Страница:Адам Мицкевич.pdf/461

однимъ литовскимъ знакомымъ, Будревичемъ, въ пансіонѣ Лехнера на Малой Дмитровкѣ. Здѣсь скверно кормили, мало топили, и въ началѣ февраля 1826 года Мицкевичъ жалуется, что въ Одессѣ онъ жилъ, какъ паша, а въ Москвѣ, «какъ послѣдній янычаръ; нѣтъ у него отдѣльной комнаты (kwatery), столъ отвратительный, нѣтъ даже хорошаго кофе». Въ февралѣ они рѣшили перебраться на новую квартиру: поселились втроемъ въ Алексѣевскомъ переулкѣ, въ домѣ священника Иванова; денежныя дѣла были неважныя; Малевскій заплатилъ все, что у него было, за комнату, Іежовскій самъ стряпалъ и кормилъ товарищей, но и у него финансы были на исходѣ. Однако въ концѣ марта въ письмахъ Малевскаго, которыя даютъ подробности о бытѣ филаретовъ въ Москвѣ, уже болѣе радостный тонъ: онъ разсказываетъ сестрамъ, какъ научился готовить, сколько стоитъ провизія, хвалится, что обѣдъ на трехъ не стоитъ двухъ злотыхъ, и что всѣ они поправились послѣ Лехнеровскаго пансіона. Жили они уединенно; знакомство ихъ было сначала ограничено кругомъ мелкаго польскаго чиновничества, акушерокъ, ксендзовъ, съ которыми велъ компанію Онуфрій (Петрашкевичъ), «синдикъ здѣшней парафіи». Знакомство это не привлекало Мицкевича и его товарищей, и они жили въ полномъ одиночествѣ. Еще въ іюнѣ 1826 года поэтъ писалъ Зану: «мы прозябаемъ недурно. Книжка въ рукахъ не часто, чаще шахматы, почти всегда болтовня. Знакомствъ никакихъ, общества у насъ, кромѣ собственнаго, нѣтъ». Описавъ товарищей, поэтъ переходитъ къ тому, «съ чего начинается нѣмецкая философія, т.-е. къ я. И такъ я, живя съ ними, мало отличаюсь отъ нихъ и внѣшне, и внутренне. Со времени отъѣзда изъ Одессы, гдѣ я жилъ, какъ паша, муза моя облѣнилась: я не могу окончить литовскую повѣсть, которая должна заполнить (kompletować) третій томикъ; однако я все -таки надѣюсь окончить». Далѣе идетъ уже приведенное выше сообщеніе о недурномъ положеніи финансовъ. Кое- какія надежды литовскіе изгнанники связывали съ предстоящей коронаціей императора Николая. Приписка объ этомъ въ цитируемомъ письмѣ къ Зану составлена, очевидно, на случай, если бы письмо попало въ постороннія руки. «Предстоящій обрядъ коронаціи его величества (najjašniejszego Cesarza), можетъ быть, обѣщаетъ намъ болѣе счастливое будущее; можетъ быть, всемилостивѣйшій государь обратитъ свои взоры и на насъ». Эта замѣтка дышитъ какъ будто иро-