укрыться „подъ крылышко матери“; „наша жизнь восходъ солнца, смерть — полдень, но милѣе одно мгновенье въ апрѣлѣ, чѣмъ цѣлые декабри осенью. Если ты ищещь дани богамъ, если хочешь сдѣлать подарокъ другу или возлюбленной, сплети вѣнокъ изъ моихъ цвѣтовъ, это будетъ вѣнокъ изъ вѣнковъ“. Чѣмъ такъ гордится цвѣточекъ? „Ни цвѣтъ зари, ни завитки тюльпана, ни убранство (sukienki) лиліи, ни раскрашенная грудь розы“ не плѣняютъ въ немъ взора. Но цвѣтокъ отвѣчаетъ: „Радостно встрѣтятъ меня твои друзья, ангела молодой весны; дружба не блеститъ ярко и любитъ тѣнь, какъ моя зелень. Достоинъ ли я ручекъ возлюбленной? Скажи, о, небесная Марія (niebieska Marylko)! За первый букетикъ молодости я получу первую... ахъ, только слезу!“ Итакъ, у Мицкевича все свелось опять къ прославленію дружбы къ Марылѣ, отъ которой нѣтъ иной награды, кромѣ слезы. Это „первый цвѣтокъ поэтической весны“ самого Мицкевича, какъ хорошо выразился проф. Третякъ, это его оправданіе передъ читателями, такое далекое отъ заносчивости другихъ романтиковъ. Только друзьямъ, только Марылѣ можетъ быть дорога его скромная поэзія, и стихотвореніе, переполненное уменьшительными именами, „аффектированной наивностью“ (П. Хмѣлевскій) и чувствительностью, дышитъ скорѣе сантиментализмомъ Карпинскаго, чѣмъ вѣяніями романтизма.
Вслѣдъ за этимъ посвященіемъ слѣдовало боевое стихотвореніе романтизма, которое заключало въ себѣ поэтическую программу Мицкевича, его вызовъ ложноклассикамъ, прежде всего Яну Снядецкому, который два года тому назадъ, въ январской книжкѣ „Виленскаго Дневника“ за 1819 года, написалъ разсужденіе „О классическихъ и романтическихъ сочиненіяхъ“. На него и ссылается поэтъ, когда въ январѣ 1821 года онъ посылаетъ друзьямъ два варіанта „Романтизма“ (Romantyczność). Два года мысль, возбужденная рѣзкими нападками виленскаго „мудреца“ на простонародныя (gminne) суевѣрія и на возрождающій ихъ романтизмъ, работала упорно прежде, чѣмъ выяснила свое отношеніе къ этимъ мистическимъ представленіямъ народа. Личныя переживанія указали направленіе, въ какомъ пошла эта работа мысли; жизнь сердца оказалась гораздо значительнѣе, чѣмъ жизнь разума; если хочешь познать высшую истину, загляни въ свое сердце, и ты познаешь такія чудеса, которыя отъ разума скрыты. Эта идея, повидимому, сильно поразила самого Мицкевича, когда онъ пришелъ къ ней: онъ
