Страница:Адам Мицкевич.pdf/351

всѣмъ любимымъ и привычнымъ, разлука съ друзьями и Марылей. Во всякомъ случаѣ, начинался совсѣмъ новый періодъ жизни, а человѣка, въ которомъ было такъ много нравственной энергіи, это не могло только пугать. Разсуждая a priori, можно думать, что Мицкевичъ не безъ интереса ждалъ, какъ развернется его жизнь дальше. До іюля, какъ сообщаетъ Одынецъ, часто происходили товарищескія собранія, на которыхъ Мицкевичъ не разъ импровизировалъ. Въ іюлѣ Занъ, Чечотъ и Сузинъ были вынуждены покинуть Вильну и ѣхать въ ссылку; друзья проводили ихъ до Острой Брамы, гдѣ путникамъ было разрѣшено помолиться. Въ началѣ сентября, вернувшись изъ деревни въ Вильну, Одынецъ нашелъ здѣсь уже совсѣмъ иное настроеніе, нежели то, которое существовало до отъѣзда оренбургскихъ ссыльныхъ. «Тогда была какъ будто весенняя веселость послѣ освобожденія отъ оковъ зимы; теперь туманная, угрюмая осень, которой вскорѣ опять угрожала зима». Получилось извѣстіе, что Мицкевичъ, Домейко, Пясецкій и др. уже скоро будутъ высланы изъ польскихъ губерній. «Время отъѣзда еще не было опредѣлено точно, однако, всѣмъ было приказано приготовляться въ дорогу. А ожиданія такого рода какъ то никого не настраивали на, веселый ладъ». По вечерамъ у Мацевичей, куда пріѣхала проводить своего друга и Ковальская, поэтъ любилъ поиграть въ карты, при чемъ немилосердно плутовалъ и приводилъ въ ужасъ старушку, мать Ковальской. «И вотъ 22 октября эта игра въ киксъ шла, пожалуй, еще веселѣе и продолжалась больше обыкновеннаго. Мы вышли около полуночи, и уже на дворѣ насъ удивилъ какой то свѣтъ во всѣхъ окнахъ нашей квартиры. Мы полагали, что у Ежовскаго (который поселился вмѣстѣ съ Мицкевичемъ) гости, но такихъгостей мы не ожидали. Это былъ капитанъ квартальный, Круковскій, который поджидалъ какъ разъ Адама, чтобы ему лично, какъ передъ тѣмъ Ежовскому, вручить для подписи распоряженіе властей, чтобы послѣзавтра утромъ онъ готовъ былъ въ путь, въ столицу имперіи. Это извѣстіе, которое было сообщено въ вѣжливой формѣ, Адамъ принялъ спокойно, подписалъ, и мы остались одни. Весь этотъ вечеръ, скорѣе ночь, я помню такъ хорошо, точно это было вчера. О снѣ не было уже и рѣчи. Но доказательствомъ душевной твердости Адама и ero настроенія въ эту минуту можетъ служить слѣдующая подроб-