лись и не окрѣпли еще настолько, чтобы онъ могъ унаслѣдовать тѣ небесныя сокровища, которыя были ему уготованы. Я окажу ему благодѣяніе!
И она стащила съ ногъ умершаго калоши; смертный сонъ былъ прерванъ, и воскресшій всталъ. Печаль исчезла, а съ ней и калоши; она, должно быть, сочла ихъ своей собственностью.
лись и не окрепли ещё настолько, чтобы он мог унаследовать те небесные сокровища, которые были ему уготованы. Я окажу ему благодеяние!
И она стащила с ног умершего калоши; смертный сон был прерван, и воскресший встал. Печаль исчезла, а с ней и калоши; она, должно быть, сочла их своей собственностью.
Вотъ послушайте-ка!
За городомъ, у самой дороги, стояла дача. Вы вѣрно видѣли ее? Передъ ней еще небольшой садикъ, обнесенный крашеною деревянною рѣшеткой.
Неподалеку отъ дачи, у самой канавки, росла въ мягкой зеленой травѣ ромашка. Солнечные лучи грѣли и ласкали ее наравнѣ съ роскошными цвѣтами, которые цвѣли въ саду передъ дачей, и наша ромашка росла не по днямъ, а по часамъ. Въ одно прекрасное утро она распустилась совсѣмъ,—желтое, круглое, какъ солнышко, сердечко ея было окружено сіяніемъ ослѣпительно бѣлыхъ, мелкихъ лучей-лепестковъ. Ромашку ничуть не заботило, что она такой бѣдненькій, простенькій цвѣточекъ, котораго никто не видитъ и не замѣчаетъ въ густой травѣ; нѣтъ, она была довольна всѣмъ, жадно тянулась къ солнышку, любовалась имъ и слушала, какъ поетъ гдѣ-то высоко-высоко въ небѣ жаворонокъ.
Ромашка была такъ весела и счастлива, точно сегодня было воскресенье, а на самомъ-то дѣлѣ былъ простой понедѣльникъ; всѣ дѣти смирно сидѣли на школьныхъ скамейкахъ и учились у своихъ наставниковъ; наша ромашка тоже смирно сидѣла на своемъ стебелькѣ и училась у яснаго солнышка и у всей окружающей природы, училась познавать благость Божію. Ромашка слушала пѣніе жаворонка, и ей казалось, что его громкія, звучныя пѣсни высказываютъ какъ разъ то, что таится у нея на сердцѣ; поэтому ромашка смотрѣла на счастливую порхающую пѣвунью-птичку съ какимъ-то особымъ почтеніемъ, но ничуть не завидовала ей и не печалилась, что сама не можетъ ни летать, ни пѣть.—„Я, вѣдь, вижу и слышу все!“—думала она.—„Солнышко меня ласкаетъ, вѣтерокъ цѣлуетъ! Какъ я счастлива!"
Вот послушайте-ка!
За городом, у самой дороги, стояла дача. Вы верно видели её? Перед ней ещё небольшой садик, обнесённый крашеною деревянною решёткой.
Неподалеку от дачи, у самой канавки, росла в мягкой зелёной траве ромашка. Солнечные лучи грели и ласкали её наравне с роскошными цветами, которые цвели в саду перед дачей, и наша ромашка росла не по дням, а по часам. В одно прекрасное утро она распустилась совсем, — жёлтое, круглое, как солнышко, сердечко её было окружено сиянием ослепительно белых, мелких лучей-лепестков. Ромашку ничуть не заботило, что она такой бедненький, простенький цветочек, которого никто не видит и не замечает в густой траве; нет, она была довольна всем, жадно тянулась к солнышку, любовалась им и слушала, как поёт где-то высоко-высоко в небе жаворонок.
Ромашка была так весела и счастлива, точно сегодня было воскресенье, а на самом-то деле был простой понедельник; все дети смирно сидели на школьных скамейках и учились у своих наставников; наша ромашка тоже смирно сидела на своём стебельке и училась у ясного солнышка и у всей окружающей природы, училась познавать благость Божию. Ромашка слушала пение жаворонка, и ей казалось, что его громкие, звучные песни высказывают как раз то, что таится у неё на сердце; поэтому ромашка смотрела на счастливую порхающую певунью-птичку с каким-то особым почтением, но ничуть не завидовала ей и не печалилась, что сама не может ни летать, ни петь. — «Я, ведь, вижу и слышу всё!» — думала она. — «Солнышко меня ласкает, ветерок целует! Как я счастлива!»
