Страница:Адам Мицкевич.pdf/120

именинахъ своихъ, въ декабрѣ 1818 г., выпивъ второй бокалъ вина среди дружеской компаній товарищей, Адамъ произнесь рядъ мелкихъ импровизацій, а потом (по записи Чечота), „разругавъ насъ, что мы его напотчивали лучше, чѣмъ сами напотчивались, немножко отрезвился и, растроганный милымъ воспоминаніемъ, началъ чувствительно пѣть“ о „возлюбленной, образъ которой не стерли съ памяти три года“. Изъ этихъ словъ можно сдѣлать выводъ, что Мицкевичъ въ эту пору все еще любилъ Іоасю, и значитъ, не весь отдался чувству къ Марылѣ, но стоитъ вспомнить обстановку импровизаціи, чтобы понять, что „чувствительность" (tkliwość) и нѣжная память о „возлюбленной“ были почерпнуты на днѣ кубка и, можетъ-быть, напрасно сохранены для потомства. Тѣмъ не менѣе, забавное описаніе трехъ именинъ, справлявшихся филоматами, шутливые стихи на другую студенческую попойку и тому подобныя случайныя стихотворенія, сохраненныя дружеской рукой и недавно опять увидѣвшія свѣтъ, даютъ прекрасный комментарій къ первымъ печатнымъ стихамъ Мицкевича: „Zima miejska“ (Зима въ городѣ). Эти стихи, написанные, кстати сказать, не зимой, а осенью, были первымъ печатнымъ произведеніемъ молодого поэта. Они появились 31 окт. 1818 г. въ газетѣ „Виленскій Еженедѣльникъ“ (Tygodnik Wileński). Содержаніе „Зимы въ городѣ“ заключается въ описаніи тѣхъ изысканныхъ наслажденій, которыя городъ представляетъ богатому юношѣ по сравненію съ деревней. Разсказъ ведется въ первомъ лицѣ и рисуетъ намъ виленскаго „дэнди“, какимъ вообразилъ себя молодой поэтъ, начитавшись утонченныхъ стиховъ Трембецкаго съ его ходульными сравненіями и французскими вкусами петиметра. Насколько этотъ нарядъ дэнди подходилъ къ скромному филарету, воодушевленному жаждой всеобщаго добра и жившему на маленькую стипендію изъ университета, а душой все еще постоянно улетавшему въ тихій, полудеревенскій Новогрудокъ, это другой вопросъ. Искренности въ „Городской зимѣ“ мало, но есть искреннее желаніе „пофорсить“ изысканностью вкусовъ и вѣрностью традиціямъ Красицкаго и Трембецкаго, которыхъ рекомендовалъ вниманію своихъ слушателей Боровскій. Передать на русскомъ языкѣ всю изысканность стиля въ этомъ стихотвореніи, множество перифразъ и т. п. оригинала просто невозможно. Достаточно отмѣтить, что въ каждой строкѣ мы, навѣрное, найдемъ то ссылку на фавновъ, ріадъ, цереръ и другихъ языческихъ бо-