шелъ въ Террачина молча, въ самомъ созерцательномъ настроеніи духа. Тутъ я впервые увидалъ море, чудное Средиземное море. Это было само небо, только чистѣйшаго ультрамариноваго цвѣта; ему казалось, не было границъ. Вдали виднѣлись островки, напоминавшіе чудеснѣйшія фіолетовыя облачка. Увидѣлъ я вдали и Везувій; испускавшій синеватые клубы дыма, стелившагося надъ горизонтомъ. Поверхность моря была недвижна и гладка, какъ зеркало; только у берега, гдѣ я стоялъ, былъ замѣтенъ сильный прибой; большія волны, прозрачныя и чистыя, какъ самый эфиръ, съ шумомъ набѣгали на берегъ и будили эхо въ горахъ.
Я стоялъ, какъ вкопанный, не въ силахъ оторвать взгляда отъ чуднаго зрѣлища. Казалось, и плоть, и кровь мои—все физическое въ моемъ существѣ перешло въ духовное, я какъ будто отдѣлился отъ земли и виталъ въ пространствѣ между этими двумя небесами: безграничнымъ моремъ снизу и небомъ сверху. Слезы бѣжали по моимъ щекамъ.
Неподалеку отъ того мѣста, гдѣ я стоялъ, находилось большое бѣлое зданіе; морской прибой достигалъ до его фундамента. Нижній этажъ фасада, выходившаго на улицу, представлялъ одинъ сводъ, подъ который ставились экипажи проѣзжихъ. Это была гостиница, самая большая и лучшая на всемъ пути отъ Рима до Неаполя.
Въ горахъ послышалось эхо отъ щелканья бичомъ; скоро къ гостиницѣ подкатила карета, запряженная четверкою лошадей. На заднемъ сидѣньи, за каретой, помѣщалось нѣсколько вооруженныхъ слугъ. Внутри же, развалясь, возсѣдалъ блѣдный, худой господинъ въ широкомъ пестромъ халатѣ. Кучеръ соскочилъ съ козелъ, щелкнулъ бичомъ еще раза два и запрягъ въ карету свѣжихъ лошадей. Проѣзжій иностранецъ хотѣлъ немедленно продолжать путь, но такъ какъ онъ требовалъ конвоя, безъ котораго не безопасно было ѣхать черезъ горы, укрывавшія не мало смѣлыхъ послѣдователей Фра-Діаволо и другихъ разбойниковъ, то ему пришлось подождать съ четверть часа. Онъ принялся браниться, перемѣшивая англійскія слова съ итальянскими, и проклинать лѣность народа и мытарства, выпадающія на долю путешественника; затѣмъ свернулъ изъ своего носового платка ночной колпакъ, напялилъ его на голову, развалился къ углу кареты, закрылъ глаза и, казалось, примирился съ своею участью.
Я узналъ, что это былъ англичанинъ, который въ десять дней объѣхалъ всю сѣверную и среднюю Италію и, такимъ образомъ, ознакомился съ страною, въ одинъ день изучилъ Римъ, и теперь направлялся въ Неаполь, чтобы побывать на Везувіи, и затѣмъ уѣхать на пароходѣ въ Марсель,—онъ собирался также познакомиться съ южною Франціей, но въ еще болѣе краткій срокъ, нежели съ Италіей. Наконецъ, явились восемь вооруженныхъ всадниковъ, кучеръ защелкалъ бичомъ, и карета и всадники исчезли за воротами.
шёл в Террачина молча, в самом созерцательном настроении духа. Тут я впервые увидал море, чудное Средиземное море. Это было само небо, только чистейшего ультрамаринового цвета; ему казалось, не было границ. Вдали виднелись островки, напоминавшие чудеснейшие фиолетовые облачка. Увидел я вдали и Везувий; испускавший синеватые клубы дыма, стелившегося над горизонтом. Поверхность моря была недвижна и гладка, как зеркало; только у берега, где я стоял, был заметен сильный прибой; большие волны, прозрачные и чистые, как самый эфир, с шумом набегали на берег и будили эхо в горах.
Я стоял, как вкопанный, не в силах оторвать взгляда от чудного зрелища. Казалось, и плоть, и кровь мои — всё физическое в моём существе перешло в духовное, я как будто отделился от земли и витал в пространстве между этими двумя небесами: безграничным морем снизу и небом сверху. Слёзы бежали по моим щекам.
Неподалёку от того места, где я стоял, находилось большое белое здание; морской прибой достигал до его фундамента. Нижний этаж фасада, выходившего на улицу, представлял один свод, под который ставились экипажи проезжих. Это была гостиница, самая большая и лучшая на всём пути от Рима до Неаполя.
В горах послышалось эхо от щелканья бичом; скоро к гостинице подкатила карета, запряжённая четвёркою лошадей. На заднем сиденьи, за каретой, помещалось несколько вооруженных слуг. Внутри же, развалясь, восседал бледный, худой господин в широком пёстром халате. Кучер соскочил с козел, щёлкнул бичом ещё раза два и запряг в карету свежих лошадей. Проезжий иностранец хотел немедленно продолжать путь, но так как он требовал конвоя, без которого небезопасно было ехать через горы, укрывавшие немало смелых последователей Фра-Диаволо и других разбойников, то ему пришлось подождать с четверть часа. Он принялся браниться, перемешивая английские слова с итальянскими, и проклинать леность народа и мытарства, выпадающие на долю путешественника; затем свернул из своего носового платка ночной колпак, напялил его на голову, развалился к углу кареты, закрыл глаза и, казалось, примирился с своею участью.
Я узнал, что это был англичанин, который в десять дней объехал всю северную и среднюю Италию и, таким образом, ознакомился с страною, в один день изучил Рим, и теперь направлялся в Неаполь, чтобы побывать на Везувии, и затем уехать на пароходе в Марсель, — он собирался также познакомиться с южною Францией, но в ещё более краткий срок, нежели с Италией. Наконец, явились восемь вооружённых всадников, кучер защёлкал бичом, и карета и всадники исчезли за воротами.
