Вечеромъ, 6-го (18-го) октября, мы, нѣсколько унтеръ-офицеровъ, по обыкновенію собрались, своимъ кружкомъ и лежали растянувшись, какъ паши, на мѣхахъ горностая, соболей, львовъ и медвѣдей, покуривая изъ роскошныхъ трубокъ душистый табакъ, въ то время какъ великолѣпный пуншъ на ямайскомъ ромѣ пылалъ передъ нами въ большой серебряной мискѣ русскаго боярина; пламя растапливало цѣлую голову сахару, поддерживаемую надъ миской двумя русскими штыками; въ ту минуту, какъ мы разговаривали про Францію и про то, какъ пріятно было бы вернуться на родину побѣдителями послѣ многолѣтняго отсутствія, въ ту минуту, какъ мы мысленно прощались и клялись въ вѣрности нашимъ монголкамъ, китаянкамъ и индіанкамъ, мы вдругъ услыхали суматоху въ большой залѣ, гдѣ спали солдаты роты. Вслѣдъ затѣмъ дежурный фурьеръ пошелъ къ намъ сообщить, что полученъ приказъ готовиться къ немедленному выступленію.
На другой день, 7-го (19-го) октября, съ ранняго утра, городъ кишмя-кишѣлъ евреями и русскими крестьянами: первые пришли покупать у солдатъ все, чего они не могли унести съ собой, а вторые—чтобы поживиться тѣмъ, что мы выбрасывали на улицу. Мы узнали, что маршалъ Мортье остается въ Кремлѣ съ 10 тысячъ войска и что ему приказано обороняться въ случаѣ надобности.
Послѣ полудня мы двинулись въ походъ, позаботившись сдѣлать, по мѣрѣ возможности, запасы напитковъ, которые мы нагрузили на телѣгу маркитантки, тетки Дюбуа, вмѣстѣ съ нашей большой серебряной миской. Почти смерклось, когда мы вышли за городъ. Вскорѣ мы очутились среди множества повозокъ, которыми управляли люди разныхъ національностей; они шли въ три-четыре ряда, и вереница тянулась на протяженіи цѣлой мили. Слышался говоръ на разныхъ языкахъ — французскомъ, нѣмецкомъ, испанскомъ, португальскомъ и еще на многихъ другихъ; московскіе крестьяне шли слѣдомъ, а также и пропасть евреевъ: всѣ эти народы со своими разнообразными одѣяніями и нарѣчіями, маркитанты съ женами и плачущими ребятами—все это тѣснилось въ безпорядкѣ и производило невообразимую сумятицу. У нѣкоторыхъ повозки были уже поломаны, другіе кричали и бранились—содомъ былъ такой, что въ ушахъ звенѣло. Не безъ труда удалось намъ наконецъ пробраться сквозь этотъ громадный поѣздъ, оказавшійся обозомъ арміи. Мы двинулись по Калужской дорогѣ (тутъ ужъ мы были въ Азіи); немного погодя, мы расположились бивуакомъ въ лѣсу на ночь, а такъ какъ было уже поздно, то отдыхъ нашъ оказался недолгимъ.
Только-что разсвѣло, какъ мы опять пустились въ путь. Сдѣлавъ около одного лье, мы снова попали въ пресловутый обозъ, обогнавшій насъ за то короткое время, пока мы отдыхали. Большая часть повозокъ уже теперь пришли въ полную негодность, другія не могли двигаться вслѣдствіе того, что дорога была песчаная и колеса увязали въ почвѣ. Слышались крики на французскомъ языкѣ, руготня на нѣмецкомъ, молитвенныя воззванія по-итальянски, призывы къ Богородицѣ по-испански и по-португальски.
Миновавъ всю эту сутолку, мы принуждены были остановиться, чтобы дождаться лѣваго фланга нашей колонны. Я воспользовался досугомъ, чтобы осмотрѣть свой ранецъ, казавшійся мнѣ черезчуръ тяжелымъ, и удостовѣриться, нельзя-ли что-нибудь выкинуть, чтобы облегчить свою ношу. Въ ранцѣ было порядочно-таки запасовъ: я взялъ съ собой нѣсколько фунтовъ сахару, рису, немного сухарей, полбутылки водки, костюмъ китаянки изъ шелковой матеріи, затканной золотомъ и серебромъ, нѣсколько серебряныхъ и золотыхъ бездѣлушекъ, между прочимъ обломокъ креста Ивана Великаго, то-есть кусочекъ покрывавшей его серебряной вызолоченной оболочки; мнѣ далъ его одинъ солдатъ изъ команды, наряженной для снятія креста съ колокольни[1].
Со мной былъ также мой парадный мундиръ и длинная женская амазонка для верховой ѣзды (эта амазонка была орѣховаго цвѣта и подбита зеленымъ бархатомъ; не зная ея употребленія, я вообразилъ, что носившая ее женщина была больше шести футовъ росту); далѣе двѣ серебряныхъ картины, длиною въ одинъ футъ на 8 дюймовъ ширины, съ выпуклыми фигурами: одна картина изображала судъ Париса на горѣ Идѣ, на другой былъ представленъ Нептунъ на колесницѣ въ видѣ раковины, везомой морскими конями. Все это было тонкой работы. Кромѣ того у меня было нѣсколько медалей и усыпанная брилліантами звѣзда какого-то русскаго князя. Всѣ эти вещи предназначались для подарковъ дома и были найдены въ подвалахъ или домахъ, обрушившихся отъ пожаровъ.
Какъ видите, мой ранецъ долженъ былъ вѣсить не мало, но, чтобы облегчить его тяжесть, я выкинулъ изъ него свои бѣлые лосиные брюки, предвидя, что они не скоро мнѣ понадобятся. На мнѣ же былъ надѣтъ, сверхъ рубашки, жилетъ изъ стеганнаго на ватѣ желтаго шелку, который я самъ сшилъ изъ женской юбки, а поверхъ всего большой воротникъ, подбитый горностаемъ; черезъ плечо у меня висѣла сумка на широкомъ серебряномъ галунѣ: въ сумкѣ было также нѣсколько вещей, между прочимъ распятіе изъ серебра и золота и маленькая китайская ваза. Эти двѣ вещицы избѣгли крушенія какимъ-то чудомъ, и я до сихъ поръ храню ихъ, какъ святыню. Кромѣ того, на мнѣ была моя амуниція, оружіе и шестьдесятъ патроновъ въ лядункѣ; прибавьте ко всему этому большой запасъ здоровья, веселости, доброй воли и надежду засвидѣтельствовать свое почтеніе дамамъ монгольскимъ, китайскимъ и индѣйскимъ—и вы будете имѣть понятіе о сержантѣ-велитѣ императорской гвардіи[2].
Только-что успѣлъ я окончить осмотръ своей добычи, какъ мы услыхали впереди нѣсколько ружейныхъ выстрѣловъ; намъ скомандовали взяться за оружіе и ускорить шагъ. Полчаса спустя мы прибыли на то мѣсто, гдѣ часть обоза, эскортируемая отрядомъ красныхъ улановъ гвардіи, подверглась нападенію партизановъ.
Нѣсколько улановъ были убиты, а также нѣсколько русскихъ и нѣсколько лошадей. Возлѣ одного экипажа лежала на спинѣ какая-то миловидная молодая женщина, умершая отъ испуга и волненія. Мы продолжали путь по довольно хорошей дорогѣ. Вечеромъ мы сдѣлами привалъ и расположились ночевать въ лѣсу.
9-го (21-го), рано по утру, мы снова пустились въ путь, а среди дня повстрѣчали отрядъ регулярныхъ казаковъ; ихъ разогнали пушечными выстрѣлами. Промаршировавъ часть этого дня по полямъ, мы остановились на лугу, у берега ручья, и тамъ провели ночь.
10-го (22-го) полилъ дождь. Подвигались мы медленно и съ трудомъ до самаго вечера; вечеромъ сдѣлали привалъ на опушкѣ лѣса. Ночью послышался сильный взрывъ: потомъ мы узнали, что это Кремль взорванъ маршаломъ Мортье при помощи большого количества пороху, зажженнаго въ подземельѣ. Маршалъ вышелъ изъ Москвы три дня спустя послѣ насъ, 10 (22-го) октября, со своими десятью тысячами войска; въ числѣ ихъ было два полка молодой гвардіи, съ которыми мы соединились нѣсколько дней спустя на можайской дорогѣ. Всю остальную часть этого дня мы прошли небольшое разстояніе, хотя двигались безъ перерыва.
12-го (24-го) мы подошли къ Калугѣ. Въ тотъ же день итальянская армія, подъ начальствомъ принца Евгенія, а также другіе корпуса, командуемые генераломъ Корбино, сражались при Мало-Ярославцѣ, противъ русской арміи, заграждавшей намъ путь. Въ этой кровопролитной битвѣ 16,000 нашихъ сражались противъ 70,000 русскихъ, которые лишились 8,000 человѣкъ, а мы 3,000. У насъ было убито и ранено нѣсколько начальствующихъ офицеровъ, между прочими генералъ Дельзонъ, сраженный пулей въ голову. Братъ его, полковникъ, хотѣлъ поспѣшить ему на помощь, но его также сразила пуля; оба брата пали на одномъ и томъ же мѣстѣ.
13-го (25-го) утромъ я стоялъ на дежурствѣ у маленькаго уединеннаго домика, гдѣ помѣстился императоръ и гдѣ онъ провелъ ночь; солнце проглядывало сквозь густой туманъ, какіе часто бываютъ въ октябрѣ мѣсяцѣ; вдругъ императоръ, никого не предупредивъ, сѣлъ на коня и поскакалъ, сопровождаемый только нѣсколькими ординарцами. Едва успѣлъ онъ отъѣхать, какъ мы услыхали какой-то шумъ; сперва мы вообразили, что это привѣтственные крики: «да здравствуегь императоръ!», но вскорѣ разобрали, что это команда: «къ оружію!» Болѣе 6,000 казаковъ Платова, пользуясь туманомъ и рвами, произвели нападеніе. Тотчасъ же очередные эскадроны гвардіи пустились на равнину; мы послѣдовали за ними и для сокращенія пути перескочили черезъ ровъ. Въ одну минуту мы очутились передъ стаей дикарей, которые ревѣли, какъ волки, но скоро должны были ретироваться. Наши эскадроны настигли ихъ и отняли все, что они захватили багажа, зарядныхъ ящиковъ и т. п., нанеся имъ большой уронъ.
На равнинѣ мы увидали императора почти посреди казаковъ, окруженнаго генералами и ординарцами, изъ которыхъ одинъ былъ опасно раненъ, благодаря роковому недоразумѣнію: въ ту минуту какъ эскадроны вступили на равнину, многіе изъ офицеровъ принуждены были, защищаясь и защищая императора, который находился среди ихъ и чуть не попалъ въ плѣнъ, вступить въ сабельный бой съ казаками. Одинъ изъ ординарцевъ, убивъ одного казака и ранивъ нѣсколькихъ, потерялъ въ схваткѣ свою шапку и уронилъ саблю. Очутившись безъ оружія, онъ бросился на одного казака, вырвалъ у него пику и сталъ ею обороняться.
Тутъ на него обратилъ вниманіе одинъ конный гренадеръ гвардіи; введенный въ заблужденіе зеленой шинелью и пикой, онъ принялъ своего за казака, ринулся на него и хватилъ его саблей. Этого офицера звали Лольтёръ.
Несчастный гренадеръ, съ отчаяніемъ убѣдившись въ своей ошибкѣ, ищетъ смерти: онъ бросается въ самую чащу боя, разитъ направо, налѣво—все бѣжитъ передъ нимъ. Наконецъ, убивъ нѣсколькихъ непріятелей и все-таки не найдя смерти, онъ возвращается назадъ весь обрызганный кровью, узнать объ офицерѣ, котораго ранилъ по ошибкѣ. Тотъ потомъ выздоровѣлъ и вернулся во Францію на саняхъ.
Помню, что, нѣсколько минутъ спустя послѣ этой стычки, императоръ смѣясь разсказывалъ королю Мюрату, что чуть-чуть не попалъ въ плѣнъ. Гренадеръ-велитъ Монфоръ изъ Валансьена и тутъ имѣлъ случай отличиться, убивъ и выбивъ изъ строя нѣсколько казаковъ.
Мы простояли еще нѣкоторое время на этой позиціи; затѣмъ выступили въ путь, оставивъ Калугу по лѣвую руку.
По плохому мосту мы переправились черезъ грязную съ крутыми берегами рѣку и двинулись на Можайскъ. 14-го (26-го) октября мы опять остановились на привалъ, а 15-го (27-го) числа сдѣлавъ переходъ почти безъ остановки до самаго вечера, ночевали подъ самымъ Можайскомъ; въ эту ночь начало морозить. 16-го (28-го) мы выступили спозаранку и днемъ, переправившись черезъ какую-то рѣчонку, очутились на знаменитомъ полѣ сраженія, все еще покрытомъ мертвыми тѣлами и обломками разнаго рода. Кое-гдѣ изъ земли торчали руки, ноги, головы; почти всѣ трупы принадлежали русскимъ—нашихъ, по мѣрѣ возможности, мы всѣхъ предали землѣ. Но такъ какъ все это было сдѣлано на скорую руку, то наступившіе вслѣдъ затѣмъ дожди размыли часть могилъ. Нельзя себѣ представить ничего печальнѣе, какъ зрѣлище этихъ покойниковъ, уже почти утратившихъ человѣческій образъ; послѣ битвы прошло пятьдесятъ-два дня.
Мы расположились бивуакомъ подальше, впереди, и прошли мимо большого редута, гдѣ былъ убитъ и похороненъ генералъ Коленкуръ. Остановившись, мы занялись устройствомъ себѣ убѣжищъ, чтобы какъ можно удобнѣе провести ночь.
Мы развели костры при помощи обломковъ оружія, пушечныхъ лафетовъ, зарядныхъ ящиковъ; относительно воды встрѣтилось затрудненіе: рѣчка, протекавшая возлѣ нашей стоянки и очень маловодная, была вся полна гніющими трупами; пришлось идти на, ¼ лье повыше, чтобы добыть воды, годной къ питью. Когда мы окончательно устроились, я отправился съ однимъ пріятелемъ, сержантомъ Гранжье, осматривать поле битвы; мы дошли до рва, до того самаго мѣста, гдѣ на другой день послѣ сраженія король Мюратъ раскинулъ свои палатки.
Между тѣмъ пронесся слухъ, что на полѣ сраженія найденъ еще живымъ одинъ французскій гренадеръ: у него были оторваны обѣ ноги; онъ пріютился за остовомъ убитой лошади и все время питался ея мясомъ, а воду доставалъ изъ ручья, зараженнаго трупами. Говорятъ, будто его спасли; пока, на время—это весьма вѣроятно, но что касается будущаго, то едва-ли: вѣрнѣе всего несчастнаго пришлось бросить на произволъ судьбы, какъ и столькихъ другихъ. Вечеромъ началъ чувствоваться голодъ среди тѣхъ частей, которыя успѣли истощить всѣ свои запасы. До тѣхъ поръ всякій разъ, какъ варили супъ, каждый давалъ свою порцію муки, но когда замѣчено было, что не всѣ участвуютъ въ складчинѣ, то многіе стали прятаться, чтобы съѣсть, что у нихъ было; ѣли сообща только супъ изъ конины, который стали варить за послѣдніе дни.
На слѣдующій день мы проходили мимо монастыря, служившаго госпиталемъ для части нашихъ раненыхъ въ Бородинскомъ сраженіи. Многіе находились тамъ и до сихъ поръ. Императоръ отдалъ приказъ везти ихъ на всѣхъ подводахъ, не исключая и его собственныхъ, но маркитанты, которымъ поручены были нѣкоторые изъ этихъ несчастныхъ, побросали ихъ на дорогѣ подъ разными предлогами—и все для того, чтобы не лишиться добычи, которую везли изъ Москвы и которой были нагружены всѣ повозки. Ночь мы провели въ лѣсу позади Гжатска, гдѣ ночевалъ императоръ; ночью въ первый разъ шелъ снѣгъ.
На другое утро, 18-го (30-го), дороги уже испортились; повозки, нагруженныя добычей, тащились съ трудомъ; многія оказались сломанными, а съ другихъ возницы, опасаясь, чтобы онѣ не сломались, спѣшили сбросить лишнюю кладь. Въ этотъ день я былъ въ арьергардѣ колонны и имѣлъ возможность видѣть начало безурядицы. Дорога была вся усѣяна цѣнными предметами: картинами, канделябрами и множествомъ книгъ; въ теченіе цѣлаго часа я подбиралъ томы, просматривалъ ихъ, бросалъ, подымалъ другіе, которые въ свою очередь бросалъ, предоставляя кому угодно подымать ихъ.
То были сочиненія Вольтера, Жана-Жака Руссо и „Естественная исторія“ Бюффона, переплетенныя въ красный сафьянъ и съ золотымъ обрѣзомъ. Тутъ же мнѣ посчастливилось пріобрѣсти медвѣжью шкуру, которую одинъ солдатъ роты поднялъ съ поломанной повозки, нагруженной мѣхами. Въ этотъ же день наша маркитантка лишилась своей повозки съ продовольствіемъ, между прочимъ, нашей большой серебряной миски, гдѣ мы постоянно варили пуншъ.
18-го (30-го) октября мы прибыли въ Вязьму, „водочный“ городъ, какъ его прозвали наши солдаты вслѣдствіе того, что по пути въ Москву мы добыли тамъ водки. Императоръ остановился въ городѣ; нашъ полкъ двинулся впередъ.
Я забылъ сказать, что передъ прибытіемъ въ этотъ городъ мы сдѣлали продолжительный привалъ и, отойдя направо отъ дороги, возлѣ сосноваго лѣса, я встрѣтилъ одного знакомаго сержанта гвардіи (сержантъ Пикаръ, родомъ изъ Кондэ). Онъ воспользовался разведеннымъ костромъ, случившимся на мѣстѣ, чтобы сварить котелъ рису, и пригласилъ меня участвовать въ трапезѣ. При немъ была полковая маркитантка, венгерка, съ которою онъ находился въ наилучшихъ отношеніяхъ; она имѣла особую повозку, запряженную парою лошадей и хорошо снабженную продовольствіемъ, мѣхами и деньгами.
Я оставался съ ними все время привала, больше часу. Тутъ подошелъ къ намъ погрѣться одинъ португальскій унтеръ-офицеръ; я спросилъ, — гдѣ его полкъ? Онъ отвѣчалъ, что полкъ разсѣялся, но что ему поручено съ отрядомъ конвоировать отъ 7 до 8 сотъ русскихъ плѣнныхъ, которые, не имѣя чѣмъ питаться, были принуждены поѣдать другь друга, т.-е., когда одинъ изъ нихъ умиралъ, другіе рѣзали его на куски и съѣдали. Въ подтвержденіе своихъ словъ онъ предложилъ мнѣ посмотрѣть самому; но я отказался. Эта сцена происходила въ какихъ-нибудь ста шагахъ отъ насъ; мы узнали нѣсколько дней спустя, что этихъ плѣнныхъ принуждены были оставить, не имѣя возможности прокормить ихъ.
Вышеупомянутый сержантъ егерей со своей маркитанткой въ концѣ-концовъ все потерялъ въ Вильнѣ; оба попали въ плѣнъ.
20-го октября (1-го ноября) какъ и предыдущую ночь, мы провели въ лѣсу, на краю дороги; за послѣдніе дни мы начали питаться кониной. Небольшое количество провіанта, какое мы могли унести съ собой изъ Москвы, уже истощилось, и нужда стала давать себя чувствовать вмѣстѣ съ усиливающимся холодомъ. Что до меня касается, то у меня еще оставалось немного рису; я берегъ его на случай крайности, предвидя въ будущемъ нужду еще гораздо большую.
Въ этотъ день я опять находился въ арьергардѣ, состоявшемъ изъ унтеръ-офицеровъ. Дѣло въ томъ, что уже многіе солдаты начали отставать, чтобы отдохнуть и погрѣться у костровъ, оставленныхъ войсками, проходившими раньше насъ. По пути я увидалъ по правую сторону нѣсколькихъ рядовыхъ изъ разныхъ полковъ, между прочимъ и гвардейскихъ, собравшихея вокругъ большого костра. Меня послалъ майоръ съ приказомъ, чтобы они слѣдовали за нами; подойдя, я узналъ Фламана, моего знакомаго драгуна. Онъ жарилъ кусокъ конины, вздѣтой на остріе сабли, и пригласилъ меня поѣсть съ нимъ. Я передалъ ему распоряженіе слѣдовать за колонной. Онъ отвѣчалъ, что отправится, какъ только утолитъ свой голодъ. Но онъ чувствовалъ себя очень плохо, потому что принужденъ былъ идти пѣшкомъ въ своихъ кавалерійскихъ ботфортахъ: наканунѣ, въ стычкѣ съ казаками, въ которой онъ убилъ троихъ, его лошадь вывихнула себѣ ногу и онъ долженъ былъ вести ее подъ уздцы. Къ счастью, человѣкъ, находившійся при мнѣ, былъ моимъ довѣреннымъ лицомъ, и у него была въ ранцѣ запасная пара башмаковъ, которые я и отдалъ бѣдному Фламану, чтобы онъ могъ переобуться и продолжать путь, какъ пѣхотинецъ. Я простился съ нимъ, не воображая, что уже больше не увижу его: два дня спустя я узналъ, что онъ былъ убитъ на опушкѣ лѣса въ ту минуту, когда онъ, вмѣстѣ съ другими отсталыми, собирался развести костеръ и отдохнуть.
21-го октября (2-го ноября), передъ прибытіемъ въ Славково, мы увидали налѣво, почти на краю дороги, блокгаузъ или военную станцію—нѣчто вродѣ большаго укрѣпленнаго барака, занятаго военными разныхъ полковъ и ранеными. Наименѣе больные, имѣвшіе силы слѣдовать за нами, присоединились къ намъ; другихъ, насколько было возможно, размѣстили на повозкахъ; что касается раненыхъ, то ихъ оставили на мѣстѣ, поручивъ ихъ милосердію непріятеля, точно такъ же, какъ врачей и фельдшеровъ, оставленныхъ для ухаживанія за больными.
