взяла золотое кольцо, начертила на немъ свое имя и подозвала къ себѣ своего знакомца-аиста. Когда тотъ приблизился, Гельга надѣла ему кольцо на шею, прося отнести его женѣ викинга,—кольцо скажетъ ей, что пріемная дочь ея жива, счастлива и помнитъ о ней.
„Тяжеленько это будетъ нести!“ подумалъ аистъ. „Но золото и честь не выбросишь на дорогу! Аистъ приноситъ счастье—скажутъ тамъ на сѣверѣ!“
— Ты несешь золото, а я яйца!—сказала аистиха.—Но ты-то принесешь его только разъ, а я несу яйца каждый годъ! Благодарности же не дождется ни одинъ изъ насъ! Вотъ что обидно!
— Довольно и собственнаго сознанія, женушка!—сказалъ аистъ.
— Ну его не повѣсишь себѣ на шею!—отвѣтила аистиха.—Оно тебѣ ни корму, ни попутнаго вѣтра не дастъ!
И они улетѣли.
Крошечный пѣвецъ, соловей, распѣвавшій въ тамариндовой рощѣ, тоже собирался улетѣть на сѣверъ; въ былыя времена Гельга часто слышала его возлѣ „Дикаго болота“. И она дала порученіе и соловью: съ тѣхъ поръ, какъ она полетала въ лебединомъ опереніи, она могла объясняться на птичьемъ языкѣ и часто разговаривала и съ аистами, и съ ласточками, которые понимали ее. Соловей тоже понялъ ее: она просила его поселиться на Ютландскомъ полуостровѣ въ буковомъ лѣсу, гдѣ возвышался курганъ изъ древесныхъ вѣтвей и камней, и уговорить другихъ пѣвчихъ птичекъ ухаживать за могилой и, неумолкая, пѣть надъ нею свои пѣсни.
Соловей полетѣлъ стрѣлой, полетѣло стрѣлой и время!
Осенью орелъ, сидѣвшій на вершинѣ пирамиды, увидѣлъ приближавшійся богатый караванъ; двигались нагруженные сокровищами верблюды, гарцевали на горячихъ арабскихъ коняхъ разодѣтые и вооруженные всадники. Серебристо-бѣлые кони съ красными раздувающимися ноздрями и густыми гривами, ниспадавшими до тонкихъ стройныхъ ногъ, горячились и фыркали. Знатные гости, въ числѣ которыхъ былъ и одинъ аравійскій принцъ, молодой и прекрасный, какимъ и подобаетъ быть принцу, въѣхали во дворъ могучаго владыки, хозяина аистовъ, гнѣздо которыхъ стояло теперь пустымъ. Аисты находились еще на сѣверѣ, но скоро должны были вернуться.
взяла золотое кольцо, начертила на нём своё имя и подозвала к себе своего знакомца-аиста. Когда тот приблизился, Гельга надела ему кольцо на шею, прося отнести его жене викинга, — кольцо скажет ей, что приёмная дочь её жива, счастлива и помнит о ней.
«Тяжеле́нько это будет нести!» подумал аист. «Но золото и честь не выбросишь на дорогу! Аист приносит счастье — скажут там на севере!»
— Ты несёшь золото, а я яйца! — сказала аистиха. — Но ты-то принесёшь его только раз, а я несу яйца каждый год! Благодарности же не дождётся ни один из нас! Вот что обидно!
— Довольно и собственного сознания, жёнушка! — сказал аист.
— Ну его не повесишь себе на шею! — ответила аистиха. — Оно тебе ни корму, ни попутного ветра не даст!
И они улетели.
Крошечный певец, соловей, распевавший в тамариндовой роще, тоже собирался улететь на север; в былые времена Гельга часто слышала его возле «Дикого болота». И она дала поручение и соловью: с тех пор, как она полетала в лебедином оперении, она могла объясняться на птичьем языке и часто разговаривала и с аистами, и с ласточками, которые понимали её. Соловей тоже понял её: она просила его поселиться на Ютландском полуострове в буковом лесу, где возвышался курган из древесных ветвей и камней, и уговорить других певчих птичек ухаживать за могилой и, не умолкая, петь над нею свои песни.
Соловей полетел стрелой, полетело стрелой и время!
Осенью орёл, сидевший на вершине пирамиды, увидел приближавшийся богатый караван; двигались нагруженные сокровищами верблюды, гарцевали на горячих арабских конях разодетые и вооружённые всадники. Серебристо-белые кони с красными раздувающимися ноздрями и густыми гривами, ниспадавшими до тонких стройных ног, горячились и фыркали. Знатные гости, в числе которых был и один аравийский принц, молодой и прекрасный, каким и подобает быть принцу, въехали во двор могучего владыки, хозяина аистов, гнездо которых стояло теперь пустым. Аисты находились ещё на севере, но скоро должны были вернуться.
