Когда же дождливое время года кончилось, небо цѣлые два мѣсяца сіяло безоблачною лазурью. Мнѣ позволили бѣгать на волѣ съ тѣмъ только, чтобы я не подбѣгалъ слишкомъ близко къ рѣкѣ: рыхлая земля обрыва легко могла осыпаться подо мною,—говорила Доменика.—Кромѣ того, возлѣ рѣки паслись стада дикихъ буйволовъ. Но именно дикость-то ихъ и опасность и возбуждали мое любопытство. Мрачный взглядъ животныхъ, странный дикій огонь, свѣтившійся въ ихъ зрачкахъ—все это вызывало во мнѣ чувство, сродни тому, что влечетъ въ пасть змѣи птичку. Ихъ дикій бѣгъ, быстрота, превосходящая лошадиную, ихъ битвы между собою, состязаніе равныхъ силъ—приковывали мое вниманіе. Я старался изобразить на пескѣ видѣнныя мною сцены, а для поясненія своихъ рисунковъ слагалъ пѣсни, подбиралъ къ нимъ мелодіи и распѣвалъ ихъ къ большому удовольствію Доменики, говорившей, что я—умница мальчикъ и пою, какъ ангелъ небесный.
День ото дня солнце палило все сильнѣе; цѣлое море огненнаго свѣта лилось на Кампанью. Стоячія, гніющія воды заражали воздухъ, и мы могли выходить изъ дома только по утрамъ, да вечерамъ; ничего такого не знавалъ я въ Римѣ на холмѣ Пинчіо. Я помнилъ, каково тамъ было въ самую жаркую пору года, когда нищіе просили не на хлѣбъ, а на кружку холодной воды, помнилъ и наваленные грудами чудесные зеленые арбузы, разрѣзанные пополамъ и обнажавшіе свою пурпуровую мякоть съ черными зернышками… Губы сохли при этихъ воспоминаніяхъ еще сильнѣе! Солнце стояло прямо надъ головой, и тѣнь моя, казалось, старалась спрятаться отъ его лучей подъ мои ноги. Буйволы лежали на спаленной травѣ неподвижно распростертыми, словно безжизненными массами, или въ бѣшенствѣ описывали по равнинѣ большіе круги. Вотъ когда душа моя прониклась представленіемъ о мученіяхъ путешественника въ жгучей африканской пустынѣ!
Въ продолженіи двухъ мѣсяцевъ мы вели жизнь потерпѣвшихъ крушеніе въ океанѣ и спасшихся на обломкѣ судна. Ни одна живая душа не навѣщала насъ. Всѣ дѣла по дому справлялись ночью или раннимъ утромъ. Отъ нездороваго воздуха и нестерпимой жары у меня сдѣлалась лихорадка, и негдѣ было взять даже капли свѣжей воды для утоленія жажды. Всѣ болота высохли; тепловатая желтая вода Тибра еле-еле текла, сокъ въ дыняхъ былъ также совсѣмъ теплый, и даже вино, несмотря на то, что хранилось между камнями и прикрывалось травою, было кисло и точно наполовину сварено. Хоть бы единое облачко на горизонтѣ! И днемъ, и ночью та же ясная лазурь. Каждое утро, каждый вечеръ молились мы о ниспосланіи дождя или свѣжаго вѣтра, каждое утро, каждый вечеръ смотрѣла Доменика по направленію къ горамъ—не покажется-ли тамъ облачко, но нѣтъ, лишь ночь, душная ночь приносила съ собою
Когда же дождливое время года кончилось, небо целые два месяца сияло безоблачною лазурью. Мне позволили бегать на воле с тем только, чтобы я не подбегал слишком близко к реке: рыхлая земля обрыва легко могла осыпаться подо мною, — говорила Доменика. — Кроме того, возле реки паслись стада диких буйволов. Но именно дикость-то их и опасность и возбуждали моё любопытство. Мрачный взгляд животных, странный дикий огонь, светившийся в их зрачках — всё это вызывало во мне чувство, сродни тому, что влечёт в пасть змеи птичку. Их дикий бег, быстрота, превосходящая лошадиную, их битвы между собою, состязание равных сил — приковывали моё внимание. Я старался изобразить на песке виденные мною сцены, а для пояснения своих рисунков слагал песни, подбирал к ним мелодии и распевал их к большому удовольствию Доменики, говорившей, что я — умница мальчик и пою, как ангел небесный.
День ото дня солнце палило всё сильнее; целое море огненного света лилось на Кампанью. Стоячие, гниющие воды заражали воздух, и мы могли выходить из дома только по утрам, да вечерам; ничего такого не знавал я в Риме на холме Пинчио. Я помнил, каково там было в самую жаркую пору года, когда нищие просили не на хлеб, а на кружку холодной воды, помнил и наваленные грудами чудесные зелёные арбузы, разрезанные пополам и обнажавшие свою пурпуровую мякоть с чёрными зёрнышками… Губы сохли при этих воспоминаниях ещё сильнее! Солнце стояло прямо над головой, и тень моя, казалось, старалась спрятаться от его лучей под мои ноги. Буйволы лежали на спалённой траве неподвижно распростёртыми, словно безжизненными массами, или в бешенстве описывали по равнине большие круги. Вот когда душа моя прониклась представлением о мучениях путешественника в жгучей африканской пустыне!
В продолжении двух месяцев мы вели жизнь потерпевших крушение в океане и спасшихся на обломке судна. Ни одна живая душа не навещала нас. Все дела по дому справлялись ночью или ранним утром. От нездорового воздуха и нестерпимой жары у меня сделалась лихорадка, и негде было взять даже капли свежей воды для утоления жажды. Все болота высохли; тепловатая жёлтая вода Тибра еле-еле текла, сок в дынях был также совсем тёплый, и даже вино, несмотря на то, что хранилось между камнями и прикрывалось травою, было кисло и точно наполовину сварено. Хоть бы единое облачко на горизонте! И днём, и ночью та же ясная лазурь. Каждое утро, каждый вечер молились мы о ниспослании дождя или свежего ветра, каждое утро, каждый вечер смотрела Доменика по направлению к горам — не покажется ли там облачко, но нет, лишь ночь, душная ночь приносила с собою
