Разговор за столом (Твен; В. О. Т.)

 См. также одноимённые страницы.

Разговор за столом
автор Марк Твен (1835—1910), пер. В. О. Т.

Собрание сочинений Марка Твена (1896—1899)

Оригинал: англ. An Unexpected Acquaintance (from "A Tramp Abroad", chapter XXV). — Перевод опубл.: 1880 (оригинал), 1896 (перевод). Источник: Собрание сочинений Марка Твена. — СПб.: Типография бр. Пантелеевых, 1896. — Т. 1.

РАЗГОВОР ЗА СТОЛОМ

Во время нашего путешествия по Швейцарии, мы, т. е. я и мой спутник Гаррис, остановились, между прочим, в Люцерне, в «Швейцарской гостинице», где нам случилось иметь за столом разговор, который я буду помнить в течение всей моей жизни.

К обеду в 7½ часов сходилась целая масса отельных жильцов всевозможных национальностей, за бесконечно растянувшимися столами легче было рассматривать костюмы, чем самих их владельцев, так как большинство физиономий оставалось в перспективе. За то во время завтрака посетители располагались за маленькими круглыми столиками и потому, заняв, при счастье, один из столиков посредине залы, можно было изучать сколько угодно физиономий. Сперва мы пробовали угадывать национальности отдельных лиц и это нам удавалось весьма легко, но с угадыванием имен — стало уже значительно труднее: для того, чтобы угадывать имена, необходимы, вероятно, особо продолжительные упражнения. Поэтому мы довольно скоро забросили этот отдел загадок, удовольствовавшись менее трудным.

Однажды утром я сказал: «Вот та компания — американцы.»

— Да, — согласился Гаррис, — но из какого штата?

Я назвал один штат, Гаррис другой. Что молодая девушка, принадлежавшая к указанной компании, была очень красива и со вкусом одета, — в этом наши мнения совпадали, но относительно возраста мы не могли придти к соглашению: я полагал, что ей 18 лет, а Гаррис — 20. На этом пункте мы заспорили и я полу-серьёзно предложил: «вопрос разрешается совсем просто — я пойду и спрошу ее.»

Гаррис насмешливо сказал: «Да, это, конечно, совсем просто. Тебе стоит только подойти и в обычной здесь форме отрекомендоваться: «я — американец!» — и она, наверное, ужасно обрадуется, увидав тебя. При этом он дал мне понять, что едва ли я решусь заговорить с ней.

— Я это так сказал, — продолжал я, — не всерьез, но ты меня считаешь уж слишком робким: я далеко не так пуглив перед женщинами, и в доказательство этого, сейчас отправляюсь и начинаю разговор с этой барышней.

Мой план был совсем прост: я хотел изысканно вежливо заговорить с ней, предварительно попросив извинения, если меня ввело в заблуждение замечательное сходство её с одной моей хорошей знакомой. Если бы она ответила, что названное мною имя принадлежит не ей, то, вновь извинившись и вежливо откланявшись, я вернулся бы на свое место. Никакого несчастья из всего этого выйти ведь не могло! — Итак, я направился к их столику, поклонился сидевшему рядом с ней господину и уже хотел было обратиться к ней, как вдруг она воскликнула:

— Ага! Стало быть, я не ошиблась! я только что сказала Джену, что это вы, а он мне не хотел верить; но я отлично знала, что права и что вы наверное узнаете меня и подойдете к нам! Меня очень радует, что вы так именно и сделали: уйди вы, не узнав меня, я не могла бы считать это особенно для себя лестным. Садитесь пожалуйста… Удивительно! Вы тот именно человек, встретиться с которым еще когда-нибудь я менее всего ожидала!

Я был так удивлен, что совсем онемел и в течение минуты боялся потерять сознание. А, пока что, мы машинально обменялись рукопожатиями и я занял место подле неё. В таком положении я не бывал еще никогда в жизни. Мне чудилось, как бы сквозь сон, что действительно я уже видел однажды черты лица этой девушки, но когда именно и кто она такая, этого я положительно не мог вспомнить. Поэтому, дабы с первых же слов не попасть впросак, я завел было речь о швейцарских ландшафтах; но это ничуть не помогло; она сразу перешла на темы, более для неё интересные.

— Нет! А какую пережили мы ночь, когда шторм унес в море передние шлюпки! Вы помните?

— Еще бы, — подтвердил я, не имея, впрочем, ни малейшего представления, о чём она говорит. Я был бы согласен, чтобы шторм унес в море и руль, и дымовую трубу, и самого капитана, если бы только всё это могло помочь мне догадаться, где я видел эту вопрошающую незнакомку, но…

— И помните, как боялась бедная Мери?

— О, да! ответил я, — мне кажется, что всё это было только вчера!

В душе я хотел, чтобы так оно именно и было, но на самом деле в памяти моей не оставалось даже искорки от этого «вчера»! Конечно, представлялось наиболее благоразумным тотчас же откровенно выяснить недоразумение, но мне показалось это слишком обидным после комплимента молодой девушки что я узнал ее! Таким образом, я всё больше и больше запутывался, тщетно отыскивая спасительную тропинку, которая могла бы меня вывести из этого лабиринта. Незнакомка оживленно продолжала:

— А знаете, ведь Георг женился таки на Мери.

— О! неужели?

— Как же, как же! Он утверждал потом, что её отец гораздо больше виноват во всём, чем она сама, и мне думается, что он был прав. А вы как думаете?

— Понятно, совершенно ясно! Я это всегда говорил…

— Нет, вы были тогда совсем другого мнения, по крайней мере, в то лето…

— Летом? Да, летом, — вы правы… Но зато в следующую зиму, — я уже говорил совсем… другое!..

— И вот, таким образом, выяснилось, что Мери ни в чём не виновата, а виноваты — её отец и старый Дарлей!

Дабы что-нибудь ответить, я подтвердил:

— Да, этот Дарлей… он всегда казался мне крайне несносным стариком!

— Таков он и был действительно! однако, несмотря на все его странности, вы относились к нему особенно любезно. Помните, как он всегда порывался проникнуть в дом, как только на дворе становилось немножко холодно?

Я не решался идти дальше. Несомненно: этот Дарлей не принадлежал к числу двуногих, но пользовался двумя парами ног; может быть, это была собака, а может быть и слон. Но так как всякое животное имеет шерсть, то я, не отвечая на вопрос, рискнул заметить:

— И какой славный был у него мех!

Это замечание, кажется, пришлось кстати, так как она подтвердила:

— Да, густой… он был весь как бы покрыть шерстью!

Это меня немножко смутило, и потому я, в свою очередь, осторожно подтвердил:

— Да! шерстью он мог похвалиться!

Она сказала: «Другого негра, с такими «шерстяными» волосами не легко отыскать!» Мне показалось это лучом света, а то я уже опять стал терять сознание. Я очень обрадовался, а она продолжала: — Ведь у него было достаточно удобное жилище, но каждый раз, как только становилось холодно, он непременно являлся в дом и его нельзя было удалить оттуда. Впрочем, ему многое прощалось в воспоминание того, как несколько лет назад он спас жизнь Тому. Вспоминаете вы Тома?

— Совершенно ясно! Вот это был красивый молодой человек!

— О, да! А ребенок его — такое миленькое существо!

— Я не видел никогда ребенка красивее его!

— Я ужасно любила возиться с ним и играть!

— А я с таким удовольствием качал, его на коленях!

— Да ведь вы же ему и придумали имя! Как его звали-то?

Я чувствовал, что теперь настает конец. Если бы хоть я знал, какого пола был этот мерзкий ребенок? К счастью, мне вспомнилось имя, пригодное для обоих случаев. Я сказал:

— Ребенка звали Шурочкой!

— Кажется, в честь кого-то из родственников. Но ведь вы же придумали имя и тому, который умер и которого я никогда не видела? Как звали того?

Так как ребенок умер и она его никогда не видела, я признал возможным назвать его на удачу первым попавшимся именем:

— Его звали Томас-Генрих!

Она с минуту подумала, а потом сказала:

— Это странно… очень странно!

Я сидел как на угольях с холодным потом на лбу. Но как ни отчаянно было мое положение, я всё еще не терял надежды выпутаться из него, если только она не пожелает знать имена еще дюжины детей. С нетерпением ожидал я, что будет дальше! Всё еще раздумывая об имени последнего ребенка, она вдруг сказала:

— Как жаль, что вас уже не было, когда у меня родился ребенок, — вам пришлось бы и для него выбрать имя!

— У вас ребенок? Да разве вы замужем?

— Уже 13 лет!..

— Как вас крестили? Вы это хотите сказать?

— Нет не крестили, а венчали! Вот этот мальчик — мой сын!

— Но ведь это совершенно невероятно… почти невероятно! Простите великодушно за нескромный, быть может, вопрос, — я хотел бы спросить: разве вам больше 18 лет?

— В день шторма, о котором мы вспоминали, мне было ровно 19 лет, — это был день моего рождения!

Но от этого я не стал умнее, так как всё-таки не знал, когда был этот самый шторм.

Я соображал, чтобы такое сказать совсем безопасное, дабы, с одной стороны, подержать разговор, а с другой — сделать менее заметными прорехи в моих воспоминаниях. Но мне не приходило в голову ничего вполне безопасного в данном моем положении. Если бы я сказал: «Вы нисколько не изменились с тех пор», это могло быть очевидно рискованным; скажи я наоборот: «вы теперь выглядите гораздо лучше», — и это тоже. Я уже было решил перейти на тему о погоде, но землячка опередила меня, воскликнув:

— Как мне было приятно вспомнить о милом старом прошлом! А вам?

Я с чувством подтвердил:

— О, без сомнения! Подобных полчаса я никогда не переживал! и, по справедливости, мог бы добавить: «я охотнее согласился бы, чтобы с меня, с живого, содрали кожу, чем пережить это еще один раз!» Я от всего сердца был ей признателен, чувствуя, что этим заканчивается моя пытка, и думал уже ретироваться, как вдруг она сказала:

— Вот одного только я не могу понять…

— Что такое?

— Относительно имени умершего ребенка? Как вы его назвали?

Я этого не ожидал: я забыл имя ребенка; не мог же я предполагать, чтобы оно мне еще когда-нибудь понадобилось. Но, не давая заметить этого, я ответил:

— Джон-Вильям!

Мальчик, сидевший рядом, поправил мою ошибку:

— Нет, Томас-Генрих!

Я поблагодарил его и сказал:

— Ах, да, да! Я перепутал его с другим ребенком. Действительно, бедного малютку звали Том-Генри: Том гм… гм… в честь великого Томаса Карлея, а Генри… гм… гм… в честь Генриха VIII… Родителям очень нравились эти оба имени…

— Тем удивительнее всё это! — промолвила моя прекрасная собеседница.

— Почему?

— Потому что, вспоминая об этом ребенке, родители всегда называли его — Амалия-Сусанна!

Наступил очевидный конец; я плотно сжал губы и решил молчать как убитый. Продолжая выпутываться, мне пришлось бы лгать всё больше и больше, а это уже мне надоело. Я сидел, не издавая ни единого звука, медленно поджариваясь на огне собственного позора!

Вдруг моя собеседница весело рассмеялась и сказала:

— Наши воспоминания о милом прошлом доставили гораздо больше удовольствия мне, чем вам! Я сразу же догадалась, что вы хотите представиться, будто обознались во мне и, огорошив вас комплиментом, тогда же решила наказать вас за это, — что, кажется, и удалось вполне. Мне было очень приятно познакомиться, при вашем посредстве, с Томом, Георгом и Дарлеем, о которых до тех пор я никогда ничего не слыхала. Если уметь правильно начать, то от вас можно узнать целую массу всяких, новостей. Мэри и штурм, унесший в море передние шлюпки, — это действительные факты, всё остальное — область фантазии Мэри — моя сестра, её полное имя — Мария Х. Ну, теперь вы знаете кто я?

— Да, теперь я вас припомнил! Вы остались такой же жестокой, какой были и 13 лет назад на пароходе, иначе вы не наказали бы меня так чувствительно. Вы не изменились ни сердцем, ни внешностью. Вы выглядите также молодо, как и тогда, а ваша не блекнущая красота носила достойную копию в этом прелестном мальчике! И, если эти слова мои вас хоть немножко тронут, то заключите мир: я признаю себя разбитым и побежденным!

В этом смысле и ратификован был мир, тут же приведенный в исполнение.

---

Вернувшись к Гаррису, я сказал: — Вот видишь, что могут сделать талант и ловкость!

— Едва ли! Я вижу только то, на что способны колоссальная невежливость и глупость! Чтобы человек, не потерявший все свои пять чувств, стал приставать таким манером к совершенно незнакомым ему людям и надоедать им целых полчаса своим разговором, — это… это — нечто такое, подобного чему я никогда не видел! Но что ты им говорил?

— Ничего неприличного! Во-первых, я спросил девушку, как ее зовут!

— Честное слово, — это на тебя похоже! Ты в состоянии выкинуть такую штуку! Я, конечно, поступил не умно… Но ведь не мог же я предполагать, что ты действительно отправишься туда и разыграешь из себя такого болвана. Я совсем забыл об этих твоих специальных способностях! Что могут теперь подумать о нас эти незнакомцы! Но как же ты это спросил? в какой форме? Надеюсь, ты всё-таки постарался, как-нибудь объяснить…

— Нет, я просто сказал: мой друг и я очень хотели бы узнать, как вас зовут, если вы не имеете ничего против этого…

— Это чёрт знает, что такое! Ты выбрал удивительно элегантную форму, делающую тебе честь, и я в особенности благодарен тебе за то, что ты впутал и меня! Ну, а что же она?

— Ровно ничего. Она просто сказала, как ее зовут.

— Неужели? И даже не удивилась?

— Нет, немножко как будто бы… Может быть, это было и удивление, но мне показалось, что это скорей радость…

— Да, вероятно… Совершенно естественно, это была радость! Как же ей было не обрадоваться, услышав такой вопрос от совершенно незнакомого человека! Что же ты сделал дальше!

— Я протянул ей руку, а она пожала ее.

— Я видел это, хотя и не верил своим глазам! А её сосед не предупредил тебя о своем намерении немедленно свернуть тебе шею?

— Нет, мне показалось, что они все были очень рады со мной познакомиться…

— Это наверное так и было!.. Они, вероятно, думали про себя: вот человек, которого показывали в каком-нибудь музее и который убежал оттуда, — попробуем развлечься этим манекеном! Другого объяснения их кротости быть не может… Ты сел… Тебя, конечно, пригласили сделать это?

— Нет, я подумал, что они просто забыли пригласить…

— Ты обладаешь замечательно верным инстинктом. Что же ты делал потом? о чём ты разговаривал?

— Я спросил девушку: сколько ей лет?

— Нет, действительно, твоя деликатность выше всякой похвалы! Ну, дальше, дальше… Не обращай пожалуйста внимания на мою скорбную физиономию, я всегда так выгляжу, когда в душе чему-нибудь особенно глубоко радуюсь! Рассказывай дальше!.. Она ответила тебе о своем возрасте?

— Да, и потом рассказала мне о своей матери, о своей бабушке, о всех остальных родственниках и, наконец, о самой себе.

— Сама — о самой себе?

— Нет, не совсем так. Я спрашивал, а она отвечала.

— Это божественно! Может быть, ты осведомился об её политических убеждениях?

— Разумеется, — она демократка, а её муж — республиканец.

— Её муж! Разве этот ребенок замужем?

— Она совсем не ребенок; она давно замужем, а господин, который сидит с ней рядом, — её муж.

— У неё есть дети?

— Понятно! Семь с половиной!

— Что за чепуха!

— Нисколько, это — сущая истина. Она мне сама сказала.

— Но как же… семь с половиной… при чём тут половина?

— Это от первого брава… Пасынок всегда считается за половину.

— От первого брава? Разве она уже была замужем?

— Еще бы! три раза, это её четвертый муж.

— Не верю ни одному слову! невозможность очевидна. Этот мальчик её брат?

— Нет, это её самый младший сын. Он моложе, чем выглядит: ему всего 11½ лет.

— Всё это положительно абсурд! А впрочем, дело представляется совершенно ясным: они сразу поняли, кого имеют перед собою, и дурачили тебя для собственного развлечения. Я очень рад, что остался в стороне во всей этой комедии; по крайней мере, они не имеют оснований предполагать, что оба мы из одного и того же теста. Они еще долго пробудут здесь?

— Нет, перед обедом они уже уезжают.

— Я знаю одного человека, который сердечно рад этому. Откуда ты знаешь это? Ты их, вероятно, спросил об этом?

— Нет, в начале я только спросил об их планах вообще и они мне тогда сказали, что хотели бы остаться здесь еще неделю и предпринять прогулки по окрестностям. Но в конце нашего разговора я им дал понять, что мы с тобой не прочь сопровождать их в этих прогулках и предложил сейчас же привести тебя и представить им. Но они как будто колебались одну минуту, а потом спросили: может быть, ты из того же учреждения, откуда и я? Когда я подтвердил это, то они заметили, что предполагали другое и выразили желание немедленно отправиться в Сибирь навестить одного своего больного родственника.

— Это — диплом твоей глупости! До таких способов никто еще никогда не доходил. Если ты умрешь раньше меня, то я обещаю соорудить тебе памятник из ослиных голов вышиною в Страсбургский собор. Так они интересовались узнать, из того же ли я учреждения, откуда и ты? Какое учреждение они подразумевали?

— Я не знаю; мне не пришло в голову спросить их об этом.

— Зато я знаю! Они подразумевали сумасшедший дом, колонию для умалишенных. И теперь они обоих нас считают за помешанных. Вот видишь, что ты наделал! И тебе не стыдно?

— А чего же мне стыдиться? Душа моя не помышляла ни о чём злом… В чём мой грех? Это очень милые люди и я им, кажется, очень понравился.

Гаррис сделал еще несколько резких замечаний, а затем удалился к себе в номер, с целью, как он сказал, разломать там вдребезги все столы и стулья. У него удивительно холерический темперамент: самая малость выводит его из себя.

Перед молодой дамой я попал впросак, но, одурачив Гарриса, я отомстил за себя. Всегда нужно как можно скорей сорвать на ком-нибудь сердце, — иначе раненое место заживает слишком медленно.