моего новаго жилища. Жилищемъ же этимъ служила ни болѣе—ни менѣе какъ старая полуразрушившаяся древняя гробница, которыхъ въ этой мѣстности такое множество. Пастухи Кампаньи въ большинствѣ случаевъ и не ищутъ себѣ иныхъ помѣщеній: гробницы доставляютъ имъ нужный кровъ и защиту, а часто даже и удобства,—стоитъ только засыпать нѣкоторыя углубленія, задѣлать кое-какія отверстія, набросать тростниковую крышу и—жилье готово. Наше лежало на холмѣ и было двухъэтажное. Двѣ коринфскія колонны у узкаго входа свидѣтельствовали о древности постройки; три же широкихъ каменныхъ столба—о позднѣйшей передѣлкѣ. Можетъ быть, въ средніе вѣка гробница играла роль крѣпости. Дыра въ стѣнѣ надъ дверями замѣняла окно; половина крыши была изъ камыша и сухихъ вѣтвей, другая изъ живого кустарника; роскошныя каприфоліи свѣшивались надъ треснувшею стѣною.
— Ну, вотъ и пришли!—сказалъ Бенедетто, и это были первыя его слова за все время пути.
— Такъ мы тутъ будемъ жить?—спросилъ я, поглядывая то на мрачное жилье, то назадъ, на обрубленные члены разбойника. А Бенедетто, не отвѣчая мнѣ, принялся звать жену:—Доменика! Доменика!—Я увидѣлъ пожилую женщину, вся одежда которой состояла изъ одной грубой рубахи; ноги и руки были голы, а волоса свободно падали на спину. Она осыпала меня поцѣлуями и ласками, и ужъ если самъ Бенедетто былъ молчаливъ, то она зато говорила и за себя, и за него. Она назвала меня маленькимъ Измаиломъ, посланнымъ сюда, въ пустыню, гдѣ растетъ только дикій репейникъ.—Но мы не заморимъ тебя жаждою!—продолжала она.—Старая Доменика будетъ для тебя доброю матерью вмѣсто той, что молится теперь за тебя на небѣ! Постельку я тебѣ ужъ приготовила, бобы варятся, и мы всѣ трое сядемъ сейчасъ за столъ. А Маріучія не пришла съ вами? А ты не видалъ св. отца? А не забылъ ты привезти ветчины, мѣдныхъ крючковъ и новый образокъ Мадонны для дверей? Старый-то мы зацѣловали до того, что онъ почернѣлъ весь! Нѣтъ, не забылъ? Ты, вѣдь, у меня молодецъ, старина, все помнишь, обо всемъ думаешь, Бенедетто!
Продолжая сыпать словами, она ввела меня въ узкое пространство, называвшееся горницею; впослѣдствіи оно казалось мнѣ, впрочемъ, огромнымъ, какъ зала Ватикана.
Я, въ самомъ дѣлѣ, думаю, что это жилище имѣло большое вліяніе на развитіе моего поэтическаго воображенія; эта маленькая площадка была для моей фантазіи то же, что давленіе для молодой пальмы: чѣмъ больше ее гнететъ къ землѣ, тѣмъ сильнѣе она растетъ. Жилище наше, какъ сказано, служило нѣкогда фамильною усыпальницею и состояло изъ большой комнаты съ множествомъ небольшихъ нишъ, расположенныхъ
моего нового жилища. Жилищем же этим служила ни более — ни менее как старая полуразрушившаяся древняя гробница, которых в этой местности такое множество. Пастухи Кампаньи в большинстве случаев и не ищут себе иных помещений: гробницы доставляют им нужный кров и защиту, а часто даже и удобства, — стоит только засыпать некоторые углубления, заделать кое-какие отверстия, набросать тростниковую крышу и — жильё готово. Наше лежало на холме и было двухэтажное. Две коринфские колонны у узкого входа свидетельствовали о древности постройки; три же широких каменных столба — о позднейшей переделке. Может быть, в средние века гробница играла роль крепости. Дыра в стене над дверями заменяла окно; половина крыши была из камыша и сухих ветвей, другая из живого кустарника; роскошные каприфолии свешивались над треснувшею стеною.
— Ну, вот и пришли! — сказал Бенедетто, и это были первые его слова за всё время пути.
— Так мы тут будем жить? — спросил я, поглядывая то на мрачное жильё, то назад, на обрубленные члены разбойника. А Бенедетто, не отвечая мне, принялся звать жену: — Доменика! Доменика! — Я увидел пожилую женщину, вся одежда которой состояла из одной грубой рубахи; ноги и руки были голы, а волоса свободно падали на спину. Она осыпала меня поцелуями и ласками, и уж если сам Бенедетто был молчалив, то она зато говорила и за себя, и за него. Она назвала меня маленьким Измаилом, посланным сюда, в пустыню, где растёт только дикий репейник. — Но мы не заморим тебя жаждою! — продолжала она. — Старая Доменика будет для тебя доброю матерью вместо той, что молится теперь за тебя на небе! Постельку я тебе уж приготовила, бобы варятся, и мы все трое сядем сейчас за стол. А Мариучия не пришла с вами? А ты не видал св. отца? А не забыл ты привезти ветчины, медных крючков и новый образок Мадонны для дверей? Старый-то мы зацеловали до того, что он почернел весь! Нет, не забыл? Ты, ведь, у меня молодец, старина, всё помнишь, обо всём думаешь, Бенедетто!
Продолжая сыпать словами, она ввела меня в узкое пространство, называвшееся горницею; впоследствии оно казалось мне, впрочем, огромным, как зала Ватикана.
Я, в самом деле, думаю, что это жилище имело большое влияние на развитие моего поэтического воображения; эта маленькая площадка была для моей фантазии то же, что давление для молодой пальмы: чем больше её гнетет к земле, тем сильнее она растёт. Жилище наше, как сказано, служило некогда фамильною усыпальницею и состояло из большой комнаты с множеством небольших ниш, расположенных
