Покаяние (Алмазов)
I
Над Римом и миром всевластно царил
Державнейший царь Феодосий:
Византию с Римом они снова сплотил
В одном беспредельном колоссе.
Он царствовал мудро. Спокоен в бедах,
И кроток в пылу совещаний,
Он был неусыпен в державных трудах
И страшен был на поле брани.
Он поднял и властью своей осенил
Попранные в прахе законы,
И древнюю доблесть, и силу, и пыл
Вдохнул он в свои легионы;
И мощной рукою один удержал
Паденье всемирной державы, —
И ярко и пышно при нем воссиял
Закат ея гаснущей славы.
Но труден и тягостен подвиг царев.
Кто в силах, под бременем власти,
Средь распрей гражданских и бранных трудов,
Средь хитрых наветов корыстных льстецов,
Бороться с порывами страсти?
В далекой Солуни безумной толпой
Часть черни на власти восстала,
И зверски начальника стражи градской,
Любимца царя, растерзала.
Наместник солунский па суд не призвал
Виновных, но в тайном доносе
Про бунт и убийство в Милан написал,
Где с царственным домом своим пребывал
И с сонмом вельмож Феодосий.
И яростным гневом монарх воспылал,
И быстро в пылу исступленья
Дрожащей от гнева рукой начертал
Воинским властям повеленье —
Чтоб в город мятежный немедля послать
Трибуна с отборной дружиной,
Всех жителей именем царским созвать,
И всех истребить до едина.
II
Шумит и ликует в Солуни народ —
Всем радость поведал глашатый:
«Царь новые игры народу дает
И всех без изъятья на праздник зовет:
Все гости — бедняк и богатый».
От хижин убогих до гордых палат
Ликует весь город сердцами:
Оделися жены в свой новый наряд,
Украсились девы цветами,
Прервались работы, и тяжбы, и суд,
Торговая площадь пустеет,
И с криками дети из школы бегут,
И раб забывает неволю и груд,
И старец душой молодеет.
И за город хлынул солунский народ,
Подобно отливу морскому,
И с шумом рванувшись из тесных ворот,
Потек по пути к гипподрому.
И зрителей жадных несметной толпой
Наполнилось древнее зданье;
Явился наместник, знак подал рукой,
И вмиг началось средь арены большой
Коней быстроногих ристанье.
Помчалися кони, несутся, летят,
Мелькают наездников лица,
Блестит и мелькает их яркий наряд,
Роскошные сбруи блестят и звенят,
Блестят и гремят колесницы.
И носятся кони: на гривах кипит
И брызжет горячая пена
И прыгают искры от быстрых копыт,
И мерно и глухо под ними звучит
И стонет протяжно арена.
Любуется все в упоеньи немом,
Все взором следят за конями,
И в детском веселии весь гипподром
Слился воедино очами.
Шумят одобренья как бурный поток.
Ристателям смелым заране
Победную пальму, дары иль венок
Ужь вслух предрекают граждане,
И судят и бьются они об заклад
И в спор межь собою вступают,
Чьи резвые кони вперед долетят,
И с трепетом сердца за ними следят
И мысленно с ними летают.
Ужь кони свершают последний свой круг
И громче грохочет арена,
Тревожнее бьются сердца всех... и вдруг
Раздалися вопли, оружия стук,
И крики: «мы гибнем, измена!»
Все вмиг оглянулись в испуге назад:
Все заняты входы войсками.
Врывается в цирк за отрядом отряд,
И путь рассекает мечами;
Повсюду смятенье, отчаянный страх,
Все с криком друг к другу теснятся,
Сверкает оружье, вздымается прах,
И плавают трупы в кровавых волнах,
И трупы на трупы валятся.
И тщетны угрозы, рыданья, мольбы.
Бессильны отпор и боренье;
Все, старцы и девы, граждане, рабы —
Все — жертва свирепого мщенья.
Напрасно за жизнь драгоценных детей
Несчастные матери молят.
Лобзают колена своих палачей:
Не слышат убийцы их жарких речей.
Все рубят и топчут и колют.
Скамьи и арену и ложи кругом,
И мраморных лестниц уступы,
Балконы, перила и весь гипподром
Покрыли кровавые трупы.
Солунь опустела, бродили по ней
Лишь хилые старцы в печали,
Да малые дети своих матерей
Напрасно в слезах призывали..
III
На стогнах народ весь миланский стоял;
Был праздник великий Успенья,
И царь православный в сей день пожелал
Святое принять причащенье.
И сам литургию был должен свершать
Епископ миланский Амвросий,
И тайных небесных даров благодать
В соборе от мужа святаго принять
Сподобиться мнил Феодосий.
Осыпав обильно монарху весь путь
Ветвями древес и цветами,
На царский торжественный поезд взглянуть
Теснились Миланцы толпами.
И ждали все долго в молчаньи — и вот
Вдруг с шумом народ встрепенулся,
От царских палат до соборных ворот
Как яркая лента торжественный ход
Блестя и виясь потянулся.
И стройной громадою, всех впереди.
Сомкнувшись густыми рядами,
Бряцая доспехом, блистая в меди,
Прошли легионы с орлами.
За ними, красуясь на статных конях,
Попарно, в одежде парчовой,
Все в злате, сребре, в самоцветных камнях.
Сановники, слуги царевы,
И стражи его в драгоценной броне
Тянулись златой вереницей.
И вот вслед за ними на белом коне
В алмазном венце, в багрянице,
Как ясное солнце за светлой зарей,
Сам царь наконец показался,
И радостный клик, как раскат громовой,
По волнам народным промчался.
И звон колокольный сильней зазвучал,
Вещая царя приближенье
И в сонме ереев на паперть предстал
Епископ во всем облаченьи.
Подъехал весь поезд к соборным вратам,
С коней своих всадники сходят,
И вслед за царем по восточным коврам
На паперть высокую всходят.
И царь богомольный, склонившись главой,
Обычаю церкви послушный,
Подходит к владыке с простертой рукой,
Да знаменьем крестным епископ святой
Его осенит благодушно.
Но в ужасе быстро пред ним отступил
Святитель и, взором сверкая,
«Отыди, убийца, от нас», возгласил,
«Ты душу злодйством свою осквернил
Как Ирод невинных карая!
И ты дерзновенный помыслил предстать
Пред жертвенник храма святаго,
Чтоб страшных божественных тайн воспринять
Средь кроткого стада Христова.
Как примешь ты тело честное Христа
Десницей, в крови орошенной?
Как крови Господней коснутся уста,
Изрекшие суд исступленный?
Я властью мне данной решить и вязать
От церкви тебя отлучаю,
Престану в молитвах тебя поминать
И вход тебе в храм возбраняю».
— Владыко святой, так монарх возразил
В слезах и великом смущеньи,
И Царь-Псалмопевец убийство свершил,
Но Бог милосердый его не лишил
Святой благодати прощенья.
Епископ в ответ: «Ты умел подражать
Давиду царю в злодеяньи
Умей же как он со смиреньем принять
Тяжелый венец покаянья.
И денно и нощно молитву твори
И в мыслях своих и устами.
Покорностью царственный дух свой смири,
И грешное тело постом изнури,
И сердце очисти слезами!
Тогда-то в преддверии церкви святой,
Моля у прохожих прощенья,
Измученный, плачущий, бледный, босой,
В толпе ариан с непокрытой главой,
Предстанешь ты здесь в униженьи,
Да в очью узрит в униженьи твоем
Народ твой и с ним все языки,
Что царь всемогущий с последним рабом
Равны перед вечным незримым судом,
Всевышнего мира Владыки».
Так, гневом великим исполнясь, вещал
Царю всенародно святитель,
И грозным упрекам смиренно внимал
Могучий вселенной властитель.
Потупил он взоры, поникнул челом,
И сжалося горестно сердце,
И ужас объял, как пред страшным судом,
Бесстрашную грудь самодержца.
Он сбросил порфиру, снял царский венец
И робкой, смиренной стопою
Чрез шумные стогны в свой пышный дворец
Побрел с непокрытой главою.
Как чудом небесным народ поражен
Молился и плакал в печали,
И в злобе бессильной под вопли и стон
Меж тем царедворцы роптали,
И шумно надменной и дерзкой толпой
Епископа все обступили,
И ссылкой, и казнью, и вечной тюрьмой,
И пыткой грозя, говорили:
«Что сделал ты, дерзкий безумец? Как мог
Царю нанести оскорбленье,
Откуда пришел ты нежданный пророк,
Кто властью тебя непонятной облек
Царям изрекать отлученье?
Ты пастырь, служитель простой алтаря,
Он вождь наш, всем миром избранный,
Тебе ли вступаться в деянья царя.
Советник, учитель незваный?
Скажи, как дерзнул ты в безумстве своем,
Права преступив гражданина,
Пред войском, народом и целым двором
Судить и карать властелина?
Что станется с войском, что скажет народ.
В ком будет к властям уваженье,
Когда сам святитель пример подает
К лицу венценосца презренья?
Опомнись, безумный, беги ты к царю,
Моли всенародно прощенья,
Зови неотступно его к алтарю
И даруй грехов отпущенье».
— К царю не пойду я, — епископ вещал, —
В чем стану молить я прощенья?
А час вожделенный еще не настал
С главы его снять отлученье.
Пускай меня кесарь на плаху пошлет,
По стогнам народом кипящим
Пойду со смиреньем, — да узрит народ
Покорность властям предержащим.
Но знайте: ни плаха, ни тяжесть цепей,
Ни пытки ужасной мученье
Не в силах исторгнуть из груди моей
Монарху грехов отпущенье.
Пусть срок покаянья и плача пройдет,
И тяжкое бремя проклятья
С души, обновленной слезами, спадет,
И церковь, как матерь, его призовет
В простертые нежно объятья.
IV
И срок покаянья влачился как век,
И девять прошло полнолуний
Со дня, как властитель во гневе изрек
Погибель мятежной Солуни.
Был праздник, но с скорбью великой в сердцах
Тот праздник встречали в Милане:
С душой сокрушенной, в печали, в слезах.
Толпились на стогнах граждане.
С лицом изнуренным суровым постом,
Босой и полуобнаженный,
Потупивши взоры свои со стыдом,
Как сын расточитель в отеческий дом,
Шел грозный властитель вселенной
Принесть покаянье пред храмом святым,
Смиренья высокого полный.
И с плачем и воплем великим за мим
Стремились народные волны.
Слезами и скорбью деляся с толпой
Как с нежной семьею своею,
Дошел он до церкви, и с жаркой мольбой
Во прах распростерся пред нею,
И в прах вместе с ним перед церковью пал
Народ весь и бил себя в перси,
И вслед за монархом к владыке взывал:
«Я грешник великий, спасенья взалкал,
Отверзи мне двери, отверзи!»
И двери отверзлись. Как гость неземной,
Святитель из храма явился:
Лик мужа честного любовью святой
И радостью горней светился.
Он поднял монарха десницей своей
Из праха с слезой умиленья,
При радостном звоне миланских церквей
И клира торжественном пеньи.
И тайною силой небесных даров
Раб Божий монарх укрепился,
И церкви вселенской под отческий кров
Он в паству Христа возвратился.
И снова, с главой, осененной венцом,
При радостном клике народном,
Бодр духом и сердцем и светел лицом
Потек по ликующим стогнам.
И с оного дня архипастырь с царем,
Сдружась неразрывно сердцами,
Делились по-братски досугом, трудом
И дум величавых плодами.
Епископ божественным словом любви
И силой отеческой власти
Смирял у монарха в кипучей крови
И гнева порывы и страсти.
И царь, осенен благодатью святой,
Весь духом любви просветился,
И в блеске ином с обновленной душой
Прекрасен он миру явился,
И стал милосерд и к народам своим
И варваров к полчищам диким.
Епископ был церковью признан святым,
А царь Феодосий судом вековым
Потомства был признан Великим.