ной имъ беззащитной дѣвушкѣ. Нa слѣдующее утро я нашелъ возможность сунуть ей это письмо въ руки и убѣжалъ къ Ал. Андр. Если бы я разсказалъ ему въ этотъ же день всю исторію, то дѣло могло бы принять иной оборотъ, но я смолчалъ, и вечеромъ того же дня сталъ женихомъ болѣе удивленной, нежели обрадованной невесты, взявъ съ нея слово молчать до поры, до времени. Вскорѣ послѣ этого П. П. уѣхалъ, запрещение было снято, и когда я, съ своей стороны, сказалъ Ал. Андр., что намѣренъ жениться на синьорѣ Маріи, онъ былъ огорченъ самыми искреннимъ образомъ и уговорилъ меня отложить свадьбу до окончанія моего ученія за границей. Быть женихомъ, когда знаешь, что невѣста идетъ за тебя не по любви, и къ тому же не умѣть говорить съ нею на ея языкѣ какъ слѣдуетъ, — очень невесело; да и она, слава Богу, не играла роли счастливой невѣсты; поэтому наша близость ограничилась цѣлованьемъ лишь при прощаніи, да и оно произошло безъ нѣжностей и безъ слезъ съ той и другой стороны. Уѣхалъ я изъ Рима въ концѣ октября въ почтовой каретѣ до Анконы, отсюда пароходомъ въ Тріестъ и далѣе въ унылый Лейпцигъ. Здѣсь я получилъ нѣсколько писемь отъ Ал. Андр. съ нѣкоторыми свѣдѣніями касательно невѣсты; пылъ прошелъ, и вся исторія кончилась моимъ письмомъ къ синьорѣ, въ которомь я извѣщалъ ее, что не могу выполнить даннаго обѣщанія вслѣдствіе непреодолимаго сопротивленія родныхь. Слава Богу, я не сдѣлалъ ей, по письмамъ Ал. Андр., никакого зла.
Когда я былъ въ университетѣ на послѣднемъ курсѣ, то узналъ о существованіи вышедшаго тогда учебника физіологіи Функе, а въ Берлинѣ слышалъ, что Гоппе-Зейлеръ былъ его товарищемъ или по университету, или по лабораторіи Лемана, тогдашняго представителя физіологической химіи, и это обстоятельство было причиной, что на зимній семестръ 57 года я отправился въ Лейпцигъ. Городъ этотъ я назвалъ унылымъ, и во внѣ-ярмарочное время онъ былъ действительно таковымъ, притомъ же поѣздка въ Италію, съ только что описаннымъ происшествіемъ, обошлась слишкомъ дорого для моего не тугого кармана, такъ что пришлось вести здѣсь спартанскую жизнь, и вдобавокъ ко всему безъ товарищей, въ совершенномъ одиночестве. Въ памяти остались дешевые лейпцигскіе обѣды: за 5 зильбергрошей (15 коп.) можно было получить тарелку супа, полпорціи мяса, mit Gemüse, и въ видѣ десерта Hausbrod (нашъ ржаной ситный), à discrétion, съ жомкомъ посоленнаго творога съ тміномъ, тоже à discrétion. Помню также мою добрую квартирную хозяйку, какъ она, но моей просьбѣ, замѣнила утренній кофе, изъ-за излишней прибавки къ нему цикорія, чаемъ
