У Бунтова двора было много народу, несмотря на стужу и поднимавшуюся метель. Услыхавъ пѣсню, многіе кинулись къ землянкѣ глядѣть; у входа собралась толпа.
— А, чортъ васъ принесъ! — выругался Тимошка, оборвавши пѣсню, и пугнулъ любопытныхъ.
Толпа шарахнулась вразсыпную, и Бѣленькій захлопнулъ дверь.
— Вотъ еще, лѣшій какой выберется, — сказалъ онъ, садясь на мѣсто, — старика приведетъ... Скандалъ выйдетъ!..
Антонъ выпрямился.
— Мои гости! Я и отвѣчаю! — закричалъ онъ, ударивъ кулакомъ по дну кадушки. Кадушка звонко загудѣла.
— Вѣрно!.. Значитъ, выпьемъ! — обрадовался дружка и сталъ наливать еще по стакану.
Опасенія Тимошки сбылись. Одна изъ молодыхъ бабъ, отогнанныхъ Тимошкой, пробралась въ избу, поманила Васену и сказала ей торопливо на ухо:
— Ахъ, дѣвонька! Дѣла-то какія! У васъ въ выходѣ Тимошка Бѣленькій съ кѣмъ-то пьянствуетъ... Огонь развели!..
Васена поблѣднѣла. Слава Тимошки слишкомъ была худа, чтобы не взволноваться сообщенной вѣстью. Она подошла къ столу и нагнулась къ свекру:
— Батюшка, сказываютъ, Бѣленькіе пьянствуютъ у насъ въ подвалѣ!.. — сообщила она громкимъ шопотомъ.
Илья Ивановичъ всталъ и посмотрѣлъ вопросительно на сидѣвшаго рядомъ старосту, который слышалъ, что сказала Васена.
— Что-жъ... Изловить надо! Какъ же... воры... — забормоталъ староста, нащупавъ въ карманѣ знакъ и надѣвая его себѣ на грудь.
Всѣ всполошились. Оброненное старостой слово «воры» облетѣло мигомъ всю избу.
Илья Ивановичъ со старостою и гостями, въ сопровожденіи толпы любопытныхъ, направились на улицу.
Увидѣвъ суматоху, Михайла догадался, въ чемъ дѣло, и стремглавъ бросился къ землянкѣ.
— Антонъ! — крикнулъ онъ въ дверь, — тятенька... со старостой!..
Парни всполошились. Тимошка опрометью бросился вонъ изъ землянки, но было уже поздно: старики окружили выходъ.
— Вотъ онъ! Тимошка! Лови!.. Вяжи! — закричали нѣсколько голосовъ, когда Бѣленькій высунулся изъ двери.
Староста ухватилъ его за грудь.
Тимошка сначала было растерялся, но при видѣ враждебной толпы его охватила отчаянная храбрость.
Ударивъ неожиданнымъ взмахомъ колѣна старосту подъ животъ, онъ рванулся, сбилъ съ ногъ двоихъ мужиковъ и пустился бѣжать. Староста заоралъ отъ боли благимъ матомъ. Нѣкоторые кинулись было въ погоню, но темный силуэтъ Тимошки мелькнулъ только разъ передъ освѣщенными окнами и скрылся во мракѣ. Дружка, воспользовавшись суматохой, незамѣтно шмыгнулъ въ избу и сидѣлъ уже около молодой — какъ ни въ чемъ не бывало.
Когда Илья Ивановичъ спустился въ землянку, то захватилъ тамъ Антона и Митьку. Антонъ стоялъ страшно взволнованный, разсерженный, почти касаясь головой потолка. Красный отблескъ огня освѣщалъ снизу его мощную фигуру. Гигантская тѣнь его дрожала и прыгала по стѣнамъ, по потолку, по всей землянкѣ.
Митька продолжалъ сидѣть на связкѣ кудели и съ равнодушнымъ видомъ накладывалъ застежки своей гармоники въ петли, слегка позвякивая колокольчиками.
Илья Ивановичъ былъ внѣ себя отъ ярости.
— Ты что, сынокъ любезный, — зашипѣлъ онъ на Антона, скрививъ ротъ на подобіе улыбки, — воровской притонъ у меня въ домѣ завелъ?
Антонъ молчалъ.
— Ты что? въ атаманы разбойничьи готовишься?! — гаркнулъ онъ во весь голосъ.
— Тятенька! — заговорилъ Антонъ сдавленнымъ голосомъ.
— Тятенька?.. нѣтъ! He отецъ я тебѣ! Шалопай ты эдакой! Разбойникъ! — гремѣлъ Илья Ивановичъ.
— Да вѣдь они только въ гостяхъ у меня были! — выкрикнулъ Антонъ съ болью и неожиданно упалъ на колѣни.
Старикъ обрадовался этому, какъ радуется дикій звѣрь на легко доставшуюся добычу. Онъ судорожно вцѣпился пальцами въ кудри Антона и сталъ ихъ злобно рвать, выкрикивая съ визгомъ:
— Въ гости?! Воровъ въ гости!.. Мошенниковъ! Поджигателевъ!
Антонъ не сопротивлялся, и старикъ, опьяненный злобой, съ наслажденіемъ рвалъ волосы сына.
— Тятенька! Оставь... Оставь, ради Христа... — сказалъ взволнованно Михайла, подходя сбоку къ отцу и дотрогиваясь до его руки.
— Цыцъ! — огрызнулся отецъ на Михайлу и размахнулся руками.
Антонъ всталъ. Все его существо наполнилось яростью. Глаза горѣли, грудь высоко вздымалась, жилы на вискахъ надулись и, казалось, вотъ-вотъ лопнутъ отъ напряженія. Онъ сжалъ кулаки. Неизвѣстно, что бы произошло, если бы Михайла не обратился порывисто къ нему:
— Антонъ, уйди!.. Уйди!..
— Уйди!.. Вонъ!.. — закричалъ Илья Ивановичъ не своимъ голосомъ.
Не то вздохъ, не то стонъ, или заглушенное рыданіе вырвалось изъ груди Антона, и онъ, пошатываясь, вышелъ изъ землянки. Толпа передъ нимъ разступилась. Сдѣлавъ два шага по направленію къ дому, онъ остановился, обвелъ мутнымъ взглядомъ освѣщенныя окна и, качнувъ рѣшительно головой, пошелъ прочь отъ двора, на дорогу. Безъ шапки, въ легкой поддевкѣ, въ голыхъ сапогахъ, шагалъ онъ цѣликомъ по снѣгу, не замѣчая ни разыгравшейся бури, ни снѣга, съ шипѣньемъ бьющаго въ глаза. Лицо его горѣло, въ ушахъ былъ звонъ, а кожа на головѣ саднила до того, что казалось, будто весь черепъ ободранъ...
Разбитый, шатаясь на ногахъ, вошелъ Илья Ивановичъ въ избу и грузно опустился на лавку.
Встревоженные семейной драмой гости стали благодарить за хлѣбъ-за соль и прощаться.
Бунтовъ сдѣлалъ было попытку уговорить гостей остаться, но безсильно махнулъ рукой и погрузился въ какой-то столбнякъ. Возбужденіе его мигомъ смѣнилось равнодушнымъ безсиліемъ.
Василій, уже не спрашиваясь отца, подкатилъ на сѣромъ жеребцѣ къ крыльцу, посадилъ молодыхъ и лихо, передомъ понесся по улицѣ.
Другія подводы, позвякивая колокольчиками, пустились вслѣдъ за ними. Сверхъ обыкновенія — безъ пѣсенъ, безъ гармоники, безъ громкихъ разговоровъ катилъ свадебный поѣздъ по селу.