣ своей, что не люблю ее и прогоню отъ себя… А куда пойдетъ она, эта глупая жалкая нелѣпая пичуга, которая видитъ въ моихъ глазахъ звѣзды, а въ манерѣ держаться — какого-то несуществующаго въ природѣ серебристаго тигра. Что она знаетъ? Какимъ богамъ, кромѣ меня, она можетъ молиться? Она, назвавшая меня вчера своимъ голубымъ сіяющимъ принцемъ (и чина такого нѣтъ, прости ее Господи!).
А она, постукивая каблучками, подошла ко мнѣ, толкнула розовой ладонью въ лобъ и торжествующе сказала:
— Ага, задумался! Убѣдила я тебя? Такой большой и такъ легко тебя переспорить…
Жалость, жалость, огромная жалость къ ней, огненными языками лизала мое черствое одеревянѣвшее сердце.
Я привлекъ ее къ себѣ и сталъ цѣловать. Никогда не цѣловалъ я ее болѣе нѣжно и пламенно.
— Ой, оставь, — вдругъ тихонько застонала она. — Больно.
— Что такое?!
— Вотъ видишь, какой ты большой и глупый… Я хотѣла сдѣлать тебѣ сюрпризъ, а ты… Ну, да! Что ты такъ смотришь? Черезъ семь мѣсяцевъ насъ будетъ уже трое… Ты доволенъ?
Я долго не могъ опомниться.
Потомъ нѣжно посадил ь ее къ себѣ па колѣни и разглядывая ея лицо съ тѣмъ же напряженнымъ любопытствомъ, съ какимъ вивисекторъ разглядываетъ кролика — спросилъ недовѣрчиво: — Слушай, и ты не боишься?
— Чего?..
— Да вотъ этого… ребенка… Вѣдь роды, вообще опасная штука.
— Бояться твоего ребенка? — Мягко, непривычно мягко усмѣхнулась она. — Что ты, опомнись… Вѣдь это же твой ребенокъ.
— Послушай… Можно еще устроить все это…
— Нѣтъ!
Это прозвучало какъ выстрѣлъ. Послѣдующее было мягче, шутливѣе:
— А ты правъ: между мужчиной и женщиной большая разница…
— Почему?
— Да я думаю такъ: если бы дѣтей должны были рожать не женщины, а мужчины— они бѣжали бы отъ женщинъ, какъ отъ чумы…
— Нѣтъ, — серьезно возразилъ я. — Мы бы отъ женщинъ, конечно, не бѣгали. Но дѣтей бы у насъ не было — это фактъ.
— О, я знаю. Мы, женщины, гораздо храбрѣе, мужественнѣе васъ. И знаешь: это будетъ превесело: насъ было двое — станетъ трое.
Потомъ она долго испытующе поглядѣла на меня:
— Скажи ты меня не прогонишь?
Я смутился.
— Съ чего ты это взяла? Развѣ я говорилъ тебѣ о чемъ-нибудь подобномъ?
— Ты не говорилъ, а подумалъ. Я это почувствовала.
— Когда?
— Когда переставляли цвѣты, а ты сидѣлъ тутъ на отоманкѣ и думалъ. Думалъ ты: на что она мнѣ — прогоню-ка я ее.
Я промолчалъ, а про себя подумалъ другое: „чортъ знаетъ, кто ихъ сочинилъ, такихъ… Умомъ увѣрена что люди о двѣнадцати пальцахъ, а чутьемъ знаетъ то, что на секунду мелькнуло въ темныхъ глубинахъ моего мозга…"
— Ты опять задумался, но на этотъ разъ хорошо. Вотъ теперь ты миляга.
Разгладила мои усы, поцѣловала ихъ кончики и въ раздумьѣ сказала:
— Пожалуй, что ты больше всего похожъ на зайца: у тебя такіе же усики...
— Нѣтъ, ужъ извини: мнѣ серебристый тигръ больше по душѣ!.
— Ну, не надо плакать, — покровительственно хлопнула она меня по плечу. — Конечно, ты тигръ серебряный, а усики изъ золота съ брилліантами.
Я глядвлъ на нее и думалъ:
— Ну кому она нужна такая. Нѣтъ нельзя ее прогнать. Пусть живетъ со мной.
— Ну, послушай... Ну, посуди самъ: развѣ это не весело? Насъ сейчасъ двое, а черезъ семь мѣсяцевъ будетъ трое.
И туть она ошиблась, какъ ошибалась во многомъ: черезъ семь мѣсяцсвъ насъ было по прежнему двое — я и сынъ.
Она умерла отъ родовъ.
Мнѣ очень жалко ее.
