Огненный потокъ уже покрылъ и дерево, и образъ Мадонны. Я стоялъ неподалеку отъ того мѣста, прислонясь къ стѣнѣ, близь которой сидѣла за столомъ группа иностранцевъ.
— Антоніо! Ты-ли это?—услышалъ я вдругъ позади себя чей-то голосъ. Я обернулся, думая, что это заговорилъ со мной Бернардо; въ ту же минуту кто-то пожалъ мнѣ руку; это былъ Фабіани, мужъ Франчески, знававшій меня еще ребенкомъ! А я-то, судя по письму Eccellenza, думалъ, что и онъ тоже сердится на меня!—Такъ вотъ гдѣ мы встрѣтились!—продолжалъ онъ.—Франческа будетъ рада видѣть тебя. Но съ твоей стороны нехорошо, что ты до сихъ поръ не отыскалъ насъ здѣсь! Мы, вѣдь, уже цѣлую недѣлю живемъ въ Кастелламаре.
— Я не зналъ!—отвѣтилъ я.—А кромѣ того…
— Да, да, ты, вѣдь, вдругъ сталъ другимъ человѣкомъ, влюбился и даже,—прибавилъ онъ болѣе серьезнымъ тономъ:—дрался на дуэли, а потомъ бѣжалъ, чего ужъ я никакъ не могу одобрить. Мы были очень поражены, узнавъ обо всемъ этомъ отъ Eccellenza. Онъ, конечно, писалъ тебѣ и, вѣроятно, не особенно ласково!
Сердце мое сильно билось; я опять почувствовалъ себя опутаннымъ цѣпью благодѣяній и съ прискорбіемъ выразилъ сожалѣніе о томъ, что благодѣтели мои отвернулись отъ меня.
— Полно, полно, Антоніо!—сказалъ Фабіани.—Ничего такого нѣтъ! Садись со мною въ карету; для Франчески твое появленіе будетъ пріятнымъ сюрпризомъ. Мы живо будемъ въ Кастелламаре, а въ гостиницѣ найдется мѣсто и для тебя. Ты долженъ разсказать мнѣ обо всемъ. Глупо отчаиваться! Eccellenza горячъ, ты его знаешь, но все еще обойдется!
— Нѣтъ, я не могу!—вполголоса отвѣтилъ я, опять впадая въ уныніе.
— Можешь и долженъ!—сказалъ Фабіани твердо и повлекъ меня къ каретѣ. Я долженъ былъ разсказать ему все.—Надѣюсь, что ты не импровизируешь?—спросилъ онъ съ улыбкой, когда я дошелъ до приключенія въ разбойничьей пещерѣ.—Все это до того романтично, что разсказъ твой кажется скорѣе продиктованнымъ фантазіей, нежели памятью!.. Ну, это черезчуръ сурово!—отозвался онъ, узнавъ содержаніе письма Eccellenza.—Но видишь-ли, онъ оттого такъ строго и отнесся къ тебѣ, что любитъ тебя. Ты, однако, надѣюсь, не выступалъ еще на театральныхъ подмосткахъ?
— Вчера вечеромъ!—отвѣтилъ я.
— Смѣло! Ну и что же?
— Я имѣлъ огромный успѣхъ! Меня вызвали два раза!
— Вотъ какъ!—Въ тонѣ его звучало сомнѣніе, которое больно уязвило меня, но чувство благодарности, которою я былъ обязанъ его семьѣ, сковало мои уста. Мнѣ было неловко предстать передъ Франческою; я, вѣдь,
Огненный поток уже покрыл и дерево, и образ Мадонны. Я стоял неподалёку от того места, прислонясь к стене, близ которой сидела за столом группа иностранцев.
— Антонио! Ты ли это? — услышал я вдруг позади себя чей-то голос. Я обернулся, думая, что это заговорил со мной Бернардо; в ту же минуту кто-то пожал мне руку; это был Фабиани, муж Франчески, знававший меня ещё ребёнком! А я-то, судя по письму Eccellenza, думал, что и он тоже сердится на меня! — Так вот где мы встретились! — продолжал он. — Франческа будет рада видеть тебя. Но с твоей стороны нехорошо, что ты до сих пор не отыскал нас здесь! Мы, ведь, уже целую неделю живём в Кастелламаре.
— Я не знал! — ответил я. — А кроме того…
— Да, да, ты, ведь, вдруг стал другим человеком, влюбился и даже, — прибавил он более серьёзным тоном: — дрался на дуэли, а потом бежал, чего уж я никак не могу одобрить. Мы были очень поражены, узнав обо всём этом от Eccellenza. Он, конечно, писал тебе и, вероятно, не особенно ласково!
Сердце моё сильно билось; я опять почувствовал себя опутанным цепью благодеяний и с прискорбием выразил сожаление о том, что благодетели мои отвернулись от меня.
— Полно, полно, Антонио! — сказал Фабиани. — Ничего такого нет! Садись со мною в карету; для Франчески твоё появление будет приятным сюрпризом. Мы живо будем в Кастелламаре, а в гостинице найдётся место и для тебя. Ты должен рассказать мне обо всём. Глупо отчаиваться! Eccellenza горяч, ты его знаешь, но всё ещё обойдётся!
— Нет, я не могу! — вполголоса ответил я, опять впадая в уныние.
— Можешь и должен! — сказал Фабиани твёрдо и повлёк меня к карете. Я должен был рассказать ему всё. — Надеюсь, что ты не импровизируешь? — спросил он с улыбкой, когда я дошёл до приключения в разбойничьей пещере. — Всё это до того романтично, что рассказ твой кажется скорее продиктованным фантазией, нежели памятью!.. Ну, это чересчур сурово! — отозвался он, узнав содержание письма Eccellenza. — Но видишь ли, он оттого так строго и отнёсся к тебе, что любит тебя. Ты, однако, надеюсь, не выступал ещё на театральных подмостках?
— Вчера вечером! — ответил я.
— Смело! Ну и что же?
— Я имел огромный успех! Меня вызвали два раза!
— Вот как! — В тоне его звучало сомнение, которое больно уязвило меня, но чувство благодарности, которою я был обязан его семье, сковало мои уста. Мне было неловко предстать перед Франческою; я, ведь,
