ешь улыбкой, а когда въ гнѣвѣ я заходилъ слишкомъ далеко, ты сердилась, и тогда уже я просилъ прощенья. Ахъ, каждое твое слово, каждый взглядъ, ласки и надежды и общія страдапія: все это сохраняетъ память въ вѣрныхъ образахъ. И я держу ихъ передъ глазами души, какъ скряга, которому удалось найти кладъ, смотритъ и сохнетъ, и не можетъ оторвать глазъ. Этимъ часомъ я соединялъ прошлое съ моимъ будущимъ[1], съ него я началъ болѣе счастливые дни и на немъ окончилъ ихъ; онъ одинъ блеснулъ, какъ одна золотая нитка въ темной (запачканной, zbrukanêm paśmie) лентѣ моей жизни; и я схватился за нее, какъ крылатый мотылекъ (jak prządek skrzydłaty), обвилъ ее вокругъ себя и въ ней замкнулся навѣки, какъ въ склепѣ. Солнце вступило въ ту самую часть неба, пробилъ тотъ же часъ! Гдѣ же ея глаза? Гдѣ же ея мысли? Теперь, невѣрная, въ чувствительной рукѣ она держить чужую руку и прижимается устами къ чужому лбу, и слеза ея падаетъ на чужое лицо, и сердце отвѣчаетъ біенію чужой груди. Теперь, можетъ быть, этой новой пары не раздѣлила бы сама молнія, которая ударила бы въ меня у порога». Такъ, потрясенный измѣной, поэтъ возвращается въ свой міръ. «Уединеніе, забытое, оставленное въ этотъ же самый часъ, я возвращаюсь въ твое святилище, какъ возвращается къ своей нянѣ плачущее дитя, обманутое и заманенное лакомствомъ. Прости меня, соблазнъ счастья всегда слишкомъ силенъ, и слишкомъ трудно убѣдиться въ томъ, что онъ всегда обманчивъ. Можетъ быть мнѣ еще удастся заглушить этотъ недостойный огонь; вѣдь я еще могу надѣяться на время и на безмолвную гордость. Но прочь надежды! Сегодня погода манитъ искать забвенія въ поляхъ, въ пебѣ, въ волнахъ. Пора итти гулять. Почему же я все не выхожу? И при каждомъ движеніи двери все жду отъ нея посланца; то читаю измѣненный почеркъ ея руки, то хватаюсь безъ всякой надобности за часы. Однажды я вскочилъ съ мѣста, остановился на порогѣ: ахъ, это былъ тотъ часъ. Велика сила привычки! Такъ тотъ, у кого смерть отняла дорогого человѣка, иногда забываетъ на мгновеніе о своей утратѣ, несмотря на томящую его грусть и долгій трауръ, и погруженный въ свои мысли счастливое заблужденіе! — бѣжитъ и до такой степени увлекается са-
- ↑ „ Ta godzina jam przeszlość z ma przysyzościa Jaczyl“ - образъ , повторяющійся въ монологѣ Конрада въ III части «Дѣдовъ“.
