Очерки и рассказы из старинного быта Польши (Карнович)/Ян Собеский под Веною/ДО

Добавить ссылки
Материал из Викитеки — свободной библиотеки

Недалеко отъ Варшавы, на небольшомъ пригоркѣ, называемомъ Маримонтомъ, т. е. горою Маріи (Mariae mons), королева Марія-Казиміра, жена короля Яна III Собѣскаго, построила маленькій загородный дворецъ. Дворецъ этот былъ окруженъ въ ту пору густымъ лѣсомъ, который обхватывалъ кругомъ почти всю тогдашнюю Варшаву, и въ которомъ водилось много дикихъ звѣрей. Въ этомъ лѣсу любилъ охотиться Собѣскій.

Однажды, въ исходѣ августа 1683 года, громкіе звуки охотничьихъ роговъ и лай собакъ дали знать королевѣ Маріи-Казимірѣ, что въ Маримонту приближается король, возвращавшійся въ то время съ охоты на пиръ, устроенный для него королевой. На этомъ пиру Янъ III, окруженный первѣйшими сановниками королевства, далъ слово, что онъ не приметъ мира, предложеннаго ему грозною въ ту пору Турціею, и что онъ пойдетъ для избавленія Вѣны, къ которой, какъ страшныя тучи, приближались съ юга турецкія полчища.

Храбрый Собѣскій сдержалъ свое слово.

11-го сентября того же года король, при заходѣ солнца, располагался лагеремъ на горѣ Каленбергъ вблизи Вѣны. Громадныя башни церкви Св. Стефана величаво возвышались передъ королемъ на гаснувшемъ небѣ, а съ занятой Собѣскимъ горы онъ могъ ясно видѣть всю столицу римско-нѣмецкаго кесаря, которая какъ будто лежала у его ногъ. Турецкія войска были въ это время расположены подъ Вѣною на протяженіи слишкомъ полмили. Вскорѣ послѣ прихода поляковъ въ Вѣнѣ поднялся сильный вихорь, съ ожесточеніемъ подулъ онъ противъ польскаго лагеря, подымая въ воздухѣ огромные клубы пыли и засыпая ею глаза польскихъ всадниковъ, которые отъ сильныхъ порывовъ вихря едва могли удержаться на коняхъ. Двадцать шесть часовъ сряду бушевала непогода.

Между тѣмъ для короля на опушкѣ дубовой рощи разбили небольшой наметъ и въ немъ разостлали на землѣ его походную постель. Король усѣлся на постели, а передъ нимъ стали въ почтительномъ молчаніи вожди польской рати.

— Не знаю я, на кого мнѣ положиться, — сказалъ въ раздумьи Собѣскій, — самъ я усталъ, и мнѣ непремѣнно нужно отдохнуть передъ завтрешней работой, а между тѣмъ нынѣшней ночью вѣнскій комендантъ будетъ давать мнѣ сигналы, нельзя пропускать ихъ, но я такъ усталъ, что никакъ не могу наблюдать за ними самъ.

— Положитесь на меня, ваше величество! — громко и торопливо сказалъ королевскій конюшій, стараясь предупредить этими словами всѣхъ находившихся въ наметѣ, изъ которыхъ, какъ онъ зналъ, каждый наперерывъ готовъ былъ предложить королю свои услуги.

— Хорошо, — сказалъ ласково король и затѣмъ отдалъ по своему войску слѣдующій лозунгъ: «Во имя Богородицы помоги намъ Господи!»

Послѣ этого распоряженія король привѣтливымъ поклономъ далъ знакъ своимъ сподвижникамъ, чтобъ они удалились изъ намета. По выходѣ ихъ, Собѣскій улегся на постели и вскорѣ заснулъ. Между тѣмъ конюшій сѣлъ въ дверяхъ намета, на деревянной скамеечкѣ, которую королевскій стремянной всегда возилъ за Яномъ III, такъ какъ онъ, по своей тучности, не могъ сѣсть на коня, не ставши одной ногой на скамейку. Ровно въ полночь взвилась ракета надъ башней Св. Стефана.

— Ваше величество! — крикнулъ громко конюшій, — первый сигналъ поданъ.

— Это значитъ, — отвѣчалъ пробудившись Собѣскій, — что они переправились благополучно черезъ Дунай.

Спустя нѣсколько времени, на темномъ небѣ разсыпалась красными искрами другая ракета.

— Ваше величество! — крикнулъ такъ же громко конюшій, — второй сигналъ поданъ.

— Это значитъ, — проговорилъ король, — что они двинулись изъ укрѣпленій.

Прошло немного времени, и снова надъ тихой и погруженной во мракъ Вѣной сверкнула и лопнула ракета.

— Ваше величество! уже третій сигналъ поданъ! — громче прежняго крикнулъ конюшій, входя въ королевскій наметъ.

Король быстро поднялъ съ подушки голову, и сталъ набожно креститься, приговаривая:

— Да будетъ прославлено имя Господне! — это значитъ, что они подошли къ намъ на помощь.

Сказавъ это, король завелъ часы съ будильникомъ, поставивъ стрѣлку на трехъ часахъ; послѣ этого онъ улегся на постель, закрылъ глаза и заснулъ богатырскимъ сномъ. Конюшій между тѣмъ дремалъ на скамейкѣ, покачивая голову то внизъ, то изъ стороны въ сторону. Вскорѣ послѣ полуночи вихорь унялся, звѣзды ярко засверкали на темномъ небѣ, тихая и ясная ночь предвѣщала погодное утро.

Въ три часа будильникъ въ наметѣ Собѣскаго сперва зашипѣлъ, а потомъ принялся стучать и звенѣть. Король встрепенулся на постели.

— Кто тутъ? — крикнулъ онъ громкимъ голосомъ.

На зовъ короля прибѣжалъ одинъ изъ шляхтичей, спавшихъ подлѣ королевскаго намета.

— Бѣги поскорѣе къ ксендзамъ-капелланамъ, — сказалъ Собѣскій, — разбуди ихъ и скажи, чтобы они велѣли составить алтари изъ барабановъ, и чтобы сами готовились служить обѣдню.

Опрометью побѣжалъ шляхтичъ исполнять королевское предписаніе. Между тѣмъ проснулся и конюшій; король взялъ отъ него скамеечку, положилъ на нее листъ бумаги, и сидя на постели принялся писать письмо къ женѣ. Настоящее письмо короля, какъ и вообще всѣ его письма къ королевѣ Маріи-Казимірѣ, начиналось слѣдующимъ обычнымъ привѣтствіемъ:

«Единственная отрада моей души и моего сердца, моя прехорошенькая и моя премиленькая Маруся!»

Въ письмѣ своемъ Собѣскій подробно разсказывалъ женѣ о своей счастливой переправѣ черезъ Дунай, онъ описывалъ ей имперскихъ князей, которые съ своими небольшими отрядами прибыли въ Вѣнѣ на подмогу, и которые поступили подъ его главное начальство; Собѣскій сообщалъ Маріи-Казимірѣ о трудахъ и лишеніяхъ войска во время похода, а также о той страшной непогодѣ, которую привелось испытать полякамъ передъ Вѣной. Ужасный, двадцати-шести-часовой вихорь Собѣскій простодушно приписывалъ колдовству великаго визиря, который, по словамъ короля, былъ великій чародѣй. Письмо свое король окончилъ замѣчаніемъ о томъ, что по всей вѣроятности рѣшительный бой между поляками и турками будетъ не ранѣе, какъ дня черезъ два: королевскому войску, утомленному не близкимъ походомъ, необходимъ былъ порядочный отдыхъ; нужно было также построитъ батареи и полевыя укрѣпленія; а между тѣмъ на дѣлѣ Собѣскому пришлось биться съ турками въ тотъ же день, въ который онъ отправилъ свое письмо въ Варшаву.

Окончивъ письмо, король вышелъ къ войску и въ виду его благоговѣйно отслушалъ обѣдню подъ открытымъ небомъ, а какъ только стало подниматься солнце, король и гетманъ приказали войскамъ садиться на коней. Скоро загремѣли трубы, литавры и барабаны, а спустя немного времени, съ вершины Каленберга потянулись густыми рядами конница, пѣхота и артиллерія, занимая назначенныя имъ мѣста.

На широкомъ пространствѣ растилался передъ поляками укрѣпленный лагерь великаго визиря Кара-Мустафы и его сподручника — крымскаго хана. Съ изумленіемъ услышалъ визирь о томъ, что на него наступаютъ поляки; онъ сперва не повѣрилъ этой грозной вѣсти и опрометью выбѣжалъ изъ своей ставки, стараясь убѣдиться своими глазами въ справедливости этой вѣсти. Легко убѣдился визирь, что онъ имѣетъ дѣло съ тѣмъ, кто еще и прежде такъ безпощадно громилъ турецкія полчища, потому что утреннее солнце ярко освѣщало знамена Собѣскаго.

— О, король! — воскликнулъ съ отчаяніемъ визирь, — какъ жестоко ты поступаешь со мной!

Между тѣмъ войска Яна III становились въ боевой порядокъ. Король былъ постоянно впереди ихъ. На немъ, въ это славное для него утро, былъ надѣтъ суконный кунтушъ голубаго цвѣта, бѣлый шелковый жупанъ и литой золотой поясъ, на головѣ былъ серебряный шишакъ съ золотымъ одноглавымъ орломъ. Король былъ верхомъ на конѣ золотисто-гнѣдой масти. На правой сторонѣ королевскаго сѣдла былъ притороченъ небольшой барабанъ, въ который, время отъ времени, ударялъ король, призывая къ себѣ условленнымъ числомъ ударовъ того или другаго изъ польскихъ военоначальниковъ.

За Яномъ III безотлучно слѣдовали стремянной и щитоносецъ; послѣдній держалъ въ рукѣ щитъ съ королевскимъ гербомъ, въ которомъ на золотомъ полѣ была изображена черная воловья голова, пронзенная мечомъ. За Яномъ III слѣдовалъ также королевскій хорунжій, на древкѣ его значка горделиво развѣвались соколиныя перья; по этимъ перьямъ королевскія войска должны были узнавать то мѣсто, гдѣ во время боя находился Собѣскій.

Королевичъ Якубъ не отставалъ ни на шагъ отъ своего отца; онъ былъ въ серебряномъ шишакѣ, въ латахъ и имѣлъ у сѣдла такъ называемый кончаръ, оружіе въ родѣ меча, заостренное съ обѣихъ сторонъ.

Когда все войско окончательно стало въ боевой порядокъ, то король приказалъ сѣрадзскому воеводѣ Щенсному Потоцкому, чтобъ онъ первый ударилъ на турокъ съ своей гусарской хоругвью. Исполняя приказанія государя, воевода выѣхалъ впередъ передъ своимъ отрядомъ; по командѣ его гусары нагнули къ землѣ пики, и склонивъ немного свои головы, покрытыя блестящими шишаками, пустились, какъ вихорь, во весь опоръ противъ показавшейся передъ ними турецкой конницы. Шумѣли и вѣяли холодомъ крылья изъ орлиныхъ и соколиныхъ перьевъ, прикрѣпленныя, по обычаю того времени, за плечами гусаровъ. Съ пронзительнымъ свистомъ прорѣзывали воздухъ ихъ длинныя пики, шелестя своими разноцвѣтными значками. Все это сливалось въ какой-то неопредѣленный, но грозный гулъ; казалось, что на врага неслась теперь стая какимъ-то чудовищныхъ птицъ, закованныхъ въ стальные доспѣхи.

Не выдержала турецкая конница дружнаго и неожиданнаго натиска поляковъ; ошеломленная и разстроенная, она въ безпорядкѣ попятилась назадъ; турецкіе кони, испуганные видомъ крылатыхъ всадниковъ, бѣшено метались изъ стороны въ сторону, закусывали удила, ржали, становились на дыбы и сбрасывали съ себя оробѣвшихъ турокъ. Опомнившись однако отъ перваго испуга и видя малочисленность поляковъ, турки собрались снова и съ грознымъ гикомъ окружили со всѣхъ сторонъ отрядъ сѣрадзскаго воеводы. Вѣрная гибель угрожала его хоругви. Въ это время проворно спѣшилась съ коней панцырная хоругвь другаго Потоцкаго, Станислава, старосты калишскаго, и кинулась на выручку своихъ погибавшихъ товарищей.

Завязалась жестокая сѣча. Между тѣмъ на другомъ концѣ равнины засѣвшіе за окопами янычары осыпали поляковъ градомъ пуль. Три раза ходили на штурмъ окоповъ поляки и три раза устилали къ нимъ путь своими трупами. Наконецъ, только послѣ четвертой ожесточенной и самой продолжительной схватки, окопы достались полякамъ.

Въ это время Собѣскій двинулъ часть своихъ войскъ прямо на визирскую ставку; съ неудержимымъ напоромъ рванулись впередъ поляки. Тщетно визирь, окруженный плотною толпою своихъ тѣлохранителей, приказалъ распустить большое знамя Магомета, желая этимъ воодушевить свои оробѣвшія рати во имя Аллаха и его пророка. Но горсть храбрецовъ скоро пробилась до этого знамени и къ ужасу Кара-Мустафы овладѣла имъ.

— Спасай меня, если можешь! — вскрикнулъ въ отчаяніи визирь, обращаясь къ бывшему близъ него татарскому хану.

— Я знаю короля польскаго, — отвѣчалъ татаринъ, — онъ спуску не дастъ! Мнѣ теперь не до тебя, только бы самому мнѣ улизнуть отсюда! Прощай!..

И съ этими словами ханъ ударилъ нагайкою своего коня и поскакалъ во весь опоръ съ поля битвы. Слѣдомъ за нимъ помчался и великій визирь. Видя, что на обоихъ крылахъ непріятель дрогнулъ, самъ король ударилъ на турецкій лагерь. Тщетно отстаивали его янычары съ мужествомъ, доходившимъ до отчаянія. Собѣскій скоро овладѣлъ турецкимъ укрѣпленіемъ.

Но опасность для Вѣны, не смотря на успѣхъ Яна III, еще не миновала; часть янычаровъ пошла на штурмъ императорской столицы, а между тѣмъ турецкіе полки, обратившіеся въ бѣгство, оставались безъ преслѣдованія. Собѣскій выходилъ въ это время изъ себя, досадуя на то, что комендантъ Штаренбергъ не воспользовался удобной минутой для того, чтобы, сдѣлавъ вылазку, отбить штурмъ и потомъ преслѣдовать бѣжавшихъ.

— Не будь я король, — сказалъ онъ въ припадкѣ гнѣва, — если завтра не велю повѣсить Штаренберга посреди Вѣны; непріятель бѣжитъ, а онъ съ двадцати-тысячнымъ гарнизономъ точно дремлетъ!

Впрочемъ, отбивать штурмъ янычаровъ отъ Вѣны было напрасно: едва только они узнали, что великій визирь и ханъ бѣжали съ поля битвы, какъ сами послѣдовали ихъ примѣру. Густыя толпы янычаровъ поспѣшно отхлынули отъ стѣнъ Вѣны и пустились въ разсыпную во всѣ стороны.

Но Собѣскій былъ не Штаренбергъ. Онъ воспользовался разстройствомъ турокъ. Быстро ударивъ въ тылъ бѣгущихъ, онъ на большомъ пространствѣ кололъ, рубилъ и топталъ непріятеля. Увидя же, что турки разбиты и разсѣяны окончательно, Собѣскій приказалъ прекратить преслѣдованіе.

Солнце было уже высоко и припекало сильно. Король и войско были утомлены, и по удаленіи турковъ они расположились на отдыхъ въ захваченномъ ими турецкомъ лагерѣ. Король занялъ ставку визиря и тотчасъ же принялся писать письмо къ своей дорогой Марусѣ. Въ этомъ письмѣ Янъ III передавалъ своей женѣ всѣ подробности славнаго боя и упомянулъ, что турецкій лагерь былъ такъ обширенъ, какъ Львовъ или Варшава. Слова короля были вполнѣ справедливы, потому что лагерь Кара-Мустафы могъ вмѣстить въ себѣ не только трехъ-сотъ тысячное турецкое войско, но и огромный турецкій обозъ, а также множество плѣнниковъ, захваченныхъ турками. Когда же въ этомъ лагерѣ расположилось польское войско съ вспомогательными отрядами имперскихъ князей, то въ общей сложности вся армія Собѣскаго заняла только четвертую часть турецкаго лагеря. Это обстоятельство ясно показывало какой неравный бой выдержалъ Янъ III подъ Вѣною.

Среди торжества побѣдителей наступилъ вечеръ, а за нимъ и ночь. Король, не смотря на утомленіе, не ложился спать, но продолжалъ писать письмо къ своей женѣ. Въ полночь страшный грохотъ встревожилъ все войско, всѣ проснулись и засуетились, стали заряжать ружья, садиться на коней, а пѣхота выстроилась въ боевой порядокъ. Самъ король былъ уже верхомъ, когда оказалось, что тревога была напрасна. Весь ночной переполохъ объяснился тѣмъ, что поляки въ нѣсколькихъ мѣстахъ подожгли огромные пороховые склады, оставленные близъ лагеря убѣжавшими турками. Отъ взрыва пороха дрогнула земля. Описывая этотъ случай своей Марусѣ, король замѣчалъ, что онъ «видѣлъ подобіе страшнаго суда». Къ счастію, однако, не смотря на ужасный взрывъ, никто не былъ ни убитъ, ни раненъ.

Богатая добыча досталась побѣдителямъ. По словамъ короля, цѣнность того, что поляки забрали въ турецкомъ лагерѣ подъ Вѣною, нельзя даже было сравнить съ тѣмъ что они отбили у турокъ подъ Хотиномъ, хотя и тамъ досталось имъ слишкомъ много. Кромѣ палатокъ, обоза, коней, стоимость однихъ сѣделъ, унизанныхъ рубинами и сапфирами, оцѣнивали на нѣсколько тысячъ тогдашнихъ червонцевъ. Добыча эта пополнялась множествомъ сабель въ золотыхъ ножнахъ, кинжаловъ въ драгоцѣнной оправѣ, ружей, пистолетовъ и дорогой сбруи. Число захваченныхъ наметовъ простиралось до ста тысячъ. Въ письмѣ Собѣскаго къ женѣ, написанномъ, какъ мы сказали, въ ту же самую ночь, онъ между прочимъ замѣчалъ: «не укоришь меня теперь, моя душечка, какъ укоряютъ татарскія жены своихъ мужей, возвращающихся съ войны безъ поживы, говоря имъ: „видно, что вы не молодцы, если вернулись безъ добычи, потому что она достается только тѣмъ, кто бываетъ впереди“».

Въ числѣ трофеевъ была и хоругвь Магомета. Огромное это знамя, древко котораго было въ вышину 12 футовъ, имѣло въ длину 8 футовъ. Оно было сдѣлано изъ зеленой шелковой матеріи, богато и узорчато вышитой серебромъ и золотомъ. На этой хоругви, кромѣ арабской надписи, было изображеніе двухъ звѣздъ и полумѣсяца, обращеннаго рогами внизъ. Хоругвь, отбитую подъ Вѣной, король отправилъ въ Римъ съ однимъ изъ польскихъ епископовъ, и папа Иннокентій XI приказалъ повѣсить ее на вѣчныя времена въ храмѣ св. Петра, на память торжества христіанъ надъ невѣрными.

Послѣ взятія турецкаго лагеря, въ немъ найдено было множество христіанскихъ плѣнниковъ, и въ особенности плѣнницъ. Убѣгавшіе турки, въ дикой злобѣ, предавали смерти беззащитныхъ невольниковъ.

«Много оставили они живыхъ людей въ лагерѣ, — писалъ въ другой разъ король къ своей женѣ, — но и убили тѣхъ, кого успѣли, въ особенности же много убитыхъ женщинъ. Мы нашли также множество раненыхъ плѣнниковъ, изъ которыхъ, вѣроятно, нѣкоторые останутся въ живыхъ. Вчера, — продолжаетъ король, — я видѣлъ одного ребенка, прехорошенькаго мальчика лѣтъ трехъ, которому негодяй турокъ отрѣзалъ губы и разсѣкъ голову».

Только мужествомъ и рѣшимостью польскаго короля была освобождена Вѣна отъ страшнаго погрома, а вся Австрія была избавлена отъ конечнаго разоренія, потому что въ ту пору всюду, гдѣ только проходили турки или крымцы, оставались однѣ безлюдныя пустыни. Случалось, что крымцы, при своихъ набѣгахъ на пограничныя польскія области, выводили иногда оттуда въ одинъ разъ болѣе 60.000 плѣнныхъ дѣвушекъ! Долго бы не забыла Австрія грозившій ей турецко-татарскій разгромъ, если бы на выручку ей не поспѣшилъ Собѣскій.

На другой день послѣ битвы, т. е. 13-го сентября, король въѣхалъ въ Вѣну. Комендантъ Штаренбергъ просилъ короля пожаловать въ императорскую столицу не черезъ главныя ворота, которыя были завалены во время осады, но просилъ его въѣхать въ Вѣну какимъ-то темнымъ и узкимъ проходомъ, устроеннымъ для вылазокъ и освѣщеннымъ на этотъ разъ нѣсколькими факелами. Едва король показался въ городѣ, какъ народъ кинулся на встрѣчу Собѣскому и бѣжалъ за нимъ, цѣлуя его руки и ноги и провозглашая его своимъ избавителемъ. Вѣна, которая могла бы продержаться лишь нѣсколько дней, представляла въ это время ужасную картину опустошенія: императорскій дворецъ, почти до основанія разметанный турецкими ядрами, лежалъ въ печальныхъ развалинахъ; стѣны большей части домовъ были прострѣлены и едва держались; не мало было и такихъ зданій, отъ которыхъ остались однѣ только груды камней.

Въ сопровожденіи ликующей толпы, заступавшей дорогу, король шагомъ едва могъ добраться до церкви св. Стефана. Здѣсь встрѣтилъ его проповѣдникъ и началъ свою привѣтственную латинскую рѣчь примѣненіемъ къ королю Яну или Іоанну слѣдующихъ евангельскихъ словъ: «И бысть посланъ отъ Бога человѣкъ нѣкій, имя ему Іоаннъ». Съ подобающимъ благоговѣніемъ выслушалъ Собѣскій обѣдню и благодарственное молебствіе, при громѣ пушекъ и звонѣ колоколовъ, и затѣмъ, окруженный снова плотною толпою, отправился на обѣдъ къ коменданту; а послѣ обѣда тотчасъ оставилъ спасенную имъ Вѣну.

Съ грустью увидѣлъ король, что возвратъ его въ лагерь изъ Вѣны не сопровождался уже тѣми радостными кликами, которыми привѣтствовалъ народъ въѣздъ его въ столицу Леопольда I. Зависть успѣла въ нѣсколько часовъ сдѣлать свое дѣло — и толпѣ запрещено было величать Собѣскаго освободителемъ Вѣны. Въ молчаніи, только протягивая къ королю руки, жители Вѣны проводили Яна до городскихъ воротъ, которыя были теперь уже распахнуты настежь, для его выѣзда; между тѣмъ какъ за нѣсколько часовъ передъ этимъ побѣдитель турокъ долженъ былъ какъ будто украдкой пробираться въ освобожденную имъ столицу!

Тщеславный императоръ Леопольдъ I оказалъ Собѣскому за его богатырскій подвигъ черную неблагодарность. Король, не смотря на свое добродушіе, не могъ сдержать справедливаго негодованія противъ надменнаго кесаря и въ письмахъ къ женѣ горько сѣтовалъ на то, какъ отплатила ему Австрія за польскую кровь, пролитую подъ стѣнами Вѣны.

Двѣ поговорки остались у поляковъ въ память этого славнаго, но неоцѣненнаго Австріей похода; первая изъ нихъ насмѣшливо твердитъ людямъ, растерявшимъ свое добро въ чужую пользу, что они ходятъ «съ саблей и съ босыми ногами» (z kordem a boso), намекая этими словами на то, что храбрые отряды польскихъ гусаровъ и польскихъ панцырниковъ, потерявъ на обратномъ походѣ изъ Вѣны своихъ лихихъ коней по недостатку корма, вернулись домой хоть и съ саблями, но за то пѣшкомъ и притомъ съ босыми ногами. Другая поговорка употребляется для оцѣнки труда, не приносящаго самому трудящемуся никакого вознагражденія: «это стоитъ столько же, сколько сражаться за Вѣну», приговариваютъ въ иныхъ случаяхъ поляки.

Замѣчательно, что ни одна пѣсня, ни народная, ни шляхетская, не сохранила въ Польшѣ памяти о славной побѣдѣ подъ Вѣною. Народъ какъ будто оцѣнилъ это событіе прежде, чѣмъ исторія произнесла ему свой справедливый приговоръ. Между тѣмъ какъ будто въ противуположность этому грустному забвенію родной славы, у поляковъ, за десять лѣтъ до вѣнскаго похода, явилась народная пѣсня о побоищѣ съ турками подъ Хотиномъ, гдѣ Янъ Собѣскій, въ то время еще только гетманъ коронный, разбилъ на голову огромное турецкое войско. Пѣсня о хотинской побѣдѣ быстро разнеслась по всей тогдашней обширной Польшѣ, которая растилалась отъ Балтійскаго моря до Чернаго и отъ Днѣпра до Эльбы. Пѣснь о хотинскомъ побѣдителѣ распѣвали долгое время и въ богатыхъ замкахъ магнатовъ, и въ уголку скромной хаты поселянина; еще дольше пѣли ее во всѣхъ походахъ и на всѣхъ стоянкахъ польскаго рыцарства. Пѣсня эта увѣковѣчила въ народѣ память о Собѣскомъ, а между тѣмъ, не смотря на то, что побѣда подъ стѣнами Вѣны, изумившая всю Европу, была гораздо славнѣе побѣды хотинской, — никто однако не сложилъ въ честь вѣнскаго побоища никакой пѣсни.

Скажемъ, впрочемъ, что между словаками и венгерцами сохранилась память о Собѣскомъ въ народной пѣснѣ. Пѣсня эта разсказываетъ о томъ, какъ на гнѣдомъ конѣ съ золотыми поводьями съѣзжалъ съ вершины бѣлой горы король Янъ, готовясь на битву съ турчинами, окружившими Вѣну…

Источник — https://ru.wikisource.org/w/index.php?title=Очерки_и_рассказы_из_старинного_быта_Польши_(Карнович)/Ян_Собеский_под_Веною/ДО&oldid=454370