текшаго, улетая отъ тебя, какъ золотые мотыльки, заронили въ глубину сердца червь (червей, owady) воспоминаній. Туда на сѣверъ, къ Польшѣ, тянутся сіяющія громады звѣздъ. Почему же такое множество ихъ сверкаетъ на этомъ пути? Не взоръ ли твой, исполненный огня, выжегъ блестящіе слѣды, вѣчно летя туда, пока не угасъ въ могилѣ! Полька! Я такъ же закончу свои дни въ одинокой тоскѣ. Пусть здѣсь пріязненная рука бросить мнѣ горсть земли. Путники часто бесѣдують у твоей могилы, и меня тогда разбудитъ звукъ родной рѣчи, и поэтъ, замышляя одинокую пѣсню о тебѣ, увидитъ близкую могилу и запоетъ для меня». Послѣднія строки, по меньшей мѣрѣ, неясны: когда поэта разбудитъ звукъ родной рѣчи? Почему и какую именно одинокую пѣсенку (samotna piosnke) поэтъ будетъ «думать» Маріи? Насколько просты первыя обращенія къ Потоцкой, настолько же представляются искусственными три послѣднія строки («Путники» и т. д.). Не указываетъ ли это на ихъ позднѣйшее происхожденіе?
Издатель «Крымскихъ сонетовъ» В. Брухнальскій отмѣтилъ, что слѣдующій (IX) сонетъ «Могилы гарема» представляетъ зависимость отъ книжки Муравьева- Апостола и что врядъ ли онъ былъ написанъ подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ. Въ примѣчаніи Мицкевичъ повторилъ описаніе своего русскаго источника, но при этомъ сдѣлалъ любопытное измѣненіе, указывающее на его стремленіе къ романтически страшному. Муравьевъ - Апостолъ упоминаетъ, что на нѣкоторыхъ гробахъ уцѣлѣли куски чернаго сукна («не на многихъ только остались лоскутки чернаго сукна»). Это была обивка («теперь однѣ голыя доски»), а не саваны покойниковъ. Но Мицкевичъ превратилъ эти лоскутки сукна въ «куски савана» (szmaty całunu), хотя Муравьевъ Апостолъ ясно говоритъ, что въ гробахъ этихъ никогда покойники не лежали. «Пустые гробы, означающіе мѣста, гдѣ сокрытъ прахъ Гиреевъ, предпочтившихъ каменный сводъ небесному и ограду открытой нивѣ Божьей». Едва ли соотвѣтствуетъ духу сонета и его форма: «Мирзапилигриму»: мирза, мусульманинъ, не могъ бы высказывать такія чувства, которыя естественно приходили въ голову людямъ съ другой культурой и другими воззрѣніями на бракъ, напр., Муравьеву-Апостолу. И, какъ въ сонетѣ «Бахчисарай ночью», couleur locale усиленно подчеркивается обиліемъ замысловатыхъ сравненій. По сравненіи съ простотой и свѣжестью перваго соне-
